а,
токарном станочке, после мутных текстов, задиктовываемых историчкой, на-
ши  ночные сборища в доме Хозяина представлялись еще желаннее и притяга-
тельнее.  В сущности,  с дневной жизнью они не вязались  вовсе;  видимо,
объединяла  всех присутствующих своеобразная эмиграция в ночь,  в реалии
иного времени,  о коем напоминала вся обстановка квартиры Хозяина, в бы-
тие, не имевшее иного места, кроме полуночного неурочного часа. Окружаю-
щая жизнь,  хоть и являлась жизнью, а не рекламным роликом, несла в себе
черты киножурнала "Новости дня",  обязательного пролога любого киносеан-
са, отдавала новоделом, простецкими чувствами, незамысловатостью; а нашу
компанию окружал воздух музея.  Кунсткамера, вмещавшая на равных модного
советского беллетриста Леснина,  обаяшку-шахматиста Сандро (Хозяин назы-
вал его "Шура-Просто Так"), изобретателя из засекреченного КБ Камедиаро-
ва,  солиста балета с подчеркнуто дамскими манерами по кличке  Шиншилла,
передового ученого,  бонвивана и вивера Николая Николаевича, молчаливого
Эммери (кажется,  работавшего лаборантом) и Хозяина, музыканта, подраба-
тывавшего на Леннаучфильме.  И меня,  студенточку эры нижних крахмальных
юбок.
   Конечно, библиотека оказалась в моем распоряжении, Хозяин оставил ме-
ня  в  квартире одну,  а я закрыла входную дверь на крючок,  чтобы он не
застукал меня у тайника. Я так волновалась, входя в роль злоумышленницы,
что чуть не сломала каблук,  поднимаясь по лестнице. Потайной ящик легко
отщелкнулся и вылетел вперед,  и я взяла в руки  флакончик  с  притертой
пробкою. Я открыла пробку; совсем немного, чуть покрыто дно, темно-лило-
вой, почти черной, маслянистой, с керосиновым отливом, жидкости. Я поню-
хала  флакон,  и голова у меня пошла кругом от странного запаха,  момен-
тально забравшегося в ноздри,  ударившего в виски,  окутавшего  облаком.
Закрыв  пробку,  я поставила флакон обратно.  И надела маску,  и вправду
закрывавшую все лицо. Она была мне совершенно впору. Но и маску пропиты-
вали экзотические ароматы,  все ароматы Аравии овевали лицо мое. Мне за-
хотелось посмотреться в зеркало. Внезапно обратила я внимание на то, что
окружение  через прорези маски кажется мне не таким,  каким видела я его
прежде.  Корешки одних книг полуистлели,  другие выглядели  обгоревшими,
третьи  книги на глазах рассыпались в прах,  четвертые были яркие и даже
светились.  Выйдя из библиотеки,  я оглядела комнату.  Дряхлые кресла  и
прадедушкин диван стояли как новенькие, тусклый посекшийся темно-зеленый
шелк ширмы стал изумрудным,  а грязно-желтые птицы на шелке -  золотыми.
На столе вместо обычных карт валялись карты размером вчетверо больше,  и
с незнакомыми мне фигурами: жрица, маг, шут, император, пустынник, всад-
ник; да и в качестве мастей изображения жезлов, чаш, мечей и монет поме-
чали карты.  На небольшой деревянной колонне с бронзовой капителью, слу-
жившей Хозяину подставкой для кашпо без цветка, теперь красовался пудре-
ный парик.  Я двинулась к зеркалу, также видоизменившемуся, горизонталь-
ному,  в  лилово-прозрачной раме из стеклянных перевитых листьев и стеб-
лей.  Я глянула в лиловый стекольный омут.  Обнаженная смуглая девушка в
вишневой бархатной маске.  Вздрогнув, я провела рукой по плечу и почувс-
твовала одежду.  Отражение тоже провело по плечу рукою, я увидела на ле-
вом плече отражения родинку;  моя натуральная родинка обреталась на пра-
вом плече и укрыта была кофточкой.  Я ретировалась в  библиотеку,  сняла
маску  и  зажмурилась.  Открыв глаза,  я обнаружила библиотеку во вполне
тривиальном виде, так же как и комнату, куда я тут же выглянула, распах-
нув занавески. Тихо, тихо все. Ни парика. Ни лилового зеркала. Обычное в
деревянном багете.  Потертые стулья.  Старая ширма. Карты как карты. На-
деть маску вторично я не решилась.
   Пачка писем. Пожелтевшая бумага. Верхнее письмо по-французски. "Доро-
гой Ла Гир!" В дверь позвонили.  Я водворила тайник на место,  разложила
тетради  и книги на бюро,  - не любя и не умея врать,  я проявляла черты
опытной лгуньи и лицемерки.  "Кто там?" - спросила я. "Водопроводчик". -
"Хозяина нет дома,  я вам не открою". - "А вы-то кто?" - "Домработница",
- ответила я не сморгнув.
   Вскоре пришел и Хозяин.
   - Что это ты,  медхен Ленхен, лисичка ты этакая, меня, старого зайца,
в лубяную мою избушку не пускаешь?
   - Моя-то ледяная растаяла.  А лубяные избушки разве не на Лубянке? На
Фонтанке,  чай,  другая застройка.  А почему "старого зайца"? Не старого
волка?
   - По сказке, детка, все по сказке.
   - Между прочим, водопроводчик заходил.
   - Трешку просил или воду отключал?
   - Я ему не открыла.
   - Сурова ты сегодня, медхен Ленхен. А почему не открыла?
   - Откуда я знаю, что он водопроводчик? Может, это были ваши воры.
   - Резонно,  - сказал Хозяин. - Теперь я навеки скомпрометирован перед
жилконторою - если то был водопроводчик - твоим женским голоском из  хо-
лостяцкой квартиры.
   - Я сказала, что я домработница.
   - Тембр  у тебя на домработницу не тянет.  Ты флейта,  а домработница
валторна.
   - Неправда ваша,  - сказала я, - она литавра. Но водопроводчику не до
таких тонкостев,  если ему трешка улыбнулась.  А если воры,  в следующий
раз остерегутся лезть в ваше отсутствие.
   - Остерегутся? Тебя побоятся?
   - Не меня, а мокрого дела.
   - Говорил я тебе,  Ленхен,  неоднократно, - сказал Хозяин, поджаривая
покупные котлеты, - прекрати читать детективы.
   - Не могу прекратить. Я их люблю.
   - Что там любить-то?
   - Ну,  как же, - сказала я, собирая маскировочные черновики реферата,
- кто убил, выясняется, преступник наказан, значит, добро торжествует.
   - А кого убили,  тот воскресает? Для полного торжества. Чтобы принять
участие в торжестве.
   - Иногда  вы такой серьезный,  что я вас подозреваю в полном и глубо-
чайшем легкомыслии.
   - Ай да Ленхен!  Двадцать копеек! Вот она, женская мудрость-то. С мо-
локом матери, можно сказать. А тут живешь, живешь, и все дурак дураком.
   В дверь позвонили.  Хозяин ушел и вернулся с Сандро,  напевая: "Итак,
забудем все, дитя!"
   - Что это вы поете?
   - Понятия не имею.  Сандро,  хотите котлетку?  Знаете, медхен сегодня
водопроводчика на порог не пустила,  через дверь с ним изъяснялась, боя-
лась - воры.
   - Между прочим,  - сказал Сандро,  отвлекшись от котлеты, - меня ваши
воры шантажировали. По телефону. И не только.
   Хозяин сидел,  откинувшись, смотрел внимательно, у него даже лицо из-
менилось. В дверь опять позвонили.
   - Медхен Ленхен, пойди открой.
   Я пошла и не слышала конца их разговора. Вошли Шиншилла и Николай Ни-
колаевич. Шиншилла с розами.
   - Ленхен, хотите розочки? Мне мой покровитель подарил.
   - Вам ведь подарил, - сказала я, несколько ошарашенная.
   Сандро в этот вечер рвался продолжать свою третью из тысяча одной бе-
лой ночи; игру в карты отложили.
   - Итак,  Ганс шел по пустыне за проводником в бирюзовой юбке; за Ган-
сом следовал прибившийся к ним на последней стоянке неизвестный с кривым
кинжалом за поясом и с длинноствольным бедуинским мушкетом; имени своего
он не назвал,  и проводник стал величать хозяина оружия Бу Фатиля. Гансу
объяснили: перед выстрелом следует запалить фитиль и пребывать некоторое
время с зажженным фитилем в зубах.  Гансу пространство пустыни представ-
лялось абсолютно одинаковым, однообразным, лишенным примет и ориентиров,
он не понимал, каким образом определяет проводник нужное направление, не
обозначенную в простертом до горизонта песке тропу,  ведущую к находяще-
муся за барханами на горизонте оазису, от которого такая же несуществую-
щая тропа приведет их к Пальмире.
   Он спросил, любопытствуя, у проводника:
   - Как ты находишь дорогу?
   - Я много лет хожу этой дорогой, чужеземец, - отвечал тот, - ты, вид-
но,  забыл,  что  я  принадлежу к пьющим ветер,  мы сильно отличаемся от
оседлых существ из глинобитных хижин,  от презренных людей высохшей гли-
ны;  они комки глины на пути, а мы сами - путь, мы его часть. Мне, как и
многим из племени бедуинов, ведомо искусство кийяфы.
   - Что такое кийяфа? - спросил Ганс.
   - Умение читать пустыню. И не только пустыню, может, и саму жизнь то-
же,  и ее письмена,  сина.  Я умею читать следы на песке;  отличаю следы
верховых верблюдов от следов вьючных и след верблюда от следа  верблюди-
цы; я знаю, кто следовал в караване: воины врага или мирные купцы. Я мо-
гу отличить след мусульманина от следа неверного,  след девственницы  от
следа женщины,  след рыжего муравья от следа черного. Невидимая для тебя
тропа светится передо мной даже в ночи.  Мастер кийяфы - а я отношусь  к
таковым  - умеет найти воду и распознать ценные минералы и самоцветы;  я
вижу сквозь землю,  о чужеземец.  Я читаю судьбы по человеческим лицам и
могу определить характер по расположению родинок на теле.
   Идущий позади хмыкнул.
   - Ты  зря смеешься,  Бу Фатиля,  - сказал проводник,  - мастер кийяфы
знает немало лишнего не только о прошлом,  но и о будущем; однако я счи-
таю недостойным уклоняться от судьбы; все в руках Аллаха, а Аллах велик.
   - Если  ты  говоришь правду,  - сказал Бу Фатиля,  - найди нам в этих
песках хоть один самоцвет.
   - Изволь, - отвечал бедуин, - но нам придется отклониться в сторону и
несколько задержаться в пути; однако, я полагаю, нам спешить некуда.
   Гансу было не вполне ясно,  от чего они уклоняются,  потому что песок
везде песок, и для него пустыня не была открытой книгою; через некоторое
время проводник остановился,  вынул из-за пояса короткую лопатку, бросил
ее хозяину мушкета и, указуя перстом, промолвил:
   - Копай тут.
   Они с Гансом уселись поодаль и ждали.  Долго копал Бу Фатиля,  дважды
останавливался, говоря, что проводник, должно быть, ошибся, но, наконец,
лопата со скрежетом натолкнулась на некое препятствие,  и, вскрикнув, он
вытащил  из выкопанной довольно-таки обширной и глубокой ямы кованый ла-
рец.  В ларце было полно золотых монет, смарагдов, жемчуга, лала, иранс-
кой зеленоватой с прожилками бирюзы, сапфиров и серебряных браслетов.
   - Закопай яму,  - сказал проводник, - не оставляй на теле пустыни от-
метин.
   - Чье это? - спросил Ганс.
   - Наше! - отвечал Бу Фатиля.
   - Ты знал о кладе?
   - Я увидел его сквозь песок.  Полагаю, кто-то из эль-аггадских молод-
цов припрятал ларец давным-давно и не смог за ним вернуться.
   - Как мы это разделим? - спросил Бу Фатиля. - Раз ты указал, твоя до-
ля должна быть большей, как ты думаешь?
   - Разделим поровну на троих, - сказал проводник.
   - Нет!  - вскричал Ганс.  - Мне чужого богатства не надо!  К тому же,
может быть, припрятавший клад был вором или разбойником.
   - В Эль-Аггаде все воры, кроме младенцев, - сказал проводник. - Возь-
ми хоть один драгоценный камень на память, чужеземец.
   Ганс выбрал нитку жемчуга для Анхен.
   - Недаром росли у нее в палисаднике маргаритки, - сказал Леснин.
   - При чем тут маргаритки? - спросила я.
   - Маргаритас анте поркас, что означает "Метать бисер перед свиньями".
В оригинале-то не бисер, а жемчуг, "маргаритас".
   - После двух стоянок, - а на последней проводник пел Гансу бедуинские
песни с одинаковым рефреном - плачем по  покинутым  стоянкам,  по  следу
шатра  и праху костра,  - они дошли до Пальмиры,  чьи золотистые стены и
желтые капители колонн,  подобные кронам пальм,  поднимались из  желтого
песка.
   - Вот цель твоего путешествия, сина, - сказал Гансу проводник. - Про-
щай.
   - А разве вы не войдете в город?
   - Нет,  - отвечал проводник,  - мы обойдем город  стороной  и  пойдем
дальше. Так, Бу Фатиля?
   - Все так, - отвечал тот, ухмыляясь.
   Через несколько дней в Пальмиру пришел караван,  и один из купцов по-
ведал Гансу,  что какой-то человек зарезал в пустыне проводника, ограбил
его и скрылся, даже не схоронив убитого, должно быть, спешил; а у убито-
го в ладони зажат был лал,  так, верно, было что грабить. И на этом все,
а про Пальмиру речь пойдет дальше.
   - Ты, должно быть, и сам спешишь, тебе не терпится отыграться, - ска-
зал Шиншилла, тасуя карты.
   - Сдавай, - сказал Эммери.
   Они увлеклись игрой, а я ускользнула в библиотеку.
   У меня не выходило из головы зрелище,  открывшееся мне, когда в прош-
лый раз надела я темно-красную восточную маску, странный вид библиотеки,
изменившаяся комната;  мне хотелось проверить,  является ли видение  мое
игрой воображения или следствием снадобья из флакончика,  которого наню-
халась я ненароком;  может,  там был наркотик? Так велико было мое любо-
пытство,  даже страх быть обнаруженной,  схваченной за руку отступил;  к
тому же надеялась я на собственное проворство и выработанную за годы за-
нятий  фехтованием  реакцию  и думала мгновенно спрятать маску и закрыть
тайник, если кто-то двинется в библиотеку. Итак, я надела маску, и снова
аравийские  благоухания овеяли меня,  как по волшебству изменились окру-
жавшие меня книги, оплыли свечи; я их задула и, подойдя к задернутым за-
навескам при входе,  заглянула в щелку между занавесками,  посмотрела из
темной библиотеки в освещенное пространство комнаты.
   На ширму, кресла и зеркало я посмотреть на успела. Я не могла отвести
глаз от игроков,  чуть не вскрикнув, как вскрикивают героини пьес и ста-
ромодных романов. Не исключаю, что могла бы в тот момент даже грохнуться
в обморок, наподобие вышеупомянутых героинь, преувеличенно женственных и
впечатлительных;  впрочем,  советские женщины были крепко  от  обмороков
отучены,  и правильно, иначе валяться бы им в бесчувствии круглосуточно,
а кто же тогда станет по магазинам метаться, полы мыть, народное хозяйс-
тво поднимать, детей растить и шпалы укладывать?
   Не вскрикнув и не упав в обморок,  замерев,  я глядела на сидевших за
столом картежников.  Я знала, кто где сидел, и черты лица они в основном
сохраняли.  Были узнаваемы. Но не из этой компании вышла я несколько ми-
нут тому назад в зашторенную библиотеку.  Я не только видела их иными, я
знала, почему они таковы, возможно, обретя из-за ароматов Аравии бедуин-
скую кийяфу.
   Вот этот,  в профиль, слева, - Николай Николаевич? Этот жулик и обжо-
ра?  Липовый ученый,  политик от науки, любитель комфорта, ради которого
он готов на все?  С жабьими бородавками и бегающими глазами? Подсиживаю-
щий  коллег поталантливей и подписывающий коллективные на них доносы?  А
рядом с ним - Сандро, превращающийся в того, на кого смотрит, приспосаб-
ливающийся к каждому, какая форма мимикрии! Посмотрит на соседа справа -
и лицо у него соседа справа,  зато хорош для  всех  и  со  всеми,  чело-
век-зеркало  из собственной сказки!  Камедиаров был обряжен в непонятное
серебристое одеяние наподобие комбинезона,  непроницаемое лицо словно из
гипса, вместо рук - кащеевы лапы, марсианин, существо не отсюда - откуда
и зачем?!  В нем чувствовалось нечеловеческое,  несомненная угроза, нез-
дешняя жестокость.  Шиншилла... куда девалась сережка в ухе, кружева? Он
сидел в тренировочном трико,  прямой,  как хлыст, суровый, острый, и все
было вранье,  и покровитель,  и розочки, а ведь он защищался от роты на-
чальников своего ведомства балетного, от господ офицеров с наклонностями
гомосеков, и он разыгрывал педераста при высокопоставленном покровителе,
каков актер,  чего не сделаешь из любви к искусству? Если и пылал он па-
тологической  страстью,  так  разве к фотографии Нижинского на стене над
кроватью,  этот девственник,  фанатик; батман, еще батман, прыжок, носок
тяни, держи спину! Слева от него сидел модный беллетрист Леснин. В форме
чекиста.  Скрипя кобурой.  В правой руке карты, в левой круглая печать -
для чего? Опечатывать квартиры обреченных? Украшать акты, протоколы доп-
росов, постановления об арестах, приказы? Куда подевались улыбка, артис-
тизм, леность, прекраснодушие? То был человек железный, гвозди бы делать
из этих людей,  желваки на скулах играли, ни жалости, ни совести, только
- цель.  За Лесниным в три четверти, вполоборота абрис темноликий, сияю-
щий провалами очей,  крылатое нечто,  складки облачных  одежд  -  ангел?
призрак?  Эммери!  И ко мне спиной, в пудреном парике и камзоле вельможи
осьмнадцатого века, - Хозяин. Все при картах. Играть так играть.
   Время встало. Я не могла сдвинуться с места.
   Кататония либо каталепсия.  Я превратилась в статую из  комедии  дель
арте.
   Эммери посмотрел в мою сторону.
   Слух отказывал,  видимо,  Эммери произнес что-то,  сказал им, положил
карты. Они продолжали играть без него, а он пошел в библиотеку.
   Я не могла шевельнуться. Я уже не боялась, что меня поймают, мне было
все равно.
   Я знала: Эммери видит меня сквозь занавески. Но мне не надо было опа-
саться его. Он мне был не враг.
   Шумя крылами, вошел невесомо, взял меня за запястье, подвинул к бюро,
снял с меня маску, защелкнул тайник, зажег свечи в руках у бегущих арап-
чат.  У него был бокал шампанского, он заставил меня глотнуть, усадил за
бюро,  молниеносно достал с полки книгу,  раскрыл,  положил передо мною.
Вид у Эммери теперь был вполне обычный.  Серьезен. Чуть печален. В акку-
ратном, не очень новом сером костюме. Вошел Камедиаров. Без щупальцев.
   - Позовите Николая Николаевича, - сказал Эммери, - Лене нехорошо.
   Николай Николаевич щупал мне пульс, заглядывал в глаза.
   - Странно,  - сказал он, - дистония у нее, конечно, имеется, а зрачки
широкие, бледная, выражение лица... Ленхен, вы не наркоманка, часом?
   - Нет, - сказала я. - Я читала. Мне стало плохо.
   - Спазм аккомодации?  - с сомнением сказал Николай Николаевич. - Плюс
еще что-нибудь минус свежий воздух.
   - Плюс  недосыпание,  -  сказал  Хозяин  без парика и в партикулярном
платье.
   - Окна настежь, ее на диван, к ногам грелку, валидолу бы нам, и пусть
полежит.
   Свечи задули в комнате, окна на Фонтанку открыли; Шиншилла принес мне
воды,  я выпила,  схватила его за руку и то ли уснула,  то ли,  наконец,
упала в обморок, провалилась куда-то и выплыла, вынырнула при свете дня,
закутанная пледом,  грелка в ногах, окна настежь, машины носятся под ок-
нами, у окна в качалке Эммери смотрит в оконный проем. Он поворачивается
ко мне.
   - Как себя чувствуете, Лена?
   - Нормально. Чуть-чуть голова кружится.
   - Сейчас я чаю принесу,  выпьете, полежите, и я отведу вас домой. Хо-
зяин на работе. Как вы всех напугали.
   Я все вспомнила. Чохом, так сказать. Нечто от кийяфы во мне осталось:
я знала точно,  что от Эммери не обязательно скрывать происшедшее.  А от
остальных следует скрыть.
   - Как вы все напугали меня, - сказала я.
   - Страшно смотреть правде в глаза,  - сказал Эммери.  - Еще страшнее,
чем истине.
   - Что это было?
   - Сначала чай.
   - Чай,  да;  я только схожу в библиотеку и посмотрю,  какую книжку вы
мне  вынули  случайно с полки;  они так тут интересно случайно вынимают-
ся...
   - Не вставайте. Я вам сам принесу.
   Но читать мне было трудно, изображение и текст плыли, расфокусирован-
ные.
   - У вас еще зрачки широковаты. Пройдет. Завтра все пройдет.
   - Что пройдет? Ароматы Аравии?
   - Да,  и ароматы, и магия Аравии, и последствия взгляда правде в гла-
за.
   - Дрянь какая эта правда,  - сказала я. - А я-то, дура, прежде вранье
не любила.  И не понимала выражения "ложь во спасение".  Эммери,  кто вы
такой? Ангел?
   - Это вы здесь говорите "ангелы", "так сказать, чохом". - Он улыбнул-
ся.  - Я вестник.  И страж проходящих по меже. Человек межи всегда может
рассчитывать на меня.  Скажем,  на мою помощь.  Поддержку.  Присутствие.
Иногда на мою защиту.
   - Межи? А что размежевали?
   - Межа разделяет миры. Или времена. Разделяет, но и соединяет.
   - Миры? Инопланетные цивилизации одну от другой?
   - Нет. Иной мир и этот, видимый.
   - Иной мир - в смысле "тот свет"?
   - Тот свет? Вы его воспринимаете с кладбищенским оттенком. А я говорю
о незримом,  невещественном,  непреходящем, потустороннем (по ту сторону
межи...) мире.  Иной - и есть иной.  Если хотите, мы поговорим об этом в
другой раз, когда в себя придете.