не
склонен соглашаться со всеми, но на этот раз готов согласиться. -  Знавал  я
одного аукциониста - и неплохой вроде был парень. И вот как-то летом  иду  я
по главной улице Кэстербриджа и за трактиром "Королевский герб" прохожу мимо
открытого окна. Заглянул внутрь, а он там стоит на своей подставке  и  ведет
торги. Я ему кивнул, - дескать, добрый день, - и пошел дальше и  думать  про
него забыл. И что же - на другой день выхожу я к сараю почистить башмаки,  и
вдруг приносят письмо, а в нем счет на перину, одеяла и подушки, что я купил
на распродаже мистера Тэйлора. Оказывается,  этот  пройдоха  успел  стукнуть
молотком, когда я ему кивнул по-приятельски, и все это добро ко мне  отошло.
Так и пришлось мне за него заплатить! Ну не мошенник, а, Рейбин?
     - Мошенник из мошенников, - признали все.
     - Само собой, мошенник, - помедлив, подтвердил Рейбин. - А уж сколько я
с бочкой Сэма Лоусона, покойника, помучился, сколько обручей на нее набил  -
не счесть. Вот это мой обруч, - и он показал на обруч локтем, - и этот  мой,
и этот, и этот, и все эти.
     - Да, Сэм был парень не промах, - задумчиво сказал мистер Пенни.
     - Ловок, что говорить, - подтвердил Боумен.
     - Особливо насчет выпивки, - добавил возчик.
     - Человек он был  неплохой,  только  не  богобоязненный,  -  высказался
мистер Пенни.
     Возчик кивнул. Кран был готов, оставалось только вытащить затычку.
     - Ну, Сьюзи, - сказал он, - тащи кружку. С богом, ребятки.
     Кран вошел в отверстие, и тут же струя сидра под прямым углом хлестнула
из бочки на руки, колени и гетры Рейбина и  в  глаза  и  за  шиворот  Чарли,
который,  увлекшись   происходящим,   временно   забыл   свои   горести   и,
сосредоточенно мигая, сидел на корточках возле отца.
     - Ну вот, опять, - сказала миссис Дьюи.
     - Пропади все пропадом - и затычка,  и  бочка,  и  Сэм  Лоусон  с  ними
вместе! Этакий сидр пропадает! - вне себя закричал возчик. -  А  ну,  скорей
палец, Майкл! Суй его сюда да держи крепче, а я пойду принесу кран побольше.
     - А там ховодно в дыйке? - осведомился Чарли у Майкла,  который  стоял,
нагнувшись, заткнув большим пальцем отверстие в бочке.
     - И все-то этому ребенку надо  знать!  -  умиленно  воскликнула  миссис
Дьюи. - Будет теперь допытываться, холодно в бочке или нет, будто интересней
этого ничего на свете нет.
     Гости   изобразили   на    лицах    восхищение    такой    беспримерной
любознательностью и сохраняли это выражение, пока  не  вернулся  Рейбин.  На
этот раз операция была благополучно завершена. Майкл  выпрямился,  потянулся
всем  телом,  расправляя  затекшие  спину  и  плечи,  и  в  знак  облегчения
зажмурился так, что его  лицо  покрылось  сплошной  сетью  морщин.  На  стол
поставили кувшин с сидром, гости расселись вокруг, широко расставив  ноги  и
задумчиво разглядывая доски  стола  в  поисках  какого-нибудь  пятнышка  ЕЛИ
сучка, за который можно было бы зацепиться взглядом.
     - Чего это отец мешкает там в сарае? - спросил возчик. - Его  бы  воля,
так он бы всю жизнь только и делал, что старые  яблони  колол  на  дрова  да
играл на виолончели.
     Он подошел к двери и выглянул наружу.
     - Отец!
     - Чего тебе? - слабо донеслось из-за угла.
     - Бочку открыли - тебя ждем!
     Глухие удары, доносившиеся снаружи, умолкли; мимо окна пронесли фонарь,
свет которого косыми  лучами  скользнул  по  потолку  комнаты,  и  в  дверях
показался глава семейства Дьюи.

III
     МУЗЫКАНТЫ В СБОРЕ

     Уильяму  Дьюи,  или  деду  Уильяму,  было  под  семьдесят,  но  на  его
обветренном лице все еще цвел румянец полнокровного  и  здорового  человека,
напоминавший садовникам солнечный бочок спелого яблока; в то же время  узкая
полоска кожи на лбу, защищенная  от  солнца  и  ветра  шляпой,  сияла  такой
благородной белизной, что могла бы принадлежать и горожанину. Старый  Уильям
был глубоко религиозный человек, по  характеру  добродушный  и  покладистый,
несколько склонный к меланхолии. Но в глазах соседей он был личностью совсем
не примечательной. Если он проходил мимо их окон, когда они были  в  хорошем
настроении, после того как распили бутылочку старого меда или  услышали  про
себя, какие они умные да  ловкие,  они  говорили:  "Добрейшая  душа,  старик
Уильям, а уж до чего прост - совсем как малое дитя". Если же им в этот  день
не повезло,  -  скажем,  они  потеряли  шиллинг  или  полкроны  или  разбили
какую-нибудь плошку, - увидев  его,  они  говорили:  "Опять  этот  блаженный
старикашка идет. И зачем только такие люди на свете живут?"
     Если же он попадался им в тот день, когда судьба их ничем не порадовала
и не огорчила, они лишь замечали, что вот, мол, идет старый Уильям Дьюи.
     - Все уже тут, гляжу, - и Майкл, и Джозеф, и Джой, и ты  тоже,  Лиф!  С
наступающим вас! Эти дровишки должны славно гореть, Рейб, я с ними  порядком
намучился. - Уильям с грохотом сбросил возле камина охапку дров и  посмотрел
на них с невольным уважением, как бы отдавая  дань  упорному  противнику.  -
Входи, дед Джеймс.
     Старый Джеймс (дед с материнской стороны) просто пришел в гости. Он был
по профессии каменотес и жил один в небольшом домике; поговаривали,  что  он
страшный скаред, а некоторые добавляли, что  и  неряха,  каких  не  сыскать.
Выступив из-за спины деда Уильяма, он прошел к камину, пламя  которого  ярко
осветило его сутулую  фигуру.  На  нем  была  обычная  одежда  каменотеса  -
длинный, почти до полу, фартук, плисовые штаны и башмаки с гетрами какого-то
белесовато-рыжего цвета, выцветшие от  постоянного  трения  об  известняк  и
камень. Кроме того, на нем была жесткая бумазейная  куртка,  рукава  которой
топорщились на сгибах  складками,  напоминавшими  складки  кузнечных  мехов;
выступы складок и другие выпяченные места  куртки  отличались  по  цвету  от
впадин, где  скопились  отложения  каменной  и  известковой  пыли.  Огромные
боковые карманы, прикрытые широкими клапанами, оттопыривались, даже когда  в
них ничего не было. Поскольку дед Джеймс часто работал далеко от дома и  ему
приходилось завтракать и обедать, пристроившись где-нибудь у печки  в  чужой
кухне, или в саду у забора, или присев на куче камня, а то и просто на ходу,
он всегда таскал с собой в карманах маленькую жестяную коробочку  с  маслом,
коробочку с сахаром, коробочку с чаем и завернутые в бумажку соль  и  перец;
основную же еду - хлеб, сыр и мясо - он носил в корзинке за спиной, вместе с
молотками и стамесками. Если, вытаскивая из кармана одну из своих коробочек,
он встречал любопытствующий взгляд случайного прохожего, дед Джеймс  говорил
со смущенной улыбкой: "Моя кладовка".
     - Надо, пожалуй, перед уходом еще разок повторить семьдесят восьмой,  -
сказал Уильям, кивнув в сторону лежавшей на столике  кипы  старых  сборников
рождественских псалмов.
     - Что ж, давайте, - отозвались музыканты.
     - С семьдесят восьмым придется поканителиться - это  уж  непременно.  С
ним всегда бывало много мороки, еще когда я был мальчишкой-певчим.
     - Стоит того - хороший псалом, - сказал Майкл.
     - Так-то оно так, но  все-таки  он  меня  иной  раз  до  того,  бывало,
доведет, что, кажется, схватил бы и разодрал в клочья.  Но  псалом  хороший,
ничего не скажешь.
     - Первая строчка еще туда-сюда,  -  заметил  мистер  Спинкс,  -  а  как
дойдешь до "О человек", тут-то и начинается.
     - А вот мы сейчас за него  возьмемся  и  поглядим,  что  получится.  За
полчаса мы его одолеем, он у нас будет как шелковый.
     - А, черт! - блеснув очками, воскликнул  вдруг  мистер  Пенни,  нащупав
что-то в глубине своего бездонного кармана. - Вот  голова  садовая!  Мне  же
надо было зайти по дороге в школу и отдать этот ботинок. И как это я  забыл,
ума не приложу!
     - Ум человеческий имеет свои слабости, - значительно  покачав  головой,
произнес мистер Спинкс. Мистер Спинкс считался человеком ученым и  выражался
соответственно своей репутации.
     - Придется занести его завтра утром. Разрешите, я уж  и  колодку  выну,
миссис Дьюи?
     Тут он извлек из кармана деревянную колодку и положил ее перед собой на
стол. Трое или четверо из присутствующих проследили за ней взглядами.
     - А знаете, на чью ногу делалась эта  колодка?  -  продолжал  сапожник,
видя, что компания проявляет к ней интерес,  превысивший  его  ожидания,  и,
взяв колодку, поднял ее для всеобщего обозрения. -  Я  ее  сделал  для  отца
Джеффри Дэя, того, что лесником в Иелберийском лесу. Сколько я ему  по  этой
колодке башмаков сшил - не счесть!  А  когда  он  умер,  колодка  пошла  для
Джеффри, только пришлось чуть-чуть ее подправить. Да,  занятная  колодка,  -
говорил он, бережно ее поворачивая. - Вот тут, видите (он показал на толстый
кусок кожи, прибитый к мизинцу) у него с детства  большущая  мозоль.  А  тут
(показывая на прокладку, прибитую сбоку) ему лошадь копытом наступила -  как
только нога цела осталась! Копыто вот сюда пришлось. А  сейчас  мне  Джеффри
новую пару заказал, вот я и ходил к нему узнать, не надо ли  еще  на  мозоль
прикинуть.
     Пока мистер Пенни разглагольствовал, его левая рука, словно без  ведома
хозяина, подобралась к кружке с сидром; торопливо договорив последние слова,
он поднес кружку ко рту, и постепенно почти вся его физиономия  скрылась  за
донышком запрокинутого сосуда.
     - Так вот я и говорю, - продолжал мистер Пенни, осушив кружку,  -  надо
мне было зайти в школу, - он опять полез в свой бездонный карман,  -  отдать
этот ботинок, ну да ладно, наверно, и завтра утром будет не поздно.
     Он вынул из кармана и  поставил  на  стол  маленький,  легкий,  изящный
ботиночек с починенным каблуком.
     - Новой учительницы?
     - Ее самой, мисс Фэнси Дэй. Ну и  красотка  же  она,  я  вам  скажу,  -
загляденье. И как раз в пору замуж идти.
     Взгляды всех присутствующих сошлись, как спицы  у  колеса,  на  стоящем
посреди стола ботинке.
     - Это какая же Фэнси - уж не дочка ли Джеффри? - спросил Боумен.
     - Она и есть, - отвечал  мистер  Пенни,  глядя  на  ботинок  и  как  бы
обращаясь только к нему одному. - Будет теперь у лас  учительницей.  Слышали
небось, что Джеффри посылал дочку в город.
     - А чего ж это она на рождество в школе осталась, мистер Пенни?
     - Уж не знаю чего, а осталась.
     - А я знаю почему, а я знаю, - пискнул кто-то из детей.
     - Почему? - заинтересованно осведомился Дик.
     -  Преподобный  Мейболд  боится,  что  ему  одному  с  нами  завтра  не
справиться, вот он и говорил, что она придет раздавать тарелки и посмотреть,
чтобы мы не изгваздались. Потому она и не уехала домой.
     - Значит, она в этом ботинке  завтра  в  церковь  пойдет,  -  догадливо
заключил сапожник. - Не люблю я чинить обувь, которую не сам делал, да  отец
ее мой старый заказчик, глядишь, и она ко мне еще раз придет.
     Ботинок, предназначенный облекать ножку прелестной незнакомки, стоял на
столе между кувшином с  сидром  и  свечой,  и  надо  признать,  что  был  он
премиленький. Все в нем - гибкий подъем, округлый носок, под которым  так  и
виделись уютно прикорнувшие пальчики, царапины от уже забытых проказ  -  все
по-своему, но убедительно говорило о красоте и веселом  нраве  той,  которая
его носила. Дик смотрел на ботинок с неизъяснимым  чувством:  ему  казалось,
что он не имел права этого делать, не спросив разрешения хозяйки.
     - И что  я  вам  еще  скажу,  соседи,  -  продолжал  сапожник,  -  хоть
непривычному глазу этого и не заметить, а мастер сразу скажет, что ботинок с
колодкой схожи, хоть в колодке трудно уж признать образ и подобие  божье,  а
ботинок до того аккуратно сработан, что сердце радуется,  и  в  Кэстербридже
такая пара стоит никак  не  меньше  десяти  с  половиной  шиллингов.  Вам  и
невдомек, а мне ясно как божий день, что это вот - отец, а это - дочь.
     - Очень может быть, что сходство и впрямь есть, мистер Пенни, -  сказал
Спинкс, - небольшое сходство, так сказать, весьма отдаленное сходство. Но  у
меня, видно, не хватает воображения, чтобы его усмотреть.
     Мистер Пенни поправил очки.
     - По этому случаю я  расскажу  вам  одну  историю.  Ты,  верно,  знавал
молочника Джонсона, Уильям?
     - Ну а как же.
     - Так вот, случилось это неподалеку от его дома, на берегу пруда, где у
него выгон. Иду я себе по тропинке и вдруг вижу, народ толпится: только  что
из пруда утопленника вытащили. Он  полез  купаться,  да  попал  на  глубокое
место, его и накрыло с головой. Людей набежало - видимо-невидимо, но, кто ни
подходил смотреть - и мужчины, и женщины, и дети, - опознать его не могли. А
когда я подошел, его уже подняли и понесли. Лица утопленника не было видно -
его накрыли простыней, но только попадись мне на глаза его нога. Тогда я  им
всем так прямо и заявил: "Не знаю, говорю, как этого человека зовут, но  это
брат Джона Вудворда: я Вудвордов по ноге всегда узнаю". И как раз  подбегает
Джон Вудворд, слезы так градом и катятся, криком кричит: "Брат  мой  утонул!
Брат утонул!"
     - Подумайте! - заметила миссис Дьюи.
     - Что ж, узнать человека но ноге - это дело немалое,  -  сказал  мистер
Спинкс. - Тут, я бы даже сказал, голова нужна на  плечах.  Что  же  касается
меня, я не так много чего знаю - хвастаться не стану, - но покажите мне ногу
человека, и я скажу, какое у него сердце.
     - Ну тогда умней тебя на свете никого нет, - заметил возчик.
     - Не мне судить, - с достоинством ответил мистер  Спинкс.  -  Для  того
человек и живет, чтоб ума набираться. Возможно, я кое-какие книги и  прочел.
Не скажу, чтоб много, но кое-что, может, и прочел.
     - Да, знаем мы, - примирительно сказал Майкл, - весь приход знает,  что
ты страх сколько всего перечитал, да и молодежь уму-разуму научил. Ученье  -
большое дело, и если уж есть у  нас  ученый  человек,  так  это  ты,  мистер
Спинкс.
     - Хвалиться я не люблю, хоть, может, мне в  жизни  и  довелось  кое-что
почитать и кое над чем поразмыслить. Я только одно знаю, - может, это  книги
меня умудрили, по мне хвастаться ни к чему: к тому времени, как человек  всю
ученость превзойдет, ему, глядишь, и в могилу укладываться пора.  А  мне  уж
сорок пять стукнуло.
     И всем своим видом мистер Спинкс показал, что, дескать, если уж  он  не
превзошел всю ученость, то кто ж тогда превзошел.
     - Подумать только - узнать человека по ногам! - сказал Рейбин. -  А  я,
ребятки, иной раз и целиком всего человека вижу, а никак не признаю.
     - Ну все-таки по виду скорей всего узнаешь, -  рассеянно  произнес  дед
Уильям, нацелив глаз на ямку, черневшую среди раскаленных углей в камине,  и
поводя головой, чтобы поймать на этой линии кончик носа деда Джеймса. -  Да,
вот что, - продолжал он, оживляясь  и  поднимая  глаза,  -  надо  нам  будет
сегодня и в школу зайти - спеть учительнице. Если слух у этой  девчурки  под
стать ее хорошенькому личику, угодить ей будет не просто.
     - А какова она лицом? - спросил молодой Дьюи.
     - Что ж, - отозвался мистер Спинкс, - с лица ее хулить  не  приходится.
Приятное розовое личико, ничего не скажешь. Однако  что  такое,  в  сущности
говоря, лицо?
     - Чего уж там, Элиас Спинкс, скажи прямо - красотка девушка, и все тут,
- вмешался возчик и встал, собираясь еще раз наведаться к бочонку с сидром.

IV
     ОТ ДОМА К ДОМУ

     В одиннадцатом часу подошли певчие, - дом  Рейбина  всегда  был  местом
сбора, - и начались приготовления к  выходу.  Певчие  постарше  и  музыканты
надели толстые пальто с жесткими стоячими воротниками,  а  на  шеи  намотали
цветные косынки, поверх которых виднелись лишь носы  и  уши,  как  у  людей,
заглядывающих через забор. Остальные участники хора  -  плотные  краснощекие
парни и мальчики - были почти все одеты в снежно-белые балахоны, расшитые по
плечам и на груди золотыми сердцами, ромбами и зигзагами. Старшие осушили по
девятой кружке, собрали ноты,  окончательно  выбрали  псалмы.  Мальчики  тем
временем почистили  старинные  роговые  фонари  и  нарезали  для  них  свечи
кусочками. За вечер выпал небольшой снежок, и те, на ком не было гетр, пошли
в конюшню и накрутили вокруг щиколоток сена, чтобы снег не засыпался  внутрь
башмаков.
     Меллстокский приход был весьма обширным, и входившие в  него  деревушки
отстояли друг от друга гораздо дальше, чем это обычно бывает. Поэтому,  даже
если возле каждого дома пропеть лишь один псалом, чтобы обойти весь  приход,
требовалось несколько часов. Главной деревней прихода был Нижний Меллсток; в
полумиле от него находились церковь, дом священника и еще несколько  дворов,
- прежде это была самая населенная часть  прихода,  но  теперь  здесь  веяло
запустением. Милей дальше к северо-востоку лежал Верхний Меллсток,  где  жил
возчик; кроме того, в разных местах прихода были разбросаны группы домов, не
считая отдельных крестьянских дворов и молочных ферм.
     Старый Уильям Дьюи вел басовую партию на виолончели, его внук  Дик  был
третьей скрипкой, Рейбин вел партию тенора,  а  второй  скрипкой  был  Майкл
Мейл. Хор состоял из четырех мужчин и  семи  мальчиков.  На  последних  была
также возложена обязанность нести фонари и держать ноты  перед  музыкантами.
Во  всем,  что  касалось  музыки,  старый  Дьюи  как-то  само  собой  всегда
оказывался за старшего.
     - Смотрите же, соседи,  -  придерживая  дверь,  говорил  он  выходившим
гуськом музыкантам и  певчим,  глядя  на  них  озабоченным  взглядом,  точно
пастух, считающий своих овец, - вот вы двое, слушайте Майкла и не  вздумайте
опять, как в прошлом  году,  тянуться  за  третьей  скрипкой  и  дискантами.
Особливо в "Восстаньте и восславьте". А ты, Билли Чимлен, пой поаккуратней -
тебя все куда-то заносит. Да,  самое  главное,  не  устраивайте  толкучки  в
воротах: входите тихонько, чтоб музыка вдруг словно как с неба заиграла.
     - Сперва к фермеру Ледлоу?
     - Сперва к нему, а потом, как обычно.
     - А ты, Босс, - выходя добавил возчик, - сиди здесь, а так  примерно  в
полтретьего подогрей на углях мед и сидр и принеси нам к церкви,  ты  знаешь
куда.

     Было около двенадцати, когда музыканты  зажгли  фонари  и  тронулись  в
путь. Снег перестал, и взошла луна, но ее скрывали такие густые облака,  что
разлитый по окрестностям слабый свет, казалось, исходил  не  с  неба,  а  от
белой пелены, накрывшей землю. Ветер стих, и каждый  столб,  каждый  межевой
камень или забор, даже если музыканты проходили от него в нескольких  ярдах,
откликался на их шаги и голоса настороженным эхом. В остальном вокруг царило
безмолвие; лишь изредка из Иелберийского леса доносился лай лисы или,  шурша
в траве, удирал с дороги кролик.
     К двум часам ночи музыканты обошли почти все фермы и деревушки, лежащие
в стороне, и, минуя пустовавший дом  местного  помещика,  направились  через
парк к главной деревне. Они шли напрямик, без дороги, нагнув  головы,  чтобы
не удариться о низко нависшие и местами  тесно  переплетенные  ветви  старых
лип.
     - Да, времена теперь не те, - сказал Майкл Мейл, глядя себе  под  ноги,
поскольку ему было все равно,  куда  смотреть,  а  в  мыслях,  должно  быть,
созерцая какие-то необыкновенно приятные картины прошлого. - Нет уж нам того
почета. Сколько было раньше струнных оркестров, а теперь наш, почитай,  один
остался во всем графстве. Куда ни глянь - все шарманки да эти  штуки,  вроде
шарманок, что надо ногой качать.
     - Да, - согласился Боумен, покрутив головой; глядя  на  него,  покрутил
головой и старый Уильям.
     - Хорошего мало, - отозвался еще кто-то. - В  доброе  старое  время  об
этих шарманках и не слыхивали. А кто виноват - сами  же  оркестры  виноваты.
Надо было, как мы, держаться скрипок, серпенты  совсем  побоку,  кларнеты  и
близко не подпускать. Я так считаю: хочешь,  чтоб  была  настоящая  духовная
музыка - держись скрипок.
     - Что касается возвышения души, то в этом на скрипки положиться  можно,
- сказал мистер Спинкс.
     - А что, серпент - не так уж он был плох, -  за