Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Воннегут Курт. Судьбы хуже смерти. Биографический коллаж. -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  -
я разочарованием. А ведь и там, как едва ли не повсюду на планете, громадное большинство населения ожидает благ более существенных. После той встречи я задумался, чем вознаградили собственные ваши устремления к свободе, за которыми стоит уже более двух веков истории. Советский Союз стал мечтой для пролетариата лишь с 1922 года, кстати, того самого, когда я родился в нашей Цитадели Свободы, представляющей собой Маяк для Всего Человечества. Переводчика я попросил сказать нашему почтенному гостю: может быть, не так уж плохо все обстоит у него в Советском Союзе, ведь в моей стране рабство оставалось вполне законым еще сто лет после подписания Декларации независимости. И прибавил, что даже наш святой Томас Джефферсон был рабовладельцем. Я уж не стал распространяться про геноцид индейцев, хорошо знакомый еще моему деду. Это было бы слишком. О таких вещах я стараюсь не думать и говорить как можно меньше. Хвала Всевышнему, в школах о подобном почти вообще не упоминают. Понятно, что и у нас тоже началась своего рода гласность. Я имею в виду попытки уравнять с белыми мужчинами женщин и расовые меньшинства, так чтобы соблюдались предусмотренные для них гарантии и права, распространяющиеся и на них законы. Хотя это будет означать посягательство на заповеди тех мудрецов былых времен, чьими откровениями молодежь, считается, пренебрегла ради своей опасной склонности к рок-н- роллу. Тем королевским астрономам, которые мечут громы и молнии из-за этих посягательств, американцы, я думаю, должны бы ответить примерно так: "Из ваших мудрецов никто не помышлял о настоящем равенстве, вы тоже не помышляете, а вот мы хотим его добиться". Было или не было в Америке моей юности что-нибудь такое, что теперь вызывает у меня ностальгию, или ностальгия вызывается тем только, что сама юность для меня давно в прошлом? Да нет, все же было тогда нечто, пробуждающее чувство тоски, с которой трудно бороться, - была свобода незнания, что человек очень скоро сделает нашу влажную, голубовато- зеленую планету непригодной для того, чтобы на ней жить. И ничто нас не остановит. Мы так и будем плодиться, словно кролики. Так и будем забавляться диковинками техники, не задумываясь об ужасных непредусмотренных последствиях. И довольствоваться чисто косметическими мерами, когда разваливаются наши города. И оставлять на земле горы ядовитого мусора, которые сами же нагромоздили, мало заботясь о том, как бы от него избавиться. Если лет через сто на нашу планету явятся пилоты летающих тарелок, ангелы или еще кто-то и обнаружат, что мы вымерли, как динозавры, какое бы человечеству следовало оставить для них послание, может быть, выбив его аршинными буквами на скалах Большого каньона в Аризоне? Ветхий старичок предлагает вот этот текст: МОЖЕТ, НАМ БЫ И УДАЛОСЬ ВЫЖИТЬ, ЕСЛИ Б МЫ НЕ БЫЛИ ЧЕРТОВСКИ ЛЕНИВЫ И ЛЕГКОМЫСЛЕННЫ. А еще можно добавить: И ЕСЛИ Б НЕ ОБОЛЬЩАЛИСЬ ВСЯКОЙ ДРЕБЕДЕНЬЮ. Я старею, однако занавес падает не для одного меня. Ну, и как там насчет настоящей королевской астрономии?" XII "Массачусетскому технологическому институту принадлежит важная роль в истории той ветви семейства Воннегут, к которой я принадлежу. Мой отец и дед получили там свои дипломы архитекторов. Дядю Пита оттуда выгнали. Мой единственный брат Бернард, который девятью годами старше меня, получил там докторскую степень по химии. Отец с дедом оба были архитекторами, работавшими индивидуально, а затем с партнерами. Дядя Пит стал строительным подрядчиком, тоже работавшим индивидуально. Брат смолоду хотел стать ученым, исследователем, так что работать индивидуально ему была не судьба. Чтобы получить достаточно просторное помещение и нужное оборудование, требовалось куда-то устроиться на службу. А вот куда именно?" Так начиналась моя речь в Массачусетском технологическом институте, с которой я выступил в 1985 году, и такое начало, мне казалось, должно было произвести сильный травмирующий эффект. (Иной раз я по наивности воображаю, будто в силах капельку воздействовать на ход истории, и тут был как раз такой случай.) Передо мной в аудитории Крегес сидели ряд за рядом молодые люди, умеющие делать все то, что волшебник Мерлин при дворе короля Артура в Камелоте лишь воображал себя способным сделать. А вот эти молодые люди и вправду способны держать под своим контролем или отпускать на волю гигантские силы (видимые, но столь же часто и незримые), которые послужат на благо или, напротив, воспрепятствуют какому-то начинанию (допустим, звездным войнам). "Большинству из вас, - продолжал я, - вскоре предстоит столкнуться с теми же сложностями, что и моему брату, вот только закончите учиться. Чтобы выжить и стать на ноги, большинству из вас придется осуществлять чьи-то фантазии в области техники, хотя и свои собственные тоже, разумеется. То есть фантазия соединится с фантазией в форме, именуемой партнерством, а если сказать романтичнее - брачным союзом. Брат получил свою докторскую степень, если не ошибаюсь, в 1938 году. Если бы после этого он поехал в Германию, то помогал бы осуществлению фантазий Гитлера. Если бы в Италию - фантазий Муссолини. В Японии он помог бы воплотиться фантазиям Тодзио. В Советском Союзе - фантазиям Сталина. А вместо всего этого он устроился работать на заводе фабриканта бутылок в Батлере, штат Пенсильвания. Кто ваш босс, чьи фантазии вы помогаете осуществить? - Случается, разница важна не только вам самим, а всему человечеству. Фантазия Гитлера была вот какая: истребить евреев, цыган, славян, гомосексуалистов, коммунистов, свидетелей Иеговы, слабоумных, приверженцев демократии и так далее, придав истреблению масштабы промышленного производства. И эта фантазия так бы фантазией и осталась, если бы не химики, разбиравшиеся в своем деле не хуже, чем мой брат, - они придумали для гитлеровских палачей цианидосодержащий газ, известный под названием Циклон-Б. Она бы осталась всего лишь фантазией, если бы архитекторы и инженеры, не менее моего отца с дедом понимавшие толк в своей профессии, не построили лагеря смерти с их ограждениями, вышками, бараками, железнодорожными ветками, газовыми камерами, крематориями - все, чтобы операции выполнялись эффективно и легко. Не так давно я побывал в двух таких лагерях на территории Польши - в Освенциме и Биркенау. С технической стороны они само совершенство. Тем, кто их строил, я мог бы выставить только 5 с плюсом. Будьте уверены, поставленную перед ними задачу они выполнили безупречно. Так-то, и ту же оценку мне бы пришлось выставить техникам, работавшим над взрывными устройствами, которые прячут в автомобилях, теперь день за днем взлетающих на воздух перед посольствами, универмагами, кинотеатрами и всевозможными культовыми сооружениями. Свою задачу эти техники выполнили на зависть. Вот это да! Пять с плюсом. Только пять с плюсом. А теперь впору поговорить о различиях между мужчинами и женщинами. Феминистки за последние два десятка лет кое-чего добились в Соединенных Штатах, поэтому стало чуть ли не обязательным подчеркивать, что напрасно преувеличивают различия между полами. Из этих различий мне одно, во всяком случае, ясно: женщины в общем и целом вовсе не так, как мужчины, склонны поклоняться аморальным техническим чудесам. Может быть, это результат каких-то их гормональных изъянов. Как бы то ни было, женщин, часто прихватывающих с собой и детей, на митингах протеста против разных технических чудес, способных убивать людей, всегда больше, чем мужчин. Известно также, что самым убедительным критиком благ, которые способен принести необузданный прогресс техники, была женщина - Мэри Уолстонкрафт Шелли*, умершая 134 года назад. Это она, как вы знаете, придумала чудовище по имени Франкенштейн. /* Английская писательница (1797-1851), автор романа "Франкенштейн, или Современный Прометей" (1818)./ А чтобы вы убедились, до чего я сам, приближаясь к старости, стал чувствителен и начал воспринимать все по-женски, скажу, что, сделайся я ректором Массачусетского технологического института, я бы тут на каждой стене повесил портрет Бориса Карлофа*, с подписью: "Франкенштейн". Знаете почему? Чтобы студенты и преподаватели не забывали: человечество сегодня живет с чувством немого ужаса перед перспективой, что рано или поздно чудовища наподобие Франкенштейна с ним покончат. Кстати, это уже и сейчас делается в разных уголках мира, далеко от нас, но часто с нашей помощью, - день за днем, час за часом. /* "Американский киноактер (1887-1969), прослапившийся исполнением роли Франкенштейна в сериале об этом герое, созданном в 30-е годы./ Что же предпринять? Вам, питомцам Массачусетского технологического, стоило бы подать пример своим коллегам повсюду на земле, составив, а затем приняв клятву Гиппократа, уже двадцать четыре столетия являющуюся обязательной для медиков. Вы думаете, ее ни один врач никогда не нарушил? - слышу я ваше возражение. Конечно, ее нарушали. Но каждый преступивший клятву врач по справедливости удостоился презрения. Отчего покинувший сей мир Йозеф Менгеле для большинства из нас олицетворяет все самое кошмарное, что заключал в себе нацизм? Оттого, что Менгеле был врачом - и с радостью отрекся от клятвы Гиппократа. Если вы примете мое предложение и напишете текст новой клятвы, вам, конечно, надо будет заглянуть в ту, старую, которую составили примерно в 460 году до нашей эры. Такой вот на ладан дышащий свиток, оставшийся нам от греков, и по содержанию своему не очень-то он соответствует тем моральным дилеммам, с которыми врачи сталкиваются в нынешнее время. К тому же это чисто секулярный документ. Никто и не утверждал, что он ниспослан с небес, явлен в откровении или был записан на глиняных черепках, найденных где-то высоко в горах. Его составил какой-то человек или группа людей, и руководило этими людьми просто желание помочь другим, а не навредить. Думаю, в большинстве своем и вы хотели бы помогать, а не вредить людям, а значит, приветствовали бы такое положение, когда произволу какого-нибудь злонамеренного босса положены ограничения нравственного характера. Из клятвы Гиппократа, по-моему, можно, почти не меняя, позаимствовать это место: "Избираемый мною способ лечения будет во благо больному, насколько позволит определить его мое дарование и опыт, а не во зло ему и не для усугубления недуга. Я никому, невзирая даже на его просьбы, не дам смертельной дозы лекарства, как не дам и совета таким путем покончить с его страданиями". Приведенные строки легко перефразировать так, чтобы они относились не только к врачам, а ко всем ученым, надо только не забывать, что в основании любой науки лежит простое стремление помочь благоденствию людей. Текст клятвы мог бы выглядеть так: "Избираемый мною способ решения задач будет во благо жизни на нашей планете, насколько позволит его определить мое дарование и опыт, а не во зло ей и для усугубления бедствий. Я ни в коем случае не создам ведущих к гибели веществ и формул, невзирая на просьбы, и никому не дам совета так поступать". Неплохое получается начало клятвы, которую давали бы все выпускники Массачусетского технологического. А вы бы, несомненно, многое добавили к этой клятве, охотно под ней подписавшись. Так давайте ее придумаем, начав с того, перефразированного места. Благодарю за внимание". Здорово же я пролетел! Так себе, жиденькие хлопки. (В публике было много восточных лиц. Бог весть, что эти люди думали, пока я ораторствовал.) Никто не выступил с уверениями, что непременно попытается сочинить клятву, которую восторженно начнут принимать все работающие в области техники. В студенческой газете, вышедшей через неделю, об это не было ни слова. Поговорили - забыли. (Если бы ктонибудь предложил такое в Корнелле, когда я там учился, я бы в тот же вечер, сам с собой потолковав, составил текст клятвы. Правда, свободного времени у меня было хоть отбавляй, поскольку я прогуливал практически все занятия.) Отчего нынешние студенты так безразличны к подобным материям? (Вот, прямо нынче утром, пришло письмо, где меня, ветхого старичка, спрашивают, не стоило бы внести исправления в присягу на верность Конституции, на что я ответил обратной почтой: "Я присягаю на верность Конституции Соединенных Штатов Америки и флагу моей страны, как символу свободы и справедливости для всех".) Так вот, я вам скажу, отчего студенты так безразличны. Им ведомо то, что я до конца усвоить не могу: жизнь - дело несерьезное. (И стало быть, отчего Калигуле не объявить консулом собственную лошадь?) До того, как выступить перед студентами Массачусетского технологического со своей замечательной речью, я кое с кем из них побеседовал о звездных войнах, об идее Рональда Рейгана, считающего, что лазерные лучи, спутники, липучая бумага от мух и всякое такое прочее - кто его знает, что именно, - если все это как-то там одно с другим склеить, то получится такой невидимый купол, который не пробьет ни одна вражеская ракета. Студенты сказали: непохоже, чтобы эта штука заработала, однако они готовы поломать над нею мозги. (А в самом деле, отчего бы Калигуле не объявить консулом собственную лошадь?) XIII Много лет назад я изучал в Чикагском университете антропологию, и самым знаменитым из моих профессоров был доктор Роберт Редфилд. К тому времени представления, что любое общество эволюционирует, проходя одни и те же, предсказуемые стадии на пути к высшей (то есть викторианской) цивилизации, - от политеизма к монотеизму, от тамтама к симфоническому оркестру, - посмеявшись, оставили навсегда. Все согласились с тем, что не существует этой лесенки, называющейся эволюцией культуры. А вот доктор Редфилд сказал: "Нет, позвольте". И стал утверждать, что есть очевидная для всех непредвзято мыслящих стадия, через которую прошло или должно будет пройти каждое общество. Эту обязательную для всех стадию он назвал в своей работе "Народным обществом". Это Народное общество прежде всего изолировано от всех остальных и занимаемое им пространство считает органически принадлежащим ему одному. Оно возникает на данной почве и ни на какой другой возникнуть не может. В нем нет строгого разграничения между живущими и умершими, ибо все связано со всем узами родства. Относительно того, что есть жизнь и как надлежит поступать в любой ситуации, все думают примерно одинаково, так что поводов для спора почти не бывает. Каждую весну доктор Редфилд читал публичную лекцию о Народном обществе. Публики приходило много - думаю, оттого что многим из нас казалось: вот так обретается прочное сознание твоей укорененности, необходимости - создай Народное общество или присоединись к нему. (Напомню, дело происходило в 40-е годы, задолго до появления коммун, где обитали дети-цветы*, до появления объединяющей всех, кто принадлежит к поколению моих детей, музыки, а также общих идеалов.) Доктор Редфилд, впрочем, не выносил сентиментальных восторгов по поводу Народного общества, утверждая, что оно сущий ад для каждого, кто наделен живым воображением, а также потребностью экспериментировать и изобретать, - или же неискоренимым ощущением комического. А все равно я по сей день ловлю себя на грезах, как окажусь среди сходно думающих людей, и мы будем жить где-нибудь в умеренном климате, на лесной поляне у озера (идеальное, кстати, место для единорога, желающего положить голову на колени размечтавшейся девушки). Мой сын Марк помог, в том числе и деньгами, одной такой коммуне, образовавшейся в Британской Колумбии, а потом ее описал - читайте его "Экспресс в Лету". (А я в своем "Вербном воскресенье" заметил, что сыновья обычно пытаются сделать так, чтобы сбылись неосуществимые планы, которые строила мать, думая об их судьбе. Марк, однако, постарался, чтобы сбылся отцовский неосуществимый план. И одно время все у него получалось.) /* Прозвище хиппи./ Торговцы недвижимостью вечно пытаются вам внушить, что, купив или сняв дом именно в этом районе, вы тем самым сразу же сделаетесь членом местного Народного общества. И у меня была примерно та же мысль, когда, уволившись из "Дженерал электрик", я переехал на мыс Код, где прожил двадцать лет (сначала в Провинстауне, затем в Остервилле и в Барнстейбле). Но родственников у меня там не было, да к тому же я родом не из англосаксов, не из потомков мореплавателей или первых переселенцев в заокеанские колонии. А мои идеи, которые становились известными читающим периодику и книги, обычно никак не совпадали с идеями моих соседей. И поэтому, прожив рядом с ними два десятка лет, я остался таким же чужаком, как в день, когда там поселился. (Вскоре после переезда я предложил соседям, что буду добровольно выполнять обязанности пожарного, поскольку уже служил пожарным в Альплаусе, штат Нью-Йорк, неподалеку от Скенектеди. Оказалось, это все равно, как если бы первокурсником я выразил готовность стать членом клуба йельской элиты "Череп и кости".) У меня нет никаких иллюзий, что и сейчас, когда пишутся эти строки, я сколько-нибудь серьезно могу претендовать на то, что принадлежу к тому образцово-показательному сообществу, которое сложилось у нас в Сагапонэке на Лонг-Айленде, в тихом нашем поселочке. Пожарное управление просит о материальной поддержке, прибегая для этого к составленному по всей форме запросу, который оказался в моем почтовом ящике, - ладно, пошлю им немножко. Ближайший мой сосед, художник Роберт Дэш похваляется тем, что живая изгородь, разделяющая наши участки, стала совсем густой - как замечательно, ничего из-за нее не видно. (Правда, кое-что слышно. Как-то гостивший у меня Трумен Капоте бродил целый день по двору, разговаривая сам с собой вслух, и Дэш потом сказал мне, что ему показалось - ко мне приехала тетка, старая дева со скверным характером.) (Думал, эту главу напишу легко, просто переделаю эссе "Национальный парк небоскребов", в свое время напечатанное в "Архитектурном дайджесте". Но оказалось, эссе написано так плохо, что не возьму в толк, как его опубликовали. Видимо, меня преследовала неискоренимая фантазия, что все станет хорошо, если я прибьюсь к какому-нибудь Народному обществу, вот я и наворочал всякой ерунды. Народное общество - ну просто моя чаша Грааля, и, здравому смыслу вопреки, я никак не покончу с мечтами, что где-нибудь оно для меня отыщется. То, что вы читаете, - подборка из "Национального парка небоскребов", этакое филе кусочками, причем кавычек я нигде не ставил, пусть потом разбираются в получившейся путанице. Хотя кому какое до этого дело?) На Манхэттене я большей частью проводил время напротив желтого здания, где многие годы жил Э.Б. Уайт*. Он со своей женой Кэтрин, воплощавшие (сразу чувствовалось) все самое прекрасное, благородное и чарующее, что отличает Манхэттен, за несколько лет до того, как я там поселился, перебрались в штат Мэн. (В штат Мэн! Быть не может! Нашли себе местечко, нечего ск

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору