ана частой решеткой,
для котов не преграда, а щенку не проскочить. Южная... вчера в темноте я долго
толкал ее, оказывается, открывается на себя! Приоткрыл ее и подпер палкой, так,
чтобы щенок мог пройти, если захочет. Вместо того, чтобы затащить силой, я
предложил ему выбор. И чуть не погубил его.
Почему я так поступил? Потом я много думал об этом... Я стараюсь не решать за
них, пусть поступают сами в соответствии со своей природой. Но что он мог
решить, этот глупый щенок! Нашел же он подвальное окошко, нашел бы и
полуоткрытую дверь... Если б я мог, то взял бы его себе. Невозможно... Надо
признать, я хотел помочь и остаться в стороне, не участвовать, не вовлекаться,
не привыкать... Но так часто этого недостаточно! Потому что слишком мало вокруг
нас уважения к жизни, даже простой доброжелательности, и так много непонимания и
злобы, что с этим не сладит даже самый сильный и мудрый зверь.
    56. Минус тринадцать, ветер...
Вечером ветер пуще прежнего... Скользко, как на поверхности циркового шара,
перебираю ступнями, плохой акробат... Дома Люська с Алисой выясняют отношения.
Алиса ворчит, замахивается, дочь ластится, заглаживает вину. Потом мирятся и
блаженно облизывают друг друга. Хрюша отчаянно орет, надо идти, поддерживать
славу смелого. Надо, но очень не хочется.
Кутенок у того же окошка. Постелил ему тряпку, накормил теплой кашей. Пробовал
втолкнуть в подвал, он отчаянно сопротивляется. Бездомные собаки не доверяют
темноте и узким щелям, в которых котам вольготно... Погладил по спине - один
хребет. Он и двух дней не протянет на морозе, устал сопротивляться. Старуха, что
кормит в девятом, защищает своих - дверь перевязала веревочкой; благодаря ей
живы тамошние коты.
Через час пришел снова, смотрю - щенка у окошка нет! Видно, кто-то спугнул его,
он отполз от тепла, свернулся калачиком в глубоком снегу. Не отзывается! Я залез
в сугроб, потрогал его. Он вздрогнул, поднял голову. Живой, но отвердевший,
неподвижный, тяжелый. Взгляд обращен вглубь, он умирает. Я поднял его, он
оказался неожиданно тяжелым, по сравнению с котами, но для своего роста ничего
не весил. Он молчал и уже не делал попыток вырваться. Я опоздал! С проклятиями
самому себе я пролез в чужой подвал, недалеко от входа нашел кусок картона и
положил на него щенка. Ему бы продержаться несколько дней... Вернулся к своим.
Макс, Алиса и Костик копаются в помойке. Люська висит на батарее, болтает
ножками. В подвале метель, фанерка на полу. Кто это так старается для нас...
Снова укрепил ее, как мог, нашел Клауса и вдвоем пошли домой.
Я говорю старухе из девятого, она согнута и чтобы видеть меня, должна задирать
голову. "Если вы умрете раньше, я буду кормить ваших, не выбрасывайте щенка..."
Она, кажется, приняла во внимание. В каждом доме свой сумасшедший, в девятом
она, в десятом - я.
    57. Пятое января, снова щенок...
Песик лежит дальше от двери на старом мешке, то ли сам отполз, то ли старуха
помогла. При виде меня кое-как встает, шатается, но виляет хвостом. Жадно
пьет... дурачок, терпел жажду, хотя снег рядом! Кот, конечно, догадался бы
полизать... Глаза впали, мордочка острая, ребра обтянуты кожей. Не ест даже
яйцо, размельченное в курином бульоне, с болью оторвал от своих. Оставил, может,
передумает...
Когда шел обратно, меня догнала Алиса. Она ходила в гости к тамошним кошкам и
рыжему коту, отцу Шурика и многих не выживших Алисиных котят. Я думал, что скажу
своим, ведь не осталось еды... Но повезло - соседка выставила на лестницу банку
прокисших щей, зато на мясной бульоне! Наши знают цену любой пище, их не смущает
запах. Явились четверо - двое лохматых, две кошки. Не было Костика, а Хрюша
нашелся в подвале, но не пошел, поворчал из темноты и получше устроился на своем
месте, под самым потолком.
    58. Шестое, минус пятнадцать, снова ветер...
Сегодня песик встретил меня у двери, вилял хвостом, стал быстрей, облизал руки,
что я ненавижу, съел яйцо, и оказалось мало. Я намеренно не называю его, зачем
мне лишняя привязанность, подниму его и уйду. Рыбу почему-то не тронул...
Здоровенный кусок минтая, наши сошли бы с ума!.. Он худ неимоверно, но
отогрелся, и на ногах стоит тверже, чем вчера.. Выбежал на улицу, исполнил свои
делишки и бегом обратно. Ему бы недельку в тепле и тишине... Макс был со мною,
сопел за спиной, и сожрал, конечно, минтая.
В этом подвале коты бедствуют, старуха кормит еще хуже, чем я. Здесь черный с
белыми усищами, рыжий, замурзанный, с холодными ушами, вечно голодный... Ухожу с
тяжелым чувством - угасающая жизнь не может поддержать другую, а процветающая не
желает замечать... Я думаю о песике, что будет дальше?.. Были бы живы, а жизнь
хитрей нас, что-нибудь придумает.
    59. Всего минус четыре, но буран...
Собачка - остренькая морда, темные глаза, хочет внимания и ласки. Выдал ей
кусочек сырого мяса, если бы Клаус видел... А Клаус кривился, но ел жиденький
супчик. Я и не заметил, как стал обирать своих в пользу собачонки! Стива нет и
нет, я все жду - подойду к дому, а навстречу мне большой, важный, блестящий...
Хрюша смурной, встречает без крика и объяснений, полная хандра. У котов это
бывает, кошки ведут себя ровней, и живей... Алиса за ночь навалила две кучи и
удалилась с прытью, которую стоит пожелать ее дочери, сейчас довольно вялой.
Макс на мусоре, ловит мгновение, пока не подъехала машина. Самое лакомое время,
но и опасное - всюду бродячие собаки, которых мне жаль, им еще трудней выжить,
чем котам. Их кормят ноги, надо успеть от дома к дому, пока не увезут мусор.
Собаки гоняют котов, коты гоняют птиц, а птицы умирают, потому что никого
прогнать не могут.
Иногда я смертельно устаю от них, и думаю, черт с вами, ребята, мне самому бы
выжить. А потом бегаю по подвалам, ищу, и жду...
    60. Девятое января, минус четыре, тихо...
Старуха из девятого выпустила собачонку, та ускакала на костлявых ногах и не
вернулась. Она сообщает мне это с явным облегчением, у них все налажено с
котами, а от этой неуемной подвал ходуном... Одно утешение - четыре не мороз, и
тихо. Может, вернется, когда станет туго, вспомнит теплый подвальчик... Облазил
все вокруг дома, не тут-то было, наверняка подалась в город. К своему стыду, и я
чувствую облегчение - мои уже несколько дней на голодной пайке. Если вернется,
снова оживлять? Я не чародей, вытаскивать из сугробов и приводить в чувство
замерзших собак! Зато в девятом поговорил с усатым отцом Сильвочки, нашей
счастливой кошки, и Рыжим, отцом Шурика. Только Шурик был чистенький, сияющий и
нежно, пастельно- рыжий, а этот мужичок, морда красноватая, зубастая. Но я вижу
в нем своего любимца, глаза те же - оранжевые, теплые глаза... Я незаметно
подбросил ему кусочек студня, чтобы сам нашел. Опытный, осторожный малый - долго
придирчиво разглядывал находку, потом моментально проглотил. Когда я уходил, то
оглянулся, и понял, что он раскусил меня, смотрит вслед... Шел к своим и думал,
что, вот, была собачка, и нет, и это правильно. Не можешь держать жизнь в руках,
за все отвечать - отпусти, пусть сама решит.
У дома Макс, показывает кривой зуб, решительно настроен на пожрать бы... Им
надоели мои выкрутасы, все уже побывали в девятом и знают, куда уплывает еда!..
Костик, тихий гад, налил на коврик соседке. Крадусь к ее двери, уношу улику и
полощу у себя в ванне... "Засранец - говорю предателю, - я ли тебя не выручал,
не спасал, а ты нас угробить хочешь?.. Этот коврик, можно сказать, молитвенная
принадлежность!.." А он и слушать не желает, наглый и сытый стал! Беру за
шиворот, - он зажмурился, не сопротивляется - и выкидываю на балкон. "Отдохни,
счастливец, серая морда, не понимаешь, где бы ты лежал сейчас..." Там, где
многие - в овраге, у реки.
    61. Десятое, минус девять, безветренно и сухо...
Я шел по снежной поверхности, будто плыл над землей. Иногда вспоминаешь, что
идешь по воде. Так тихо, что можно уснуть... Десятый, девятый... сразу за
оврагом восьмой, там граница наших владений. Шел и выискивал взглядом ту
костлявую собачонку, темную с желтыми носочками. Но ее не было, только крохотная
болонка увиливала от настойчивого ухаживания овчарки, жалобный визг несся по
оврагу.
Не успел миновать девятый, как слышу еще один отчаянный вопль. Похоже, на сей
раз, действительно, беда!.. Ноги сами подвели меня к дому, хотя я не раз говорил
себе - "не вмешивайся, дурак, не бери на себя больше, чем можешь поднять..."
Подхожу и понимаю, что кричат из мусоропровода. Опять! Отодвигаю задвижку, здесь
темно, тесно, огромные ящики с мусором, над одним изогнутый конец трубы
мусоропровода. Никого, только вонь и эти забитые доверху громады. Снова крик -
из самой трубы. Там на груде мусора вижу серого котенка с тигровыми полосками,
двухмесячного, сильно не ошибусь. Сбросили... Тянусь туда и с великими трудами
вытаскиваю зверя, при этом он старается укусить меня. Теплый, значит, появился
недавно. Хватаю его и несу в подвал, где недавно кормил собаку. Взять себе не
могу, не могу... не хватало мне еще одного Костика! В подвале толпа - тут и
рыжий, и усатый, и дымчатая кошка, такая осторожная, что видел ее только
несколько раз, а я здесь хожу годами. Как живет, не знает никто... Толкаю
котенка в подвал, он вопит, не понимая своего счастья. Кошки примут его, старуха
поворчит - откуда взялся, еще один дармоед... потом накормит.
Не успел отойти, за мной крик - это Макс, мы идем вместе. Он умеет ходить,
петляя между ногами, как настоящий цирковой кот... А дома нас ждали два великих
засранца - Костик и Клаус, на этот раз они поступили со мной гуманно - всего две
кучи на полу в ванной и аккуратно прикрыты бумажками, как в магазине.
На стенах прошлогодняя мазня, непонятно, как получилось!.. Я сижу, весь в кучах
и лужах, с неясными ощущениями то ли в груди, то ли в животе... Что-то варится
во мне, тянет за кишки, выматывает, и некуда бежать, невозможно спешить, не на
что жаловаться, не у кого помощи просить... От бессилия и скрытого напряжения
тошнит, будто ведро кофе вылакал натощак... или стоишь на высоте, на скалистом
гребне, туда или сюда все равно... Значит, надежда есть! Тот, кто радостен и
спокоен, просто труп.
Не выдерживаю, беру остатки еды и шлепаю опять в девятый, по дороге отдыхаю от
напряженного безделья, которое все трудней дается. Со мной снова Макс, и мы с
ним вкатываемся в теплый и темный подвал. Не могу сказать, чтобы нас ждали или
обрадовались. Котенок освоился и гулял по трубам, пищал, но не от страха, а от
скуки; местные к нему присматривались и знакомиться не спешили. Макс очень
дружелюбно обнюхивает котенка, он обожает покровительствовать малым и слабым,
при этом надувается от важности... В общем я ушел спокойным, сегодня он жив, а
до завтра всем бы дожить
    62. Вечер, минус одиннадцать...
Воздух неподвижен, вязок, дым из высокой полосатой трубы указывает на полное
спокойствие. Я обхожу девятый, ищу собачку, ее нет. Поблизости прохаживается
безумная старуха, я знаю ее лет сорок. С нею три собаки, одна похожа на мою
пропавшую, только не носочки а желтые гольфы на ногах. Когда был жив мой пес, он
частенько трепал ее большого пуделя, и она ненавидела меня и мою собаку
одинаковой ненавистью. Прошли годы, давно умерли оба пса, мы состарились, она
по-прежнему с собаками, по-прежнему безумна, и я безумней, чем был, и котов у
меня все больше и больше... Что поделаешь, сами находят меня... Она уверена, что
я священник в новой церкви под горой, в которую ей не хватает сил добраться.
Религию разрешили, и новое поветрие - лбы расшибать. Лучше бы зверей кормили. Я
в церкви не был - в учреждения не ходок; мне нечего просить, ничего не жду, что
могу, делаю, живу, как считаю нужным... Она говорит, ей туда нельзя. Кому же
тогда можно, возражаю, забыв, что говорю с ненормальной. Она зовет своих -
Шурик, Жучка... Я вздрагиваю, слыша эти имена. Зверей нужно называть по имени,
разговаривать с ними, как, впрочем, и с людьми, иначе они дичают, что было бы
неплохо и естественно среди нормальных зверей, но не среди нас. Я тоже дикий, но
помню кое-какие правила, иногда полезные, чаще унизительные или смешные.
Печально видеть, как мало возможностей развивается в мире, где главные силы
озабочены выживанием...
Ее голос возвращается, и лицо, я снова слышу... Она говорит про собачку, которую
ищу. Ее убили милиционеры. Молодые парни, я знаю их лица. Как, должно быть,
весело и забавно было им - стрелять... Вот тебе раз, спаслась и тут же
споткнулась. Стоит раз поскользнуться, на тебя обязательно упадет еще! Точно
также у меня и у всех наших. Это, конечно, неспроста...
Но среди плохого всегда есть хорошее. Я убедился, что тигровый драчлив и смел,
борется с кошками за еду. Налил всем молока в большую миску, а он, растолкав
двух котов, пролез вперед. Я незаметно наклонял миску в его сторону, чтобы ему
больше перепало... Я старался не думать, не чувствовать, быть деревом с толстой
корой, иначе покачусь в темноту... Мы живем среди плесени, она называет себя
мыслящей, а сама истребляет все другие формы жизни. Она ненасытна, и некому ее
остановить, разве что обожрется и сдохнет... И мне тяжело, что я ее частица. Мне
хочется, чтобы земля отдохнула от нас. Жили бы себе коты, другие звери...
    63. Минус тринадцать, режет щеки...
Сегодня утром застал разгром - у мусоропровода хозяйничает та самая собачья
троица: тонкая сучка, она даже пыталась рычать на меня, большой рыжий Полкаша с
отвислыми щеками и третий, самый опасный, сосредоточенный, угрюмый и быстрый, с
широкой грудью, поджарым задом, мускулистыми неутомимыми ногами... Я постоял,
давая им возможность ухватить еще по куску, потом вполголоса сказал -"Валите
отсюда, ребята..." Быстрей всех меня поняла сучка, рыкнула и поскакала по
глубокому снегу в сторону оврага. За ней, чуть помедлив, серый овчар, только
покосился на меня, но его взгляд сказал многое, такие не забывают. А Полкан явно
напрашивается на дружбу, стоит, застенчиво подставляя шею, только хвостом не
виляет. Бродячие не виляют, это нравится мне. "Приходи, если будет совсем туго,
а пока иди, иди..." Он, добродушно оглядев меня, побежал за теми двумя.
Только тогда я увидел Клауса, он стоял на карнизе первого этажа и наблюдал за
событиями. "Иди сюда!" "Зачем, если ты домой?" Умница, толстяк. Я наверх, и он
наверх, только другим путем.
Потом спустился в подвал, в первой комнате никого, дальше совсем темно. Кто-то
мохнатый и теплый коснулся ноги. Я опустил руку - Макс, только у него такие
клочья. По дороге присоединились к нам голубой друг Костик и Алиса, а дома ждала
Люська. Хрюши нет уже два дня. Я чувствую, где он, и редко ошибаюсь. Надо идти
через овраг, к восьмому.
По дороге все время зову - "Макс-с-с-с-ик..." это имя легче выкрикивать, а
откликаются на него даже те, кто знает свое, например, Клаус. Может, они думают,
что так зовут меня?.. На той стороне десяток собак празднуют встречу, а в овраге
тихо... И вдруг знакомый клич, жалоба, объяснение - "Не мог пройти - собаки..."
Я беру его на руки, он теплый, крепенький, хвостик нервный... Ему получше, из
глаза не течет! Хочет идти сам, то забегает вперед, непрерывно разговаривая, то
бежит сбоку, не забывая поглядывать по сторонам... Пришли совсем с другим
настроением, и даже вермишель в прокисшем бульоне показалась очень вкусной. А
Стива искать бесполезно. Может быть, полеживая у камина, лениво потянувшись,
подумает - а не навестить ли мне этих чудаков... И придет.
    64. Понедельник, ветер в левую щеку...
Это значит - юго-западный, к переменам, то ли оттепель, то ли тридцать... В
девятом подвале тихо и тепло. Навстречу выбегает друг тигровый, чуть не отхватил
полпальца с куском студня, он не пропадает. У нас в подвале хуже, опять нет
Стива... Все тот же кислый супчик да каша с обломками минтая. Клаус, как
старшой, выбрал кашу, Хрюше достался суп, он смолчал, наелся и ушел спать к
батарее. Макс в плохом настроении, с одной стороны Серый допекает, с другой - не
принимает всерьез котовское общество, хотя он силен, мохнат и мороз ему нипочем.
Вот они с Костиком и утешаются, играют в голубых ребят, тренируются перед
взрослой жизнью. Макс встряхнулся, и на балкон, Костик за ним; я запираю за ними
дверь.
Вчера видел Антона, знакомого, которого укусил мой давно умерший пес. Не думал,
что пес выживет, настолько этот Антон ядовит. Он бежал как тень собственного
пуделя - горбиком спина, попонка, тонкие ноги в старомодных "прощай
молодость"... Я шел со своими, представляете, толпа котов... и он, похоже,
ухмыльнулся, на синеватой морде промелькнуло что-то человеческое. Вполне
возможно, ведь Антон по происхождению человек, а не кот. Я определяю
принадлежность к людям по каким-то еле уловимым, но важным штрихам, внешние
различия все меньше для меня значат.
Люська на батарее, дрыгает ножками, рядом бодрая старушка с желтоватой гривкой,
ее мать... Когда я шел сюда, то видел, как желтые и коричневые, хранители тепла,
пробиваются сквозь снег, чтобы поспорить с фиолетовым, которым еще хвалится
небо... Жизнь - дело спасения тепла от всемогущего рассеяния, так говорит наука,
искусство, и сама жизнь. Мы спасаем тепло, значит, красное и желтое... Я думаю о
мире, в котором нет людей. Смерти не желаю, но был бы рад золотому увяданию в
покое и тишине. Чтобы наш род угас, безболезненно и постепенно, а звери остались
бы. И наступит мир на миллион лет... А потом пусть снова возникнет человечек,
взбрыкнет, покажет себя, такая же он сволочь или не такая... и, думаю, все
повторится.
    65. Четырнадцатое января, минус шесть, ветер кругом...
Снег проваливается, тяжелеет... Каждый день загораживаю фанерой подвальное
окошко, подпираю кирпичом, и каждое утро фанерка на полу. Кто-то, подозреваю, не
один, все время разрушает то, что я делаю. У них есть воля, терпение, упорство,
и все это направлено в противоположную мне сторону. Я никогда не вижу их, иногда
мне мерещатся тени, а с тенями бороться невозможно. Наверное, я для них также
бесплотен, как они для меня. Странно только, почему не стащат, ведь другой у
меня нет. Значит, им интересна борьба? Долго думать об этом не могу - нестерпимо
болит голова... Был старый супчик, Клаус отнесся к нему с интересом, он как
медведь, любитель засохших корок, подпахивающей рыбы... Нет воды и света, зато
тонкая луна выглянула из-за туч, сижу и смотрю в светлое окно. Бесполезно
думать, все уже придумано, но можно еще смотреть. Все мои надуманные усилия
быстро забывались, а то, что получалось под напором чувства, пусть странного или
безрассудного, имело продолжение... Клаус требует, чтобы провожал его по
лестнице. Каждый день мы спорим из-за этого, я говорю, - "ты мне надоел, уходи,
как все!" - он не мигая смотрит на меня... В конце концов, человек не кот, он
слаб, а я еще человек, - встаю, и он, хрипло мяукнув, бежит к двери. Он
побеждает всегда.
    66. Пятнадцатое, около нуля...
Вода замерзает, снег и лед не тают, обладая дополнительной устойчивостью
структуры, чтобы их стронуть, нужен удар тепла.... По дороге в девятый встретил
старика Васю, он шел из восьмого дома. Вася нашел там еду, вид у него довольно
бодрый. Ему больше пятнадцати лет. Я порадовался за него, он сумел вовремя уйти,
это дар. У девятого мусора Макс и черный усач по-братски делили рыбью голову.
Грыз то один, то другой, и оба довольны, я впервые видел такое. Макс без
колебаний оставил голову товарищу и побежал за мной. Хрюши не было, и тигрового
друга тоже. По дороге мы встретили двух комнатных глазастых собачек с огромными
лохматыми ушами и приплюснутыми носами. Они были на поводках, и, увидев кота,
забились в истерике, повисли на своих лямках, и хозяйке пришлось оттаскивать их
то на брюхе, то навесу. Макс и глазом не повел. Пришли, кое-что было, он тут же
удрал обратно. Кошки все дома, котов нет. У молодых период странствий, у пожилых
осмотр территории. На небе зелень с фиолетом, жидкий холод, Нам ждать и ждать
тепла. Без Хрюши скучно мне.
    67. Наконец три выше нуля!
Вечером у подъезда мелькнул Хрюша, я был навострен на его особенную тень, и мы
тут