л свою дочь в Китай
учить наших детей - тебе это не кажется подозрительным?" Битых два ча-
са  втолковывал мне секретарь Чэнь,  что учительница - секретный агент
империализма и разлагает наши души своими уроками. "Разве это допусти-
мо?" - "Конечно нет,  - соглашалась я. - Никто не отбросит пролетариат
назад,  к прежней жизни".  - "Отлично,  - он похлопал меня по плечу. -
Будешь разящим мечом партии".  Я вскинула голову.  "Объясните, что мне
следует сделать!" - "Напиши речь".  - "О чем?" - "Расскажи массам, как
в  тебя  вливали духовный яд".  -"Но мне не вполне понятно,  что такое
"духовный яд".  - "Да-а,  видать, мала ты еще. Ладно, просто расскажи,
что за личность эта твоя училка". Я рассказала, все по правде.
   Он долго смеялся надо мной. Сказал, что я жертва шпионки, едва жиз-
ни не лишилась:  убийца и следов бы не оставила,  как волк,  задравший
овцу. Потом грозно стукнул кулаком по столу и выкрикнул: "Вот материал
для дискуссии!" Мне стало неловко. Тогда он утешил меня, мол, молодос-
ти не стоит стыдиться.  Но я была недовольна собой.  Он предложил свою
помощь.  Попросил назвать книги, которые она мне приносила. "Белоснеж-
ка",  "Русалочка".  Спросил,  кто написал. Я сказала: "Кажется, Андер-
сен".
   Он поднял указательный палец и наморщил лоб.  "Постой,  постой, вот
оно!  Кто такой этот Андерсен?" - "Да какой-то старик,  иностранец". -
"А о чем эти его сказки?" - "Все о принцах,  принцессах да гномах".  -
"Ну а чем он сейчас занимается?" Я не знала. "Смотри-ка, ты совсем по-
теряла бдительность!  - Он почти орал на меня.  - Да может быть,  он -
вражеский шпион". Вынув пузырек с лекарством, Чэнь проглотил несколько
пилюль.  Сказал,  что у него больная печень.  Но докторам он в этом не
признается,  иначе сразу в больницу упекут.  Болит все сильнее,  но на
лечение нельзя тратить ни секунды.  Разве можно подвести  председателя
Мао?  Он ведь доверился нам,  представителям рабочего класса, тем, кто
до Освобождения жили хуже собак и свиней.
   Лицо его пошло красными пятнами. "Вам нужен отдых", - сказала я. Он
жестом велел мне помолчать, пока, держась рукой за правый бок, пытался
утишить боль. Сказал, что учиться почти и не довелось. Родители умерли
с  голоду.  Ему было пять лет.  Братьев и сестер,  погибших от холеры,
просто сбросили в море. Его продали торговцу детьми за пятнадцать фун-
тов риса. Ребенком начал работать на судостроительном заводе в Шанхае,
хозяин драл его нещадно. После Освобождения вступил в партию, был пос-
лан  в  вечернюю  школу для рабочих.  "Так что я сильно задолжал нашей
партии и далеко еще не все отработал..."
   Я глядела на него с сочувствием.  Болело,  видимо,  все сильнее. Он
крепче и крепче прижимал руку к правому боку,  но облегчения не насту-
пало.  "Знаешь, мы нашли дневник твоей училки... Там есть про тебя..."
- "Что,  что про меня?" Я заволновалась. "Пишет, ты одна из немногих в
классе, у кого есть способности. Она специально обвела это слово "спо-
собности".  Понимаешь,  что это значит? - И, не дожидаясь ответа, про-
должал:  - Способности стать такой, как она сама, как ее отец, как все
империалисты. А дневник, оказывается, она вела, чтобы представить аме-
риканским хозяевам доказательства своих шпионских успехов".
   Мир для меня перевернулся.  Секретарь спросил,  понятно ли мне, что
сначала я служила для врага подопытным кроликом,  потом пришла бы оче-
редь других детей.  Цель нашей училки - заставить весь  класс  предать
коммунизм! Я чувствовала и вину и гнев разом: "Да, я выступлю завтра".
Он кивнул. "Наша партия верит в тебя, Мао будет гордиться тобой".
   "Разоблачить скрытого классового врага, американскую шпионку! Выво-
лочь ее на солнечный свет!" Толпа заревела, едва начался митинг. Я си-
дела на ступеньках сцены.  Два дюжих парня выволокли нашу  учительницу
на глаза двухтысячной толпы,  на глаза ее учеников и сослуживцев.  Вы-
толкали,  заломив ей руки за спину.  Она была неузнаваема. Мы виделись
всего  несколько дней назад,  но она успела на десять лет состариться.
Вдруг поседела. Исхудала лицом. С шеи свисала табличка: "Докатилась до
шпионажа". Парни трижды нагнули ей голову перед портретом Мао, а один,
еще резче заломив ей руку,  потребовал:  "Проси прощения у Председате-
ля!" Она молчала.  Тогда они уже вдвоем принялись выкручивать ей руки.
Лицо учительницы исказилось от боли.  Она пробормотала несколько слов,
и ее отпустили.
   У меня  пересохло во рту.  Смотреть на сцену не было сил.  Веревка,
оттянутая тяжелой доской,  глубоко врезалась ей в шею. Я позабыла свои
обязанности - организовывать скандирование, пока мне не напомнил о них
секретарь. "Да здравствует великая пролетарская диктатура!" Я выкрики-
вала лозунги, следуя их стандартному набору. Страх охватил меня, когда
я поняла:  учительница пытается сопротивляться своим  охранникам.  Они
хотели пригнуть ее голову к земле,  а она силилась взглянуть в небо. С
нее слетели очки, и я увидала, что глаза ее закрыты.
   Секретарь Чэнь заорал на нее. Толпа отозвалась ревом: "Покайся! По-
кайся!" Чэнь схватил микрофон и прорычал, что терпение масс имеет пре-
дел. Своим поведением преступница сама роет себе могилу. Но она молча-
ла.  Только после жестокого удара промолвила, что каяться ей не в чем.
Она невиновна. "Наша партия никогда не обвиняет невинных, но наша пар-
тия  никогда  не  позволит классовому врагу ускользнуть от суда проле-
тарской диктатуры", - заявил секретарь Чэнь. Он сказал, что пришел мо-
мент вывести преступницу на чистую воду.  Он кивнул мне,  потом повер-
нулся к толпе: "Дадим слово жертве!"
   Я встала.  Голова шла кругом.  Раздались аплодисменты. Солнце сияло
вовсю, слепило глаза. Словно пчелиный рой закружился передо мной, жуж-
жа как скопище крохотных вертолетиков.  Когда в толпе захлопали, я по-
дошла к самому краю сцены, встала перед микрофоном. Достала текст, на-
писанный прошлой ночью.  Вдруг поняла,  что мне совершенно  необходимо
поговорить с родителями. Я испугалась. Вчера ночью я не ночевала дома,
осталась в классе вместе с другими красногвардейцами.  Впятером мы пи-
сали речь.  Я пожалела, что не дала ее посмотреть отцу с матерью. Глу-
бокий вдох.  Пальцы мои так дрожат, что невозможно перевернуть страни-
цу.  "Не бойся, мы все с тобой", - прошептал мне на ухо Чэнь. Он подо-
шел будто бы микрофон поправить.  Поставил передо мной кружку. Я схва-
тила кружку и залпом выпила воду. Чуть полегчало. Я начала говорить.
   Я читала,  обращаясь к толпе,  что вот учительница,  волк в овечьей
шкуре. Я показала книги, которые она давала мне. Краем глаза заметила,
как та повернулась в мою сторону. Она что-то прошептала. Я занервнича-
ла, но заставила себя продолжать. "Товарищи, теперь мне понятно, поче-
му  она  так  хорошо ко мне относилась.  Она старалась сделать из меня
врага нашей страны,  цепного пса империализма!" Пока толпа выкрикивала
лозунги,  я украдкой взглянула на учительницу. Та тяжело дышала и была
близка к обмороку.  Кровь стыла в моих жилах,  силы оставили  меня.  Я
ужаснулась,  увидав ее глаза без очков - казалось,  они вылезут из ор-
бит, они были размером с шарик для пинг-понга.
   Толпа бесновалась.  "Покайся! Покайся!" Послышался тихий голос учи-
тельницы, она пыталась объясниться с толпой: "Никогда никого я не про-
бовала превратить во врага.  - Она разрыдалась.  - И зачем?  Зачем?" -
повторяла она раз за разом.  У нее пропал голос. Она тряхнула головой,
стараясь вернуть себе способность говорить,  но не могла произнести ни
слова. Наконец ей удалось вымолвить, что ее отец любит эту страну, по-
тому и она приехала сюда учительствовать. Они с отцом верят в силу об-
разования. "Шпионка? О чем вы говорите? Кто внушил вам эту мысль?" Она
взглянула на меня.
   "Если враг не сдается,  свари его, изжарь, сожги живьем!" Это крик-
нул секретарь Чэнь.  Толпа вторила ему,  потрясая кулаками. Чэнь подал
мне знак продолжать,  но меня била лютая дрожь. Он подошел к микрофону
и заговорил:  "Вы собственными глазами лицезрели вражьи уловки. И убе-
дились, сколь хитроумен может быть враг. Дадим ли мы себя обмануть?" -
"Нет!!" - взревела толпа. Чэнь приказал обвиняемой заткнуться и покор-
но внимать критике революционных масс. Та возразила, что не может сог-
лашаться с лживыми фактами. Сказала, что преступно использовать ребен-
ка в политических целях.
   Поскольку толпа немного угомонилась,  женщина опустилась на колени,
чтобы  отыскать на полу свои очки.  Она надела их и принялась задавать
мне вопросы.  Внезапно я испугалась. Никогда не ожидала, что она заго-
ворит со мной так серьезно.  Меня охватил ужас. Захотелось спрятаться.
Но я сказала:  "Почему вы допрашиваете меня как реакционера какого-ни-
будь? Раньше вы использовали меня, служа империалистам, а теперь жела-
ете использовать,  чтобы избежать возмездия.  Позор,  если я  поддамся
вам!" Учительница спросила,  верю ли я в самом деле,  что она враг.  А
если не верю, то кто подучил меня? Сказала, что хочет услышать правду.
Ведь  председателю  Мао нравятся только честные дети.  Она говорила со
мной так,  будто помогала с домашним заданием. Ее взгляд требовал сос-
редоточиться на поисках ответа.  Я не смела взглянуть ей в глаза.  Эти
же глаза смотрели на меня, когда она посвящала нас в тайны математики,
когда она рассказывала про Русалочку.  После моей победы на соревнова-
ниях по быстрому счету глаза эти смотрели  на  меня  с  радостью.  Они
смотрели с состраданием, когда я болела. Я и не предполагала, как мно-
го значат для меня эти глаза,  пока не потеряла их навсегда - на  этом
самом митинге.
   Я слышала крики.  Голова раскалывалась. Взгляд учительницы простре-
ливал насквозь.  "Только будь честной!" Она говорила так  громко,  как
позволял ее сорванный голос.  Я обернулась к Чэню.  Он кивнул,  словно
спрашивая:  неужто отступишь перед  врагом?  И  улыбнулся  насмешливо.
"Вспомни змею",  - подсказал он.  Да, да, конечно, я помню. Эту притчу
Мао рассказал в своей книге. Она о крестьянине, который нашел в канаве
змею в морозный день. Такой красивой кожи он отродясь не видывал. Ну и
пожалел несчастную тварь,  положил в карман и  отогрел  своим  теплом.
Змея оттаяла,  и в ней голод проснулся. Она возьми и укуси своего спа-
сителя.  Крестьянин умер.  Отсюда наш Председатель  делает  вывод:  мы
должны быть безжалостны к нашим врагам.
   Я обернулась и посмотрела на огромный портрет Мао. Он занимал собой
весь задник сцены.  Глаза Председателя походили на два висячих фонари-
ка.  Я вспомнила о своем долге.  Об обязанности бороться с каждым, кто
смеет выступать против учения Мао.  Приободрили меня и  лозунги.  "Так
какова же твоя точка зрения?" - спросил секретарь.  И передал мне мик-
рофон.  Сама не зная почему,  я начала плакать.  Сквозь слезы слышала,
как зову родителей.  Прямо в микрофон твердила:  "Папа, мама, где вы?"
Толпа в ярости вздымала кулаки и вопила:  "Долой! Долой! Долой!" Стало
страшно:  я навсегда лишилась доверия Чэня, не смогла как следует ущу-
чить эту училку...  Я собрала все силы и истерически  заорала,  глотая
слезы: "Да-да, я верю, верю, ты - вражина! Твои грязные штучки мне те-
перь нипочем!  Только посмей еще  раз,  я  знаю,  как  заткнуть  тебя,
я...я... рот твой гвоздями заколочу!.."
   Спустя десять лет,  уже после Культурной революции,  я узнала,  что
моя учительница,  та самая Осенняя Листва,  опять работает в нашей на-
чальной школе "Великое счастье". Я отправилась к ней, надеясь вымолить
прощение.  Я помнила,  что она любила появляться в школе спозаранку, и
пришла  к половине восьмого.  Стояла поздняя весна.  Пробиваясь сквозь
ветки деревьев,  солнце отбрасывало на землю причудливую тень, напоми-
навшую гигантскую сеть.  Я пересекла школьный двор и подумала, что по-
хожа на побитую собаку - и больно, и стыдно, и тошно. Сцена, с которой
я  держала свою речь,  оказалась целехонькой,  разве что обветшала ма-
лость да краска пооблупилась.  Вот и школа.  Кровь быстрее заструилась
по  жилам,  а ноги точно свинцом налились.  Я буквально заставила себя
подойти к учительской.  Двери распахнуты.  Она сидела за столом  одна,
читала.  Мне почудилось, что когда-то здесь остановилось время. Не из-
менилось ничего, ни малости. Даже я не выросла.
   Каждый шаг давался мне с трудом.  Я постояла немного,  собирая  все
свое  мужество.  И она все та же.  Только голова совсем белая.  Рука в
глубоких морщинах слегка подрагивала,  переворачивая страницы. Почувс-
твовав мое присутствие, она отложила книгу. Глаза за толстыми стеклами
очков внимательно смотрели на меня.  Люди,  как они были знакомы  мне!
Сердце колотилось - в груди словно ураган бушевал.  Ее взгляд сделался
холодным, колючим, когда она узнала меня. Помедлив, она отвернулась. Я
шагнула к ней и торопливо назвалась, потом объяснила, что привело меня
сюда. Воцарилось молчание. Взгляд ее уже не был напряженным, я услыха-
ла такой знакомый хрипловатый голос: "Мне очень жаль, но я вас не пом-
ню. Не думаю, чтобы вы когда-нибудь у меня учились".
   В семнадцать лет жизнь моя вдруг переменилась, я попала в совершен-
но иной мир.  Замдиректора школы провел со мной, как и со многими дру-
гими, специальную беседу. Напомнил о моем лидерстве среди одноклассни-
ков,  назвал образцовой ученицей.  В его словах была политика, очевид-
ная,  как математическая аксиома.  Он сказал, что я включена в опреде-
ленную категорию. Категорию тех, кто должен стать крестьянами. Это ре-
шение обсуждению не подлежит,  сказал он. Все, что исходило от пекинс-
кой власти, воспринималось как божественное повеление. Приказы безого-
ворочно исполнялись.  Отказаться было немыслимо. Он сказал, что отпра-
вил в деревню четырех собственных сыновей. И гордится ими. Он произнес
еще много разных слов. Слов, лишенных смысла. Абстракции лились из не-
го как песня. "Бросить вызов небу - наслаждение, бросить вызов земле -
тоже наслаждение,  но высшее наслаждение - бросить вызов себе самому".
Это он цитировал стихи Мао. Он хотел, чтобы я сознательно сделала дос-
тойный выбор.  Мне было семнадцать.  Я была полна энтузиазма.  Мечтала
жертвовать собой. Мечтала о трудностях.
   Я стала прислушиваться к разговорам соседей. Одни получили известие
из деревни,  что их родственник нарочно врезал себе молотком по  паль-
цам,  чтобы  комиссоваться  и получить право вернуться домой.  Старшая
сестра Гробика попала на северную границу и  сообщала  своим,  что  ее
подругу  расстреляли  как предательницу за попытку бежать в СССР.  Мой
двоюродный брат рассказывал в письме, как погиб его ближайший друг. Он
ценой собственной жизни отстоял от огня амбар с зерном.  Его наградили
посмертно.  Брат писал,  что этот подвиг открыл ему глаза на  истинные
ценности  жизни,  так что теперь он намерен навсегда остаться в Монго-
лии, во всем быть похожим на друга-героя.
   Вообще слухов ходило много.  Поговаривали,  что дочку наших соседей
Ли изнасиловал местный начальник где-то в деревне на юго-западе. А сы-
на Янов наградили за убийство медведя,  который задрал его напарника в
лесу возле далекого северного госхоза.  Кое-кто из соседей пытался по-
казывать письма с печальными вестями от детей районному  партначальст-
ву.  Им велели не принимать на веру чудовищные измышления, распростра-
няемые врагами,  которые напуганы поступью революции.  Партийные вожди
продемонстрировали  обеспокоенным  родственникам  фотографии тех мест,
где трудятся их отпрыски. На фотографиях царили мир и процветание. Все
успокоились и повеселели.  Соседи сверху отправили в деревню еще двоих
детей. Родители Гробика гордились грамотой и красными цветами, которые
вручались семьям,  пославшим в сельскую местность троих детей. Стены и
двери их квартиры были сплошь заклеены многочисленными  поздравлениями
со всех концов страны.
   Наконец мое имя появилось на Красной Доске Почета нашей школы - ме-
ня направляли в госхоз "Красное пламя",  на побережье Восточно-Китайс-
кого моря.  Назавтра мне было велено явиться в горсовет, чтобы аннули-
ровать шанхайскую прописку. Стояли холода. В горсовете отключили свет.
Чиновники трудились в темноте.  Так,  в темноте, и начались мои герои-
ческие пути-дороги. Начальник вернул мне нашу домовую книгу. Я глянула
в нее:  поверх моей фамилии алела свежая печать. Красная печать - сим-
вол власти.  В этот день я ощутила себя одинокой как  перст,  открытой
всем ветрам.  Что ждет впереди - возрождение к новой жизни,  или чужие
враждебные силы уничтожат меня?  Внезапно я осознала,  насколько легче
было беззаботно распевать "Поеду туда,  куда Мао пошлет".  И вдруг от-
четливо услыхала свой голос,  звенящий этой песней.  Но только сегодня
до меня дошел ее смысл.
   Я сидела в полной темноте.  Вся наша семья была рядом.  Приближался
день отъезда.