когда люди  сумеют понимать
друг друга без переводчика. Ведь будет же такое время. Да, и не
сменить уже специальность. На рыбалку и на ту уже не собраться.
Ни  на  что  времени  не  осталось.  Расписание  стало  слишком
жестким...

     Глеб взял с прилавка акулий  плавник,  поднял  его  жестом
римского  трибуна.  -  О  вы, рыбовладельцы! -  воскликнул  он,
обращаясь к хорошенькой японке за  прилавком.  -  Скажите  мне,
ради   чего   природа  трудилась   миллионы   лет,   изощряясь,
совершенствуя эти  организмы?  Смотрите,  какие диковинные вещи
она придумала: вот глаза, как перископы, а этот могучий хвост -
словно  винт  корабля. И все это, по-вашему,  для  того,  чтобы
привлечь покупателя? Финиш всех усилий эволюции - прилавок? Все
для рыбы, а  рыбы для продажи.  Все для продажи.  Смотрите,  на
улице  светает,  и новые  краски  играют  на  жабрах.  Кальмары
порозовели.  Зарделись  кальмарчики!   Нынешний  восход  солнца
добавит вам  еще  двадцать  иен  на  килограмм. Японка улыбчиво
кланялась.   Мы   с   господином  Конеко  почтительно   внимали
обвинителю этого рыбовладельческого общества.

     - О вы, Конеко-сан! И ты,  Сомов,  рыбий  человек с рыбьей
фамилией, вы  все, кто спешит  мимо, не понимаете меня, и облик
мой  бесследно  исчезает  из  вашей  сетчатки!  Вы,  барышники,
перекупщики, маклеры, лоточники, приказчики, торговцы! Я говорю
вам -  должна же быть какая-то иная цель  у этой красоты! Кроме
барыша и наживы! Что-то ведь и еще имела в виду  природа! Милая
японочка надеялась, что Глеб все  же  купит  парочку скатов или
хотя бы акулий плавник.

     Над улицей  застенчиво  румянилось  теплое небо. Отъезжали
розовые рефрижераторы, груженные розовыми  бочками.  Грузчики с
узкими повязками на розово-бритых головах садились  перекусить.
Аукционы кончились. Город просыпался. Улицы были  еще пусты, но
мусорщики жгли  на  перекрестках  маленькие  костры  из бумаг и
отбросов.  Горький  белый  дым  стлался  по  мокрому  асфальту.
Куда-то пробежала женщина в черных брюках, с малышом за спиной,
в руках она держала охапку цветов. Ночные бары  были закрыты, а
утренние еще не открылись.

     На  витринах  лежали тарелки с бутафорской едой. Город  не
хотел вставать,  он  притворялся  спящим.  В  подъезд шикарного
отеля вышел швейцар.  Начищенная  золотая ливрея горела на нем.
Он стоял, выпятив грудь, чувствуя  себя  генералом.  Он  мечтал
стать генералом. Л вдруг подумал,  что  если  бы японцы первыми
придумали  атомную  бомбу,  он  эту   бомбу   сбросил   бы   па
американцев.

     Я чувствовал, что начинается  предвзятость  и, что бы я ни
увидел, все теперь будет питать эту предвзятость.

     В  переулке,  за низкой  оградой  мы  увидели  камни.  Они
лежали, большие и  маленькие, на земляной площадке. И на каждом
была цена. Камни  стоили дорого. Мы так долго рассматривали их,
пытаясь  понять,  чем же  определялась  их  стоимость,  что  не
заметили,     как      открылась     мастерская.     Полутемная
мастерская-магазин, плечистый  хозяин в халате улыбнулся нам из
ее глубины, показав  свои  длинные, расходящиеся веером зубы, и
уселся работать. Он делал очередной камень.  Он орудовал резцом
и  молоточком,   потом  он  водил  напильником,  брал  какие-то
пропитанные краской  губки.  Действия  его были странны, потому
что непонятно было, чего он добивается. Перед ним стоял камень,
обыкновенный камень. Он скалывал  какой-то  кусочек, прищурясь,
оглядывал  и  так,  и  этак,  что-то  еще  выковыривал,  где-то
заглаживал, втирал краску.

     - Он делает  из  обыкновенного  камня  хороший  камень,  -
пояснил Конеко-сан.
     - Ага, он выявляет в камне камень, - сказал я.
     - Как  же так,  что  ж это происходит?  -  сказал Глеб.  -
Значит, эти  камни  изготовляются.  Смотри,  он втирает зеленую
краску. Делает камень старым.
     - Их покупают  для  всяких  садов. Декоративных, - пояснил
Конеко-сан.
     - Значит, вот так был  изготовлен  и Сад камней? - спросил
Глеб.

     Конеко-сан успокаивающе улыбнулся:

     - Не думаю.
     - Но зато сейчас наверняка изготавливают, - сказал я. - Ты
посмотри, какой получается старинный замшелый камень. Сколько в
нем поэзии и раздумий! На десять тысяч иен,  не меньше. Хочешь,
я тебе куплю  в подарок? Отправишь  его багажом и  поставишь  у
себя дома. Вместо телевизора. Придешь с работы и смотри... Лицо
Глеба  передернулось,  как  от  боли.  Он  ничего  не  ответил.
Напрасно я так сказал, несправедливо.

     Камни стояли рядами. Все разные: мрачно-черные,  округлые,
угловатые. Скалистые, маленькие, как бы настольные,  утесистые,
в трещинах, напоминающие замки; большущие, похожие на вулкан по
дороге из  Кимамото;  театральный  вулкан, откуда шел оранжевый
дым  и пахло  серой,  а кругом были  желтые  бетонные доты,  на
всякий  случай,  чтобы укрыться от лавы. И  дальше  были  горы,
похожие на эти камни  со  светлыми верхушками, или, вернее, эти
камни были куда более похожи на горы, чем  сами горы, затянутые
понизу  голубыми  сетями от камнепада, а некоторые были  залиты
бетоном,  и  бетон, чтобы не портить пейзажа,  был  покрашен  в
зеленый цвет. Это были капитально отремонтированные,  ухоженные
горы, снабженные канатными дорогами и отелями.

     Вдруг Глеб рассмеялся и утешающе взял меня под руку:

     - А хорошо, что  эти камни раздражают нас. Все же, значит,
мы можем  отличить настоящее от подражания.  Мне и в  голову не
приходило, что  камнями  здесь  тоже  торгуют.  Дешевые  копии,
дорогие копии. Но, может, мы не имеем права  смеяться над этим.
И все равно, камни - это одно, а Сад камней - другое. Не важно,
как  их  располагать. - Он совсем развеселился:  -  Ты  знаешь,
говорят, что древние японские художники время от времени меняли
свои имена. Они не боялись  как  бы  начинать сызнова. Все-таки
это удивительно. И великолепно. И героично!

     Я не очень понял, какая тут связь с камнями, но что-то тут
было. Я попробовал  представить,  как я, Сомов, принимаю другую
фамилию, появляюсь где-нибудь в Харькове, и нет у меня ничего -
ни звания, ни наград, ни трудов,  а есть только то, что я знаю,
что умею. Ставят меня каким-нибудь младшим научным сотрудником,
и все  начинается с нуля.  Надо доказать, что ты что-то можешь,
тягаться с этими быстрыми,  языкастыми,  самоуверенными юнцами.
Что ты для них: стареющий специалист, который не достиг за свою
жизнь  вроде   бы  ничего,  кроме  возраста,  -  следовательно,
неудачник. Легко вообразить, с какими насмешками принимались бы
мои замечания и всякие  предложения.  Бог ты мой, какое трудное
это было бы  испытание!.. Но  зато я  был  бы тот,  кто я  есть
сегодня, а не  тот, кем я  был... Лавочки открывались  одна  за
другой. Хозяева  выставляли  к входу обычные счастливые амулеты
торговли - больших гипсовых  собак  и кошек. Бежали школьники в
форменных костюмчиках, умытые, краснощекие. Шагали в свои офисы
клерки.  На   улицах   становилось   тесно.  Двигались  машины,
автобусы, мотоциклы,  в  воздухе нарастал запах бензина, запахи
гари, угля,  асфальта,  запахи  толпы,  запахи  закусочных,  но
сквозь все это еще можно  было  различить  свежий запах рыбного
рынка.


        1971