ово  выпил  и  пошел  вразнос,  начав  орать   песни  посредине
Хай-стрит,  с  такими  завываниями, что  люди  повылезали  из  коек,  чтобы
посмотреть, что случилось. На следующее утро ему и высказали, что пьяница и
дебошир как-то не сочетается с детками на игровой площадке.
     А потом произошла удивительная вещь. В первый  же безработный день -- а
был  понедельник  -- ни  одного детского  возгласа  не  донеслось с игровой
площадки.
     И на следующий день, и на третий...
     Всю неделю качели  и горки стояли пустыми. Ни один малыш не приблизился
к ним. Зато они были с Оле Джимми в поле за домом священника и играли в свои
игры, а он за ними  присматривал; и в результате этого совет в конце концов
не придумал ничего лучшего, как вернуть старику его рабочее место.
     Он  и теперь  работал  там, и также прикладывался к бутылочке, но никто
ему  больше и слова не  говорил. Он оставлял свою работу только на несколько
дней в году, на время стогования. Всю свою жизнь Оле Джимми любил это дело,
не собираясь отказываться от него и теперь.
     --  Еще  одну?  --  спросил  он  теперь,  забирая бутылку у  Вильсона,
солдата.
     -- Не, спасибо. Я чайку.
     -- Говорят, чай хорош в жаркий день.
     -- Точно. Я от пива засыпаю.
     --  Если хотите, -- сказал я Оле Джимми, --  мы сходим  на заправочную
станцию и я возьму вам пару сандвичей, Хотите?
     -- С меня хватит пива. В одной бутылке пива, мой мальчик, пищи  больше,
чем в двадцати сандвичах.
     Он  улыбнулся мне, показав  бледно-розовые беззубые десны, но это была
приятная улыбка и не было ничего отталкивающего в его деснах.
     Какое-то  время мы сидели молча. Солдат прикончил  свой хлеб с сыром и
растянулся на земле, сдвинув шляпу на  лицо.  Оле Джимми выпил  три  бутылки
пива, предлагая последнюю Клоду и мне.
     -- Нет, спасибо.
     Старик пожал  плечами,  отвинтил  крышку и,  запрокинув  голову,  стал
вливать пиво  в приоткрытый рот,  так что оно плавно, без  бульканья, лилось
прямо в глотку.
     --  Кажется,  Рамминз  не  собирается  напоить  эту старую  лошадь? --
спросил  он,  опуская бутылку, вглядываясь  через поле  в большую  тягловую
лошадь,  стоящую между оглобель. --  Лошади  испытывают  жажду так же, как и
мы.-- Оле Джимми помолчал.-- У вас тут, кажется, где-то было ведро воды?
     -- Ну да.
     -- Почему бы нам не напоить старую лошадь?
     -- Отличная идея.
     Мы с  Клодом встали и направились к воротам, а я, помнится, обернулся и
окликнул старика: "Вы точно не хотите, чтобы  я принес вам отличный сандвич?
Это займет несколько секунд".
     Он покачал  головой, махнул нам бутылкой и сказал  что-то насчет того,
что  малость  вздремнет.  Мы  миновали  ворота  и  пошли  через  дорогу   к
бензозаправке.
     Полагаю, мы отсутствовали около часа, обслуживая клиентов и готовя себе
что-нибудь  перекусить,  и  когда мы наконец вернулись  и Клод принес  ведро
воды, стог был уже по крайней мере футов шесть в высоту.
     --  Немного  воды для старой  клячи,  --  сказал  Клод, тяжело глядя на
Рамминза, который, стоя в телеге, подавал солому наверх.
     Лошадь опустила голову в ведро, всасывая воду и благодарно пофыркивая.
     -- Где  Оле Джимми?-- спросил  я.-- Мы хотели, чтобы старик увидел, как
пьет лошадь, ведь это была его идея.
     Когда спрашивал, был краткий миг,  когда Рамминз, держа вилы на весу, в
замешательстве оглянулся.
     -- Я принес ему сандвич, -- добавил я.
     -- Чертов  старый придурок выпил слишком много пива и  отправился домой
спать,-- сказал Рамминз.
     Я поплелся  вдоль изгороди к тому  месту,  где мы сидели с Оле Джимми.
Пять пустых  бутылок лежали в траве. Здесь же валялась сумка. Я поднял  ее и
отнес Рамминзу.
     -- Я не думаю, чтобы Оле Джимми  пошел домой, мистер Рамминз, -- сказал
я, держа сумку за длинный плечевой  ремень. Рамминз  глянул на  него,  но не
ответил. Он  был в припадке  спешки  оттого, что  гроза приближалась,  тучи
темнели, а духота становилась все плотнее.
     Неся сумку, я направился обратно к бензоколонке, где оставался до конца
дня, обслуживая клиентов. Ближе к вечеру, когда пошел дождь, я  глянул через
дорогу и заметил, что они закончили стог и накрыли его брезентом.
     Через  несколько дней приехал кровельщик,  снял  брезент и соорудил над
стогом скирдовую  крышу. Он  был хороший мастер и сделал прекрасную крышу из
длинностебельной соломы, толстую  и плотную.  Угол скатов  был  точен,  края
ровно скреплены,  и доставляло удовольствие смотреть на  нее с дороги или  с
порога автозаправочной станции.
     Все это теперь вспомнилось мне  так ясно, как будто  это было  вчера--
укладка  стога в тот  жаркий  грозовой июньский день,  желтое поле, сладкий
древесный запах соломы, солдат по имени Вильсон в теннисных туфлях, Берт  со
сваренным  глазом,  Оле   Джимми  с  чистым   старым  лицом,   с   розовыми
обнажившимися деснами, и Рамминз,  приземистый карлик, стоящий в телеге  и
угрюмо взирающий на небо, опасаясь дождя.
     В этот самый момент  он был снова там, этот Рамминз, на вершине стога,
согнувшийся, с охапкою  соломы в  руке и оглядывающий сына,  длинного Берта,
также неподвижного, оба  как черные силуэты на фоне неба, и  я  снова ощутил
разряд страха в области желудка.
     -- Продолжай резать Берт, -- сказал Рамминз уже громче.
     Берт налег на нож, край лезвия тут же высоко взвизгнул, наткнувшись  на
что-то твердое. По лицу Берта было видно, что ему не нравится его занятие.
     Через несколько минут нож прошел  насквозь -- и наконец  снова появился
мягкий  скользящий  звук, с каким лезвие пронизывает плотную солому, и  Берт
повернул лицо к отцу, осклабясь облегченно и без толку кивая.
     --  Продолжай  резать,  Берт,  --  сказал  Рамминз, все  еще  оставаясь
неподвижным.
     Берт сделал второй вертикальный разрез -- той же глубины, что и первый,
затем он наклонился и вытянул брикет соломы, отделившийся от массы стога так
же чисто, как кусок пирога, и опустил его в телегу.
     Вдруг... парень, казалось,  застыл, тупо реагируя  на появление  нового
лица среди них, неспособный поверить или, возможно, отказываясь поверить  в
то, что это была за штука, которую от перерезал пополам.
     Рамминз,  который  прекрасно  знал, что  это  было, повернулся и  стал
быстро  спускаться с другой стороны  стога. Он так быстро двигался, что  уже
проскочил ворота и был уже на полпути через дорогу, когда Берт завизжал.