в бою  с  американцами
четыре  месяца назад.  Примерно в  это  же  время в  плен  захватили и меня.
Германия, чтобы  сэкономить ресурсы,  перестала  выпускать  свое бинго.  Вот
почему только  дети  Геббельса  знали,  как в  нее  играть. Была  и еще одна
причина  --  взрослые,  сидевшие в  бункере,  были  слишком  заняты во время
возвышения Гитлера,  а затем -- во время  его падения. Дети Геббельса узнали
правила  игры  у  соседского  ребенка,  у которого  с довоенных  времен была
коробка с игрой.
     И вот самая  потрясающая  сцена в рассказе: мальчик и девочка объясняют
правила  бинго нацистам  при полном  параде и  впавшему  в  детство  Адольфу
Гитлеру.  Те слушают их так внимательно, как будто с  ними  говорит  Господь
Бог.

     Мы  должны  благодарить  Дадли  Принса за  то,  что  "Партия в  бинго в
бункере"  и еще четыре  рассказа, которые Траут выбросил в  мусорный  бак до
катаклизма, сохранились. Все это время,  пока первые десять лет шли к концу,
он  верил -- а Моника Пеппер не верила, что нищенка использует  мусорный бак
вместо почтового ящика, зная, что он наблюдает за ее безумными танцами через
глазок в железной двери.
     Принс  вынимал очередной рассказ  из бака и размышлял над ним,  надеясь
расшифровать  важное  сообщение  от высших  сил, несомненно, содержащееся  в
тексте.  Приходя  с  работы  домой,   он  становился  обыкновенным  одиноким
афроамериканцем.


20

     Летом  2001  года в  Западу  Дадли  Принс отдал Трауту пачку рассказов,
которые,  как надеялся Траут, служащие Департамента  здравоохранения сожгут,
похоронят или  выбросят в море далеко  от берега прежде, чем  кто-нибудь  их
прочтет. Траут  рассказал мне, что с отвращением перечитал грязные страницы,
сидя по-турецки  нагишом на своей огромной  кровати  в комнате имени Эрнеста
Хемингуэя. Было жарко. Он только что вылез из джакузи.
     Но вдруг его внимание привлекла  сцена,  в  которой двое детей  обучали
игре  в   бинго  высокопоставленных  нацистов,  разодетых  в  свои  безумные
напыщенные мундиры. Траут никогда не считал, что чего-то стоит как писатель,
но тут он  испытал истинное удовольствие. Что-то прекрасное вышло из-под его
пера. Он сказал, что сцена очень хорошая, она не что иное, как реминисценция
следующего пророчества из книги пророка Исайи: "Тогда волк будет жить вместе
с ягненком,  и барс  будет лежать  вместе с козленком; и  теленок, и молодой
лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их"[13].
     "Я прочел эту сцену, -- сказал Траут мне и Монике,  --  и спросил себя:
"Господи, как же мне это удалось?"
     Мне  уже случалось однажды слышать,  как  человек,  сотворивший шедевр,
задавал  этот  восхитительный  вопрос.  Давно,  в  шестидесятые, задолго  до
катаклизма,  у меня  был огромный старый дом в Барнстэбл-Вилидж в Кейп-Коде,
где  моя  первая жена Джейн  Мэри  Воннегут, урожденная Кокс, вместе со мной
растила четырех мальчиков  и двух  девочек.  Так  вот, флигель, в  котором я
писал, дышал на ладан.
     Я снес его, а  потом нанял  моего  друга Теда Адлера,  моего ровесника,
мастера на все руки, чтобы он построил мне новый дом, такой же, как прежний.
Тед сам делал опалубку под фундамент. Затем он руководил его заливкой. Затем
он возвел стены, обшил их, покрыл крышу  и  провел электричество. Он навесил
все двери и окна. Он все внутри оштукатурил.
     На штукатурке его работа  заканчивалась. Я сам собирался  покрасить дом
изнутри и снаружи. Я сказал Теду, что сам хочу это сделать, иначе  он и этим
занялся бы. Когда  он закончил и  выгреб весь мусор, он  потребовал, чтобы я
встал рядом с ним и посмотрел на мое  новое жилище с расстояния  в  тридцать
футов.
     И тогда он спросил: "Господи, как мне это удалось?"

x x x
     Сейчас лето 1996 года, и на данный момент эта фраза входит в число трех
моих любимых.  Две из них скорее вопросы, нежели добрые советы. Вторая фраза
-- вопрос Иисуса Христа: "От себя ли говоришь,  или другие  сказали тебе обо
мне?"[14]
     Третья фраза  --  цитата  из моего сына Марка.  Он детский врач, еще он
пишет  акварели  и играет на саксофоне. Я уже  цитировал его в другой книге:
"Мы здесь для того, чтобы помочь друг другу пройти через это, что бы  это ни
было".
     Кое-кто  может  возразить:  "Дорогой доктор  Воннегут, не всем же  быть
детскими врачами".

     В  рассказе  "Партия  в  бинго  в бункере"  нацисты  играют в  бинго  с
министром пропаганды, вероятно, самым  лучшим пропагандистом  в  истории,  и
называют номера выигравших или проигравших  клеточек на карточках, розданных
игрокам.  Игра  была чем-то  вроде обезболивающего для военных преступников,
впавших  в глубокий  маразм.  Она  замечательно  помогает  выжившим  из  ума
старикам на церковных праздниках.
     Несколько  военных  преступников носят на груди Железный крест, которым
награждали только тех немцев, кто проявил на  фронте бесстрашие, граничившее
с безумием.  У Гитлера  тоже  такой.  Он получил его за  храбрость  во время
первой неудачной попытки западной цивилизации покончить с собой.
     Во  время второй  попытки западной цивилизации покончить с собой  я был
рядовым  1-го  класса. Подобно  Эрнесту Хемингуэю,  я  никогда  не стрелял в
человека. Может быть, Гитлер тоже  ни  в кого никогда не стрелял. Он получил
высшую  награду своей  страны не за то, что убил много  народу на  войне. Он
получил ее  за то, что  был  бесстрашным связным. Не все на поле боя  заняты
убийством. Я  и сам был  разведчиком, пробирался по местам, которые  не были
захвачены нашими войсками,  высматривая врагов. Я  не должен был сражаться с
ними, обнаружив их. Мне надо было оставаться живым  и незамеченным, чтобы  я
смог рассказать моему начальству, где они находятся и что делают.
     Это было  зимой. Я получил предпоследнюю по  старшинству из наград моей
страны -- Пурпурное Сердце за обморожение.

     Когда я  вернулся  домой с  войны, мой дядя Дэн обнял меня и  проревел:
"Вот теперь ты мужчина!"
     Я чуть не убил своего первого немца.

     Вернемся к траутову  роману с ключом. Видимо,  на небесах в самом  деле
есть Господь, потому  что именно фюрер  выкрикивает  "БИНГО!" Адольф  Гитлер
выиграл! Он не верит, он говорит  (на немецком,  конечно):  "Я не могу в это
поверить. Я никогда не играл в эту игру,  и я выиграл. Я выиграл!  Что  это,
как не чудо?" Он ведь был католиком.
     Он  встал  из-за стола.  Его глаза все еще  были обращены на выигравшую
карточку. По словам Траута, он смотрел на нее, "как будто это  был лоскут от
Туринской Плащаницы". И тогда наш красавец говорит: "Что это может означать,
если не то, что наши дела не так плохи, как мы здесь думали?"
     Но тут все испортила Ева Браун. Она проглотила ампулу цианистого калия,
которую подарила ей на  свадьбу  жена Геббельса. У  фрау  Геббельс их много,
хватит  и семье,  и другим.  Траут  написал о Еве  Браун:  "Единственным  ее
преступлением  было то,  что  она позволила чудовищу извергнуть  семя  в  ее
влагалище. Это случается с нашими лучшими женщинами".
     На    крыше    бункера    взрывается    снаряд   от   240-миллиметровой
коммунистической гаубицы. С трясущегося потолка на оглушенных людей сыплются
струйки  известки.  Гитлер сказал:  "Смотрите-ка, снег  идет".  Он  пошутил,
показывая, что у него еще есть  чувство юмора. Как поэтично сказано, и самое
время покончить с собой,  чтобы его потом не выставляли в клетке на всеобщее
обозрение.
     Он   поднес   пистолет    к    виску.   Все   сказали:   "Nein,   nein,
nein"[15]. Он убеждает всех,  что  выстрел в  голову -- достойный
поступок.  Теперь что же  ему сказать напоследок? Он говорит: "Как насчет "Я
ни о чем не жалею?" Геббельс отвечает, что это, конечно, вполне подходит, но
уже несколько  десятилетий эти слова составляют  мировую  славу  французской
певички из кабаре по имени Эдит Пиаф[16]. "У нее есть прозвище --
Воробышек,  -- сказал  Геббельс.  -- Я  не думаю,  что вы хотите, чтобы  вас
называли "воробышком".
     У Гитлера  все еще остается  чувство  юмора. Он говорит: "А  как насчет
БИНГО?"
     Но  он уже устал. Он снова приставляет пистолет к виску. Он говорит: "Я
не просил, чтобы меня произвели на свет".
     "БА-БАХ!" -- говорит пистолет.



21

     Я  являюсь почетным президентом Американской  ассоциации гуманистов.  Я
никогда не был в штаб-квартире этой организации в Амхерсте, штат Нью-Йорк. Я
сменил на этом бесполезном посту покойного доктора Айзека Азимова,  писателя
и биохимика. Нам нужна организация -- заниматься ее делами жуткая скучища --
лишь для того, чтобы другие знали, что нас много. Мы предпочли бы жить своей
частной  гуманистской  жизнью и никому об  этом  не говорить и вспоминать об
этом факте не чаще, чем мы вспоминаем, что пора сделать вдох.
     Гуманисты просто пытаются жить порядочной и достойной жизнью, не ожидая
ни наказаний,  ни наград в жизни загробной. Создатель Вселенной остается для
нас неизвестным. Мы  служим  по  мере наших сил  не ему,  а  той  величайшей
абстракции, о которой мы хоть что-то знаем, -- обществу, в котором мы живем.
     Являемся  ли  мы врагами адептов  официальных культов? Нет. Мой  старый
фронтовой друг  Бернард О'Хара,  ныне покойный, потерял серю веру  -- он был
католиком  --  во  время  Второй  мировой войны. Мне  это не  понравилось. Я
считаю, что потерять веру -- значит потерять слишком много.

     У  меня  никогда  не  было  такой  веры,  потому  что меня  воспитывали
порядочные  и  интересные  люди,  которые,  несмотря   на  это,  были  очень
скептически  настроены  по  отношению  к  тому,  что говорили  в  проповедях
священники. Того же мнения были  Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин. Но я
знаю, что Берни потерял что-то важное и достойное.
     Дело-то все в том, что мне  это не  понравилось именно и только потому,
что я очень любил Берни.

     Несколько лет назад я выступал в Ассоциации гуманистов на вечере памяти
доктора  Азимова.  Я  сказал:  "Айзек   теперь  на   небесах".  Перед  лицом
собравшихся гуманистов я  не  мог сказать ничего смешнее.  Они  все животики
надорвали.  Зал  очень напоминал сцену трибунала из рассказа Траута  "Ничего
смешного", случившуюся  прямо перед  тем, как чрево  Тихого океана поглотило
третью атомную бомбу, "Прайд Джой" и все остальное.
     Когда я сам отойду в мир иной, упаси Боже, я надеюсь,  что какой-нибудь
шутник скажет обо мне: "Теперь он на небесах".

     Я люблю  спать.  В  одной  книге  я  напечатал  новый реквием старинной
музыке. В нем была такая мысль: совсем неплохо хотеть, чтобы загробная жизнь
была самым обыкновенным сном. Я не вижу, почему на небесах должны опять быть
камеры пыток и игры бинго.

     Вчера, в среду, 3 июля 1996 года я получил отлично написанное письмо от
человека, который не просил, чтобы  его  произвели на свет. Он  долгое время
был пленником  наших  бесподобных  исправительных заведений, сначала --  как
малолетний преступник, затем -- как совершеннолетний.  Вскоре его выпустят в
мир, где у него нет ни родственников,  ни друзей. Скоро свобода  воли  после
более чем  десятилетнего  перерыва  снова возьмет  его  за  жабры.  Как  ему
поступить?
     И вот я, почетный президент Американской ассоциации гуманистов, написал
ему  сегодня  ответ.  Я  посоветовал   ему:  "Вступите  в  лоно  церкви".  Я
посоветовал это потому,  что  такому  взрослому  беспризорнику больше  всего
нужно что-нибудь вроде семьи.

     Я не могу посоветовать такому человеку стать гуманистом. Я не посоветую
стать гуманистами подавляющему большинству населения планеты.
     Немецкий  философ Фридрих Вильгельм Ницше,  сифилитик, сказал, что лишь
глубоко верующий человек может позволить себе роскошь атеизма.  Гуманисты, в
массе своей  образованные,  уверенные в себе представители  среднего класса,
жизнь  которых не  проходит  даром -- вот вроде меня, --  находят  радость в
знании,  не  зависящем  от  религии,  и  в  обычной  человеческой   надежде.
Большинство людей так не может.
     Французский писатель Вольтер, автор "Кандида" -- для  гуманистов он что
Авраам для евреев,  -- скрывал  свое презрение к Римской Католической Церкви
от своих менее образованных,  простых и перепуганных  слуг,  поскольку знал,
что жизненным стержнем для них является только и исключительно религия.

     С некоторым  трепетом я рассказал  Трауту летом 2001 года о моем совете
человеку, который скоро должен выйти на свободу. Он спросил, не получал ли я
еще писем от этого человека и не знаю ли я, что с ним произошло за прошедшие
пять лет, а если считать "подарочный червонец", то за десять. Я ответил, что
писем не получал и ничего не знаю.
     Он спросил, не пытался ли я  когда-либо  вступить в лоно церкви, просто
так,  чтобы узнать, на  что это похоже.  Сам  Траут как-то  попытался. Я  же
сказал,  что серьезнее всего задумался,  не вступить ли в лоно церкви, когда
моя вторая невеста Джилл  Кременц и я решили, что будет весело и круто, если
мы  обвенчаемся  в  маленькой  симпатичной  церкви,  Епископальном  храме  в
диснеевском стиле, что на  Двадцать девятой Восточной улице, в двух шагах от
Пятой авеню, на Манхэттене.
     "Когда там узнали,  что  я  разведен, --  сказал я,  --  мне предписали
пройти  невообразимое  количество  покаянных  мероприятий,  ибо, пока  я  не
очищусь достаточно, я недостоин венчаться там".
     "Ну  вот,  то-то и оно,  --  сказал Траут.  --  А  теперь  вообрази  то
чистилище,  через   которое  тебе   пришлось  бы  пройти,   будь  ты  бывший
заключенный.  А если  этот  несчастный  сукин  сын,  который  тебе  написал,
действительно найдет  церковь,  которая согласится  его  принять,  он вскоре
снова с легкостью сможет оказаться в тюрьме".
     "За что? -- спросил я. -- За взлом ящика для пожертвований?"
     "Нет, --  сказал Траут.  --  За прославление  Иисуса Христа посредством
убийства гинеколога, делающего аборты".



22

     Я  не  помню, чем занимался  в  полдень  13  февраля  2001  года, когда
произошел катаклизм. Вряд ли я  занимался чем-то серьезным.  Я точно уверен,
что не писал новый роман. Мне было восемьдесят восемь, благодарение небесам!
Лили было восемнадцать!
     А вот старина Килгор Траут все писал. Сидя на своей койке в приюте, где
все  думали, что его  зовут  Винсент  ван Гог,  он  как раз начал рассказ  о
рабочем  из Лондона  по  имени Альберт  Харди. Рассказ  так и  назывался  --
"Альберт Харди". Герой родился в 1896 году с головой между  ног, гениталии у
него росли из шеи. Он был очень похож на "очищенный банан".
     Родители Альберта научили его ходить на руках и есть ногами. Только так
у них получилось скрыть его половые органы  под брюками. Половые органы были
не таких размеров,  как у парня из анекдота отца  Траута  про "дин-дин-дон".
Соль была не в этом.

     Моника Пеппер все сидела за своим столом за соседней дверью, но они все
еще не  встретились. Она, Дадли Принс  и ее муж все верили,  что рассказы  в
мусорный бак перед дверью кладет старуха, а уж она-то никак не может жить по
соседству. Наиболее соответствовала действительности версия, что она живет в
приюте  для  престарелых  на Конвент-авеню  или  в  центре  по  реабилитации
алкоголиков  при  церкви  Иоанна Богослова  -- там ведь лечили и  мужчин,  и
женщин.
     Моника  и Золтан жили в Тертл-Бей, на безопасном расстоянии в семь миль
от  академии,  в   доме,  удобно  расположенном  по  соседству   со  зданием
Организации Объединенных Наций. Моника приезжала и уезжала с работы па своем
собственном  лимузине  с  шофером,  переоборудованном   так,  чтобы  в  него
помещалось кресло Золтана. Академия была сказочно богата. С деньгами не было
никаких  проблем.  Благодаря  щедрым  пожертвованиям любителей  старомодного
искусства, сделанным в былые годы, она была  богаче  иных членов  ООН, таких
как, несомненно, Мали, Свазиленд и Люксембург.
     В тот  полдень на  лимузине ехал  Золтан. Он ехал забрать  Монику.  Она
ждала приезда Золтана, когда произошел катаклизм. Он  уже звонил  в звонок у
двери академии, когда его отбросило  обратно в  17 февраля 1991 года. Он был
на десять лет моложе и, главное, абсолютно цел.
     Вот и говори, что в дверной звонок звони -- не звони,  все равно ничего
не добьешься!
     Когда "подарочный червонец" завершился, и свобода воли снова взяла всех
за  жабры, все и  вся оказались в  тех  же местах, где были, когда произошел
катаклизм. И  Золтан снова  сидел парализованный  в кресле-каталке  и  снова
звонил в дверной звонок. Он еще не осознал, что произошло,  и  что  теперь в
его силах решать, что его палец будет делать в следующее  мгновение. Его  же
палец,  не  получив от него никаких  инструкций, продолжал  давить на кнопку
звонка, а тот продолжал трезвонить.
     Вот так обстояли дела в тот момент, когда Золтана раздавила проезжавшая
мимо  пожарная машина. Водитель машины еще  не  успел понять, что теперь ему
надо самому управлять этой штуковиной.

     Как написал Траут  в  книге  "Десять  лет на  автопилоте":  "Весь  вред
принесла  свобода воли.  Катаклизм  и  его  последствия не изменили  в  мире
ничего, ни единой песчинки с места не сдвинули, а если  это и  произошло, то
из-за действия какой-то другой силы".

     Когда  произошел  катаклизм,  Моника работала над бюджетом для  Занаду.
Деньги,  на  которые   содержался  этот  дом  для  престарелых  писателей  в
Пойнт-Зионе,  штат Род-Айленд, принадлежали фонду  Джулиуса Кинга Боуэна,  а
распоряжалась ими академия. Джулиус Кинг Боуэн,  ушедший в мир иной  прежде,
чем  Моника  родилась,  был  белым  холостяком,  который  сделал миллионы  в
двадцатых и начале  тридцатых годов своими рассказами о смешных до колик, но
в то же  время трогательных попытках черных  жителей Америки подражать белым
жителям, добившимся успеха в жизни, в надежде, что они тоже добьются успеха.
     Чугунная  доска  на  границе  между общественным пляжем  Пойнт-Зиона  и
Занаду гласила, что  в здании, где теперь располагается дом для престарелых,
Боуэн  жил  и работал с 1922 года  до своей смерти  в  1936 году.  Президент
Уоррен Гардинг называл Боуэна "Президентом Смеха Соединенных Штатов Америки,
Великим Мастером Языка Черномазых, истинным Наследником Короны Короля Юмора,
Которую Когда-то Носил Марк Твен".

     Как сказал Траут, когда я прочел ему надпись на этой доске в 2001 году:
"Уоррен Гардинг зачал незаконнорожденную дочь,  извергнув семя во  влагалище
одной стенографистки в кладовке для метел в Белом доме".



23

     Когда Траута отбросило обратно на улицу перед банком крови в Сан-Диего,
штат Калифорния, в 1991  год, он  помнил, чем кончался его рассказ о парне с
головой между ног и  "младшим братом" на шее, тот самый, "Альберт Харди". Но
он  десять  лет не  мог  написать это  окончание.  Альберта  Харди, солдата,
разнесло на  куски  взрывом во время Второй  Битвы  на Сомме во время Первой
мировой войны.
     Личный знак Альберта Харди так  и не нашли. Части его тела были собраны
так  же,  как  и у  всех остальных,  голову  приложили к шее.  Он не получил
обратно своего  "младшего брата". Говоря откровенно, его "младшего брата" не
так уж тщательно искали.
     Альберта Харди похоронят в могиле Неизвестного солдата под вечным огнем
во Франции. "Там он наконец-то стал как все".

     Я и  сам был  отброшен обратно в этот самый: дом на оконечности острова
Лонг-Айленд,  штат  Нью-Йорк,  где  я   сейчас  и   пишу,  отмотав  половину
"подарочного червонца". В 1991 году, как и сейчас, я смотрел на  список всех
моих книг и дивился: "Господи, как мне это удалось?"
     Я чувствовал  себя  так  же, как чувствую  сейчас, как чувствовали себя
китобои Германа Мелвилла,  когда  они перестали друг с другом разговаривать.
Они высказали друг другу все, что им на роду было написано сказать.

     В 2001 году я рассказал Трауту о своем рыжеволосом друге детства Дэвиде
Крейге,  ныне строителе  в Новом Орлеане, штат Луизиана,  который в  нашей с
Траутом  войне