странением
опер занимались местные организации.  И так десять лет.  Одни и те  же
оперы.  Во время еды,  на прогулке,  во сне. Я, можно сказать, росла в
опере, словно в тюремной камере. Стены моей лоджии пестрели портретами
оперных героинь.  Где бы я ни была, я напевала оперные арии. Мать слы-
шала, как я пела во сне. Она считала, что я сдвинулась на опере. И это
было правдой.  Без оперы я дня не могла прожить. Я приникала к радиоп-
риемнику,  силясь различить дыхание певицы.  Старалась подражать. Ария
юной девушки из оперы "Легенда о Красном Светоче" называлась "Не прек-
ращу борьбы, покуда живы звери". Исполняла ее Железная Слива. Допелась
я  до того,  что сорвала голос.  Очень уж хотелось взять самую высокую
ноту:
   Мой отец, как сосна, его воля крепка, Героический дух его чист, Ис-
тинный он коммунист! Иду за тобою вслед, Колебаний-сомнений нет. Крас-
ный Светоч вздымаю ввысь,  Это мой путеводный свет,  Твой  со  зверьем
продолжаю бой, Поколенья идут за тобой...
   Я помнила наизусть либретто всех опер: "Красный Светоч", "Пруд Шац-
зя",  "Ловушка Тигровой горы",  "Залив",  "Рейд полка  Белого  Тигра",
"Песня Драконьей реки".  Отец не выносил моих громких дуэтов с радио и
всегда восклицал: "Может, проще тебя на кухонную стену водрузить вмес-
то репродуктора?"
   Бабушка привезла нам из деревни курочку. Старый портной, наш сосед,
был потрясен обилием темно-бурых перьев вокруг куриного клюва.  "Да  у
нее борода как у Карла Маркса", - изрек он, глянув на курицу. Так ее и
прозвали Борода.  Она была любимицей деда и бабки. К ним-то она вообще
двухдневным цыпленком попала.  Когда настали тяжелые времена и кормить
Бороду оказалось нечем,  бабушка надумала  зарезать  курицу.  Привезла
несчастную  к нам в Шанхай и велела съесть за ее,  бабкино,  здоровье.
"Все равно ей нестись еще срок не пришел".  Слушая такие слова, Борода
наклоняла гребешок и возмущенно квохтала. Гребешок рдел, словно пылаю-
щий уголек. "Сварите в сорговом вине, прямо пальчики оближете", - нас-
тавляла бабка.  Мы стали просить ее отведать курицу вместе с нами,  но
бабушка заявила,  что у нее на курятину аллергия,  подхватила свои ко-
томки и умчалась так быстро, что, казалось, ее крошечные ножки едва за
ней поспевают.
   Но кто зарежет Бороду? "Только не я, - сказал отец. - Мне и есть-то
ее невмоготу,  раз я ее живой видел". И он уставился на курицу. Борода
поводила головой и квохтала,  чистила перышки клювом.  Отец вернулся к
своим  занятиям.  Борода  взмахнула  крыльями  и направилась к матери.
"Нет,  нет,  - воскликнула мама,  - вы же знаете,  я  никого  не  могу
убить". И она посмотрела на меня. Дети тоже воззрились на меня. Я зна-
ла,  что они хотели сказать:  "Ты у нас самая смелая,  тебе и резать".
Ладно, справимся. На кухне я сто раз имела дело с живыми голубями, ля-
гушками, крабами. Курица? Да десять минут каких-нибудь, и курица будет
ощипана.  Что я,  не видала на рынке, как с утками управляются? Мясник
чикнет по горлу, потом подвесит за ноги, чтобы кровь стекла, опустит в
котел с кипящей водой, мигом выхватит и ощиплет.
   Брат и  сестры согласно кивали.  Уж они-то никогда не сомневались в
моей решительности.  "Только вынеси ее во двор,  и чтобы я ни звука не
слышала,  - сказала мать,  а потом, удержав меня за рукав, спросила: -
Может быть,  попросить верхних соседей?" - "Зачем?!" - воскликнули  мы
хором.  "Не хочу, чтобы мои дети видели, как убивают". В этом была вся
наша мама. Она всегда заставляла отпускать на волю птенцов, котят. "Мы
пойдем во двор,  все будет тихо, без шума. Такая курица стоит на рынке
пять юаней,  как пятидневная зарплата. Подумай об этом!" Мама поверну-
лась и быстро ушла,  едва я ухватила Бороду за крылья. Курица закудах-
тала громче и забилась в моих руках.  Звездолет сказал:  "Не шуми!  Мы
отправим тебя к Карлу Марксу,  чтобы вы бородами померились". - "Затк-
нись,  - цыкнула я. - Сбегай-ка лучше за большими ножницами". Он еще и
шагу не ступил,  а курица уже всю меня исщипала-исклевала. Клюв у этой
чертовой Бороды был не хуже ножниц. И я выпустила свою жертву. Она за-
металась  по  лестничной  клетке,  несколько раз ударилась о потолок и
рухнула на цементный пол.
   Она лежала,  наша курица, наша Борода, на цементном полу, бессильно
распластав одно крыло.  Потом,  закудахтав,  попыталась приподняться и
повалилась на бок, волоча крыло. Мы посмотрели друг на друга, потом на
курицу.  "Она сломала себе крыло",  - сказала Жемчужина. Тут как раз и
Звездолет с ножницами подоспел.  "Нет, сейчас не могу, - отказалась я,
- она ранена".  - "И я не могу",  - проговорила Бутончик.  "Я тоже", -
поспешила Жемчужина.  "Ни за что! - заорал Звездолет и вдруг разрыдал-
ся.  -  Вы  меня  всегда вперед себя посылаете!  - Он кинулся к окну и
крикнул: "Мама, они хотят, чтобы я первый... Опять..."
   Мы решили отложить казнь. Подождем, пока срастется сломанное крыло.
Соорудили  в  кухне  подле раковины дом для Бороды.  Выложили соломой.
Устроили нечто вроде гнезда. Там она успокоилась. Час за часом мы наб-
людали  за  ней.  Сидела  тихо,  спрятав голову под крыло,  горячая на
ощупь. Из-под перьев так и пыхало жаром. "У нее температура, - сказала
мама, - она заболела. Что будем делать?" Всем нам стало не по себе. "У
меня есть таблетки,  антибиотики,  но я не знаю...  Борода...  для лю-
дей... помогут ли ей?" - залепетала Бутончик. "Она же вела себя совсем
как человек,  правда, - сказала Жемчужина, пробуя температуру, - поня-
ла, что ее резать собираются, и сама себе крыло сломала".
   Осторожно мы  потрогали  раненую.  Борода смотрела на нас жалобно и
тихо кудахтала. "У нее болит, мама, дай ей скорее таблетку", - взмоли-
лись все разом.  Мама запихивала в клюв таблетку, а мы держали курицу:
Жемчужина и Звездолет за ноги,  мы с Бутончиком за крылья. Борода, по-
хоже,  старалась  нам помочь.  Потом она загадила всю кухню и улеглась
спать.  Мы сели обедать.  Правда,  кусок никому в горло не лез.  Кухня
провоняла куриным пометом,  один угол гнездо загромоздило, мы с трудом
поместились.  И только и мысли, что об этой несчастной. "Чтобы в кухне
была чистота,  - сказала мама, - и чтоб никогда больше не воняло. Слы-
шите меня?" - она посмотрела на детей. Мы запихивали рис в рот. "Поня-
ли,  что мать сказала?  - вмешался отец.  - Смотрите, а то выдворю эту
птицу сегодня же ночью".
   Мы пообещали содержать кухню в чистоте.  Пошли к соседям и  набрали
золы.  Присыпали помет золой, потом собрали все в корзину. Кормили Бо-
роду рисом,  овощами,  червяками,  молотыми костями.  Она набрала вес.
Опять зардел гребешок.  Мы разговаривали с ней, пели песни, надеялись,
что она вот-вот начнет нестись.  Но она разочаровала нас.  Похорошела,
перья залоснились, окрепли когти, а яиц как не было, так и нет. И уха-
живать за ней стало неинтересно. "Наведи чистоту!" - приказывала я Бу-
тончику.  "Ты приберись", - сваливала та на Жемчужину. "Ты!" - доходил
черед до Звездолета, который принимался орать: "Мама, они меня застав-
ляют первого! Опять!"
   "Все, режь ее!" - велел отец. Я сказала, что у меня экзамены, нужно
готовиться и в субботу,  и в воскресенье. "Мы тоже должны готовиться",
- заявили дети. "Так зарежь ее в понедельник", - сказал отец. И я поо-
бещала.
   Днем в понедельник я наточила ножницы.  Дома никого. Я подступилась
к Бороде. Она - прочь. Забеспокоилась. Заметалась в возбуждении. Потом
уселась в гнездо. Потом опять заходила кругами. Мне стало интересно. Я
приблизилась.  Это  ей  не понравилось,  и она попыталась укрыться под
стулом возле сливной трубы. Я поняла, что она хочет побыть одна. Но не
отступать же!  Придется придумать,  как подобраться к ней незаметно. И
меня осенило.  Над раковиной висело зеркало.  Я забралась на  кухонный
стол,  улеглась на спину,  а зеркало устроила так,  чтобы наблюдать за
Бородой, оставаясь невидимой.
   Минут через пять курица вылезла из гнезда. Огляделась, словно хоте-
ла убедиться, что в кухне никого нет. Клювом расправила солому в гнез-
де,  как-то странно раздвинула ноги.  Очень смешная  получилась  поза,
словно она на колени встала.  Ее тело причудливо раздулось. Она как бы
тужилась. Неужто яйцо снесет? Затаив дыхание, я смотрела в зеркало. Но
вот  Борода  исчезла из виду,  она забилась в угол,  и в зеркало ее не
разглядеть. Я терпеливо ждала, боясь вспугнуть курицу. Через несколько
минут  Борода опять выплыла на сцену,  опять,  смешно растопырив ноги,
напряглась, и через минуту в гнезде забелело яйцо.
   Я спрыгнула со стола и бережно взяла яйцо. Оно было теплым. Скорлу-
па тонкая,  почти прозрачная.  Я глянула на Бороду. Птица ответила мне
взглядом,  исполненным достоинства.  Я обняла ее,  и  она  закудахтала
громко и горделиво.  Жемчужина уложила курицу в свою постель.  Думала,
что это лучший отдых после тяжких трудов.  Мы расселись вокруг постели
на  полу и беседовали с Бородой.  Мы разглядывали яйцо,  передавая его
друг другу.  Звездолет принес ручку,  и я прямо на  скорлупе  записала
день и час великого события. Бутончик отыскала коробку, в которую, за-
ботливо переложив мягкой бумагой,  припрятала яйцо, а коробку устроила
у себя под кроватью.  Едва пришли родители,  как мы тут же доложили им
радостную новость.  Раз Борода начала нестись, то и резать ее незачем.
Ведь яйца на рынке дороже всего остального!  Родители согласились,  но
предупредили,  что яиц из-под Бороды есть не станут. Мы пообещали хра-
нить яйца для гостей.
   Так Борода оказалась в центре внимания.  Каждый день после школы мы
накапывали для нее червяков.  Звездолет лазал по  деревьям  в  поисках
особенно крупных гусениц. Борода стала разборчивой. Теперь она предпо-
читала живых червей.  Раз в два дня несла яйцо, и скоро коробка напол-
нилась доверху. Но недолго длилась счастливая жизнь нашей Бороды. В то
лето местный парткомитет объявил кампанию по борьбе за санитарию,  и в
три дня было покончено со всеми собаками,  утками, курами. Мы пытались
спрятать Бороду, но глотку-то ей не заткнешь! Всякий раз, снеся яичко,
она  с  материнской  гордостью  громогласно  возвещала об этом на весь
двор. Специальный комитет из старичков-пенсионеров явился к нашей две-
ри,  скандируя патриотические лозунги.  Первый раз мы сделали вид, что
ничего не слышим.  Тогда они подошли ближе, размахивая бумажными флаж-
ками.  Мы забеспокоились. Запихнули Бороду под окно и накрыли одеялом.
Старики срывающимися голосами повторяли лозунги,  натужно дышали. "Ку-
рам  и уткам не место в городах!" И опять:  "Курам и уткам..." - здесь
их вожак захрипел, закашлялся и не смог докричать лозунг. Старики сра-
зу как-то сбились,  их словно заклинило,  они только громко талдычили:
"Курам и уткам... курам и уткам...", и лишь когда запевала восстановил
дыхание, благополучно закончили: "...не место в городах!"
   Глава парткомитета явился для беседы.  Он поинтересовался, почему я
не действую, как подобает командиру отряда детей-хунвэйбинов. Высказал
сомнение,  сочтут ли меня в будущем году истинной маоцзэдуновкой.  Мне
стало ясно, как следует поступить. Я пообещала прирезать Бороду следу-
ющим утром.  Председатель сказал, что придет вместе со своими комитет-
чиками в 7.30 для проверки. Ему требовалась голова нашей птицы.
   Спалось мне плохо.  На рассвете я встала. Борода уже проснулась и в
темноте поклевывала свой завтрак. Заслышав мои шаги, она заквохтала. Я
взяла ножницы, ухватила курицу за крылья и спустилась во двор. Наверху
Гробик только что вернулась с рынка. Я поинтересовалась у нее, который
час.  Без пяти семь. Нужно уговорить себя, что это пустяк, наша Борода
- всего лишь курица,  птица, источник антисанитарии. Я подняла ножницы
и тут же опустила.  Надо вернуться за посудиной для  крови.  Уже  семь
пятнадцать.  Когда  я  спустилась во двор,  вспомнила,  что забыла еще
кое-что.  Опять пришлось подниматься наверх, воду кипятить. Борода ос-
тавалась во дворе,  на свободе.  Ей понравилось.  Распушив перья,  она
принялась нападать на мой кулак.  Она играла со мной. Наконец вода за-
кипела.  Я снесла чан с кипятком вниз и поставила рядом с кувшином для
крови.  Попыталась схватить курицу,  но та словно почуяла опасность  и
принялась отбиваться.  Пришлось прижать ее к земле. Она точно на коле-
нях передо мной стояла.  Тогда я нащупала под крылом куриную голову  и
начала тянуть.  Но силенок оказалось маловато. Ладно, справлюсь. Я тя-
нула и тянула. Покрепче ухватила ножницы. Рука совершенно онемела. Уже
семь  двадцать пять.  Курица смотрела на меня налитыми кровью глазами.
Она не собиралась сдаваться. До меня донеслась барабанная дробь. Коми-
тетчики приближались.  Я подняла ножницы,  целя в куриную шею.  Борода
забилась в моих руках.  Семь тридцать. Зазвенел звонок в скобяной мас-
терской. Работницы ринулись в дверь. Комитетчики уже выстроились перед
нашим домом, их голоса, скандируя, звучали то громче, то тише - волна-
ми.  Я  клацнула ножницами.  Курица вырвалась и громко закудахтала.  И
вдруг снесла яйцо. Смотреть на это не было сил. Ножницы выпали из моей
руки. Когда я осмелилась открыть глаза, наша курица металась над голо-
вами комитетчиков, роняя капли крови. Сестры и брат глядели на все это
из  окна.  Вдруг  Борода оказалась на дереве,  как раз на высоте наших
окон. Потом рухнула вниз на цементные плиты двора.
   Я взлетела по лестнице. Я сказала, что больше не прикоснусь к кури-
це. И никто из наших тоже. Борода лежала возле кувшина, приготовленно-
го для ее крови,  и чана с кипятком. Мертвая. Рядом яйцо. Когда вода в
чане остыла,  ко мне пришла Гробик спросить,  что я собираюсь делать с
курицей. Она ведь может протухнуть. Я разрешила забрать Бороду. Сказа-
ла,  что выйдет недурная еда, если птицу в вине отварить. Было извест-
но,  что родители Гробика алкоголики. И она взяла. После обеда я спус-
тилась  вниз.  Семейство Гробика отбыло на политсеминар.  Наша курица,
наша Борода, превратилась в кучку костей, лежавших в мусорной корзине.
Гробик сообщила, что на вкус она оказалась что надо.
   В школе учебниками служили книги Мао.  По истории китайской компар-
тии я была лучшей в классе.  Ведь это была история побед  пролетариата
над  силами реакции.  Западная история была историей капиталистической
эксплуатации. Портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина соседствова-
ли с портретом Мао,  и каждое утро мы отвешивали им поклоны, как отве-
шивали и самому Мао,  желая ему долгой жизни.  Сестры списывали у меня
сочинения. Это были собрания лозунгов. Каждое начиналось словами: "Ду-
ет ветер с Востока,  бьют барабаны,  гремят сражения. Кто нынче в мире
напуган?  Народы не боятся американских империалистов, нет, это амери-
канские империалисты боятся народов мира".  За эту фразу  я  нахватала
кучу призов.  Звездолет смотрел на меня,  словно на волшебницу.  А для
меня сочинение было плевым делом. Вот состязания на китайских счетах -
это да. Хотя я писала сестрам и брату сочинения, общего у нас было ма-
ло.  Я чувствовала себя взрослой.  И тосковала по трудностям.  День  и
ночь я внедряла в школе коммунизм,  совершала революцию,  покрывая ло-
зунгами заборы и стены.  Под моим руководством одноклассники  собирали
деньги для голодающих детей Америки.  И гордились этим. Мы верили, что
способствуем распространению красного цвета по  географической  карте.
Мы боролись за окончательный мир на планете. Меня буквально пронизыва-
ли героические чувства. И душа моя пела.
   Меня пригласили на собрание школьного ревкома.  На дворе 70-й,  мне
тринадцать лет. Мы обсуждаем, как двинуть в нашей школе Культурную ре-
волюцию, обсуждаем вместе с комитетчиками, настоящими революционерами.
Когда я поднимаю руку и прошу слова, меня уже не бросает в краску. Мне
известно,  о чем нужно говорить.  Цитаты из "Женьминь жибао" и журнала
"Хунци" так и сыплются из меня. Мои речи проникнуты сознанием важности
момента.  Я горжусь собой. Тогда, в начале 70-х, моя высокая должность
в  отряде  детей-хунвэйбинов  создавала особый ореол вокруг всей нашей
семьи. Мои почетные грамоты были предметом материнской гордости, но ни
одну почему-то она на стену не повесила. Мое имя было постоянно на ус-
тах у школьного начальства,  звания так и сыпались на меня:  "Активист
маоистской учебы",  "Образцовая внучка Мао", "Отличник учебы". Когда я
выступала по школьному радио, одноклассники моих сестер и брата погля-
дывали на них с завистью и восторгом.
   Новый секретарь школьного парткомитета по имени Чэнь был из рабочих
Шанхайского судостроительного. Тощий, что бамбуковый прут, лет пятиде-
сяти.  Все учил меня политические митинги организовывать. Любил порас-
суждать: мы, мол, должны доверять нашим юным вождям ответственные роли
в Культурной революции, должны разбудить инициативу детей-хунвэйбинов.
Требовал не бояться всего  малопонятного.  Заставлял  усвоить  простую
мысль: "Пусть Земля перестанет вращаться - ты продолжай движение!"
   Кажется, в начале ноября секретарь Чэнь вызвал меня к себе. Сообщил
по секрету,  что комитету удалось разоблачить скрытого классового вра-
га, он же - американский шпион. Должен состояться митинг протеста, ты-
сячи эдак на две участников.  С разоблачительной речью от имени школь-
ников  предложил  выступить мне.  Я поинтересовалась,  кто же оказался
врагом.  Нахмурившись,  секретарь назвал имя,  потрясшее меня.  Цю  Е,
Осенняя Листва, наша учительница. Может быть, я ослышалась? Нет, смот-
рю, секретарь решительным кивком подтверждает свои слова.
   Я так и села.  У меня просто ноги подкосились.  Тоненькая,  средних
лет, сильно близорукая. Всегда в темных очках. Сдержанная, с тихим го-
лосом.  Она самозабвенно преподавала китайский,  математику и  музыку.
Впервые появившись в классе,  спросила нас, что означает ее имя, Цю Е.
Никто не знал. Она объяснила. В знаменитых стихах Танской эпохи воспе-
та красота осеннего листопада. Листья, опадающие в свой срок, символи-
зируют полноту жизни. Перегнивая, они дают земле свежие соки. Всю зиму
семена напитываются этими соками,  а весной прорастают. И еще она ска-
зала, что мы - ее весна.
   Как преподаватель она была неутомима,  по видимости и  не  уставала
вовсе.  Ее  методика казалась ни на что не похожей.  Она могла поднять
руки на уровень плеч и широко развести их в стороны,  сделавшись похо-
жей на крест,  - так нам, детям, давалось представление о бесконечнос-
ти.  Или вдруг заговорить с сильным хунаньским акцентом - оказывается,
поэт,  о котором шел рассказ,  родом из провинции Хунань.  Однажды она
совсем потеряла голос, стараясь объяснить мне премудрость геометричес-
кой прогрессии.  А когда я наконец поняла, рассмеялась беззвучно, жес-
тикулируя,  будто немая.  Я поблагодарила и в ответ услыхала,  что она
рада моему упорству в учебе.  Она ставила меня в пример нашему классу,
а потом и всей школе.  Узнав, что я хочу совершенствовать свой китайс-
кий,  принесла из дому книги.  Как-то,  сразу после уроков, хлынул ли-
вень, и она отдала детям дождевик, зонт, резиновые боты, а сама вымок-
ла до нитки.  Назавтра у нее подскочила температура,  но она все равно
провела все уроки.  Правда, к концу дня совсем потеряла голос. И такая
учительница - американский шпион?!
   Словно прочитав мои мысли,  секретарь Чэнь с улыбкой поинтересовал-
ся,  известна ли мне поговорка "Только в жарком пламени выплавишь чис-
тое золото"? Я покачала головой. Он сказал, что для меня наступил важ-
ный момент самопроверки - настоящий я  революционер  или  липовый.  Он
процитировал  Мао:  "Делать революцию - это не то же самое,  что сытно
есть,  рисовать картинки или вышивать. Это не удовольствие и не отдых.
Революция - это жестокое подавление одного класса другим".
   У меня онемел язык и слова не шли на ум. Я только твердила, что она
- моя учительница.  "Давай разберемся,  - предложил Чэнь, закуривая. -
Знаешь басню "Волк в овчарне"?  Вот твоя учительница - волк и есть. Ее
отец из американских китайцев,  до сих пор в Штатах живет.  Она и сама
там  родилась и училась.  Значит,  капиталист посла