отрите, все ли есть.
   - Все, все.
   Только тронулись:
   - Стойте! Деда с бабкой забыли.
   Ту самую парочку без комплексов.
   - Вы же всегда дольше стояли, - говорит бабка вместо извинений.
   Нигде в мире нет такой армии опоздавших.  Опоздания  планируются,  на
них рассчитывают. Если я опаздывал, то всегда кто–нибудь сдавал билет.
   Один даже предъявил билеты всего вагона. Он в  Кургане  задержался  у
газетного киоска, стал листать "Новый мир", увлекся, а поезд  ушел.  Де-
журный говорит ему:
   "Подождите, вы не один".
   Опоздавший: "Извините, не могу ждать, я проводник". А  под  мышкой  у
него сумка с билетами и "Новый мир".  Оказалось,  студент–заочник.  "Моя
тема, - говорит, - Брюсов".
   Или представьте, опаздывает водный пассажир. Буксиры  отлепили  судно
от стенки, уже метровая полоса воды, а он догоняет с чемоданами. Матросы
из ласт–порта, выреза в борту, кричат: "Прыгай!". Пароход не поезд,  че-
ловек и прыгает с трап–сходней, но  не  успевает  пригнуться,  ударяется
лбом о корпус судна и летит на бетонный причал вместе с матросом, не от-
пускает его. Высота метров семь. Я видел это с борта другого судна.
   Те, кто на ПМЖ, уложили детей и на них спят. Справа  зарево  в  небе,
объезжаем большой город. Разбитая дорога, как последнее  проклятье,  до-
мишки вплотную, не отстают, будки, будки, непрерывный пригород без горо-
да. Кто–то горбатится под козырьком заведения, допивает ночную водку.
   Двенадцатый час. Кажется, скоро. Повороты, встречные фургоны с  ревом
толкают воздух, чужие номера, наши изношенные  легковушки  просели,  еще
прицепы тащат. И сетка, навес–модуль,  прожектора,  строгость,  волокита
под видом порядка.
   - Чья собака? - спрашивает таможенник.
   Евроюноша предъявляет штампы прививок. Питбуль проснулся, но плетется
неуверенно, от таблетки его пошатывает. С прививками все в порядке, а  у
хозяина просрочена виза. Разбили  голову,  ограбили,  лежал  в  киевской
больнице.
   Звонил из больницы в  посольство.  Сказали:  "Предъявите  выписку  из
больницы, там пропустят". Теперь ему надо ехать во Львов в консульство.
   Снова лезем в голубятню. Надоело. Какие–то бесполезные огни  в  камы-
шах, кусты щетинятся, столбы, шесты и столбики, ничейность и  снова  ре-
зервация.
   Неувязка с детьми. У кого–то не записаны дети в паспорте или записаны
не те.
   Предъявляют сонных детей.
   - Проше отвожць торбэ, - говорит таможенник. Передали блок сигарет  и
сразу: - Проше, пани, до машины.
   Автолюбители разлили в темноте "Распутина".  Открыли  что–то  острое,
намазали на хлеб.
   - Вы к нам не присоединитесь? - спрашивают.
   Отказываюсь, хотя хочется есть. Девушка в очках тоже  отказалась,  ей
всучили апельсин.
   Водитель пришел собирать плату за проезд. Мой молчаливый сосед  расс-
читываетя марками, похоже, не первый раз катается. Мало ли, с собакой же
высадили.
   Очередь машин уже оттуда. Пятеро в спортивном провожают сарай  глаза-
ми, лица злобные. Ночная охота.
   Сосед даже не оглянулся.
   - Один коллектив тоже собрался в Голландию за машинами, - рассказыва-
ет. - Из Житомира.  Наняли  автобус,  проехали  километров  восемьдесят.
Ночь. Лес. Поперек дороги две машины, и ребята с калашниковыми.
   Едем через городок. Загулявшая парочка. Улицы  освещены,  непривычно.
Теперь совсем все.
   Опустил спинку кресла. Харьковская мамаша–бабушка назад токнула:
   - Вы же меня придушите! - Поднимаюсь, сдвигаю рычаг,  уложил.  -  Вот
тоже наказание, - говорит. - А назад как?
   - Скажете, - говорю, - я вас подниму.
   - Вы не спите? - спрашивает сосед. - В первый раз?
   - Да, - говорю.
   Был когда–то в Бременхафене, в Гамбург заходили. А что я  там  видел?
Всегда спешили, кому–то на вахту. Завернули с двумя матросами в порнома-
газин, а наша уборщица осталась ждать. Выходим, ее нет. Сидит в  сквери-
ке, плачет, стыдно ей.
   Купили мороженого.
   - А вы далеко? - спрашиваю.
   - До Хамма. Я машины перегоняю.
   - Пошлину не увеличили?
   - Если будет совсем не выгодно, пойду подработаю... гробовщиком. - Он
улыбнулся. - Вообще–то я медик.
   - В коллективе, наверное, перегонять спокойнее?
   - Как эти? Им четыре машины надо выбирать, а  мне  одну.  Подержанные
оптом не продают.
   А зря. Почему бы "опели" не продавать на вес, как списанные пароходы?
Я на одном таком плавал. Англия продала его по металлоломным ценам Пана-
ме, а мы перекупили и до сих пор эксплуатируем. Турбоход назывался "Кар-
мания", переименовали в "Собинов".
   - Не опасно? - спрашиваю.
   - Я на ночь в села сворачиваю, подальше от трассы. Меня немецкая  по-
лиция больше ограбила, шестьсот марок штраф заплатил. Потом за  Познанью
свои остановили. "Даешь сто марок? - спрашивают. - Да или нет?" И монти-
ровкой по капоту.
   Светает. Катовице. Трамвай идет рядом с автобусом, ноздря  в  ноздрю,
обогнал даже. Остановились у бензоколонки. Девушке в очках тоже не спит-
ся. Зовут Майей, филолог, едет к бывшему мужу.
   - Садимся, - говорит водитель. - В Берлине кто выходит?
   - Я выхожу, - Майя поднимает ручку, как на уроке.
   - Тогда, - говорю, - у меня к вам просьба.
 
 
   4
 
 
 
   Котю Любовича вызывает Ганновер Последняя лесная стоянка перед грани-
цей. Магазинчик сувениров с германской ориентацией. Взвод  пенопластовых
Санта–Клаусов, самые рослые со спаниеля.
   Приседавшая бабушка устроилась с мужем за столиком кафе, сало  режут,
чеснок лущат. В бутылке из–под "Лимонной" что–то густое,  наверное,  ки-
сель. Все с нетерпением ждут, когда хозяин их прогонит. Снова  в  будках
исподлобные взгляды. Поляки действительно нас ненавидят, или у меня  уже
комплекс?
   Посещавший в очках что–то вкручивает автолюбителям, сыплет  немецкими
названиями, везде он был.
   - С нового года автобаны будут платными, - говорит.
   - Так какая у вас просьба? - спрашивает Майя.
   - Отнести рукопись в издательство. Если, конечно, вас это не  затруд-
нит.
   - В какое?
   - Адрес на папке.
   В автобусе развязала папку, близоруко заглянула в середину,  полиста-
ла.
   - Это ваша? А почему в немецкое издательство?
   - Чтобы очернить самое святое и вернуться эмигрантом.
   - Можно почитать?
   - Если не будете менять знаки препинания. Одна знакомая медсестра до-
бавляла мне запятые.
   - Ваш приятель действительно выбросился за борт?
   - Да, был такой случай.
   Едем через немецкий лес.
   - Чувствуете, какая дорога? - спрашивает посещавший.
   Я не чувствую. Автолюбители открыли новую бутылку "Распутина". Кто–то
проснулся и спросил:
   - Мы где?
   Проспал Польшу.
   Первая физиологическая остановка в Германии. Охи,  ахи  после  даммен
туалета.
   - Там голубая вода. Вы видели?
   На стоянке много машин. Автолюбители хищно топчутся, заглядывают  под
рамы.
   - За Висбаденом бензин дешевле, - сообщает бывавший.  Он  уже  изучил
расценки на табло.
   - Это последняя остановка, - напоминает водитель.
   - Можем обменяться адресами, - предлагаю Майе. - Ваш бывший не читает
письма?
   - Он вообще ничего не читает, он добытчик.
   - Добытчики обычно читают разные полезные брошюрки.
   - Он безработный добытчик.
   Дорога расширилась, рядом укатанная насыпь будущего автобана, рабочие
в ярких комбинезонах.
   Снова восторги:
   - Они под плиты стелят войлок!
   - Это еще что. Посмотрите... - В очках активизировался.
   Дома пошли, унылые, типовые, три этажа или четыре,  в  покатой  крыше
закругленные окна, как световые люки на судах.
   - В таких вот живут гастарбайтеры, - говорит доктор.
   - Это уже Берлин? - спрашиваю.
   - Да, кажется.
   Город начинается нерешительно. Траншеи, трубы. Дети резвятся в котло-
ване. Все дети любят стройки. Что за детство без стройки или развалки?
   Стройка моего детства манила карбидом и подъемным краном. После смены
крановщик выкручивал предохранители, но у нас были  жучки.  Мы  включали
кран, и кран доставлял поддон с любопытствующими ко второму этажу  женс-
кой консультации, она была через дорогу.  Потом  стекла  в  консультации
закрасили белилами. Строительство закончилось пятиэтажным  домом  к  но-
ябрьским, а детство летом после шестого класса.
   - Котя Любович! - объявляет водитель. - Вызывает Ганновер.
   Заработал радиотелефон. Где–то вычитал: если на карте воткнуть  ножку
циркуля в Берлин и провести окружность, то она пересечет почти все стра-
ны Европы. Только до нас не дотянется.
   Берлин так и не распахивается, не ошеломляет. Улицы безликие, не раз-
виваются и не запоминаются. Щит с политическим плакатом, три буквы "КGВ"
и рюмка, скрещенная с серпом.
   - Стена, смотрите, стена! - Правый борт прилип к окнам.
   - Это не та, - бывавший улыбается.
   За стеной гора щебня, козловой кран, какой–то стройдвор.
   - Кому вокзал? - спрашивает водитель.
   - А где вокзал? - Вертят головами. Здания одинаковые, то ли  учрежде-
ния, то ли чистые цеха или общежития. Торжественности нет,  перспективы,
привокзальной площади для памятника. Даже в Тирасполе  есть  площадь,  а
здесь не предусмотрели.
   - Вот сюда я привозила туристов. - Лежачая дама  зевает.  Харьковская
старшая глядит на нее с повышенным уважением. Лежачая берет сумку и  уже
водителю:
   - Кресло хоть почините.
   Она больше суток пролежала.
   - Починим. - Водитель эти сутки просидел за рулем, напарник почему–то
его не сменил.
   Майечку повели к такси. Главное, чтоб рукопись не похерили.
   Только отъехали, снова:
   - Любович, Дюссельдорф!
   Дюссельдорфские тоже заждались.
   Потом звонок за звонком, как сговорились.
   - Меламуд!
   Харьковская средняя передала чадо мамаше, а мамаша аж дрожит, не  мо-
жет, всучила кому попало и поскакала следом. Вернулись невменяемые.
   - Со скольки он на жэдэвокзале? - спрашивает мамаша неприятным  голо-
сом.
   - Мама, тебе не одинаково? Кристиан же сказал.
   Начинает воображать. Жил, думаю, Кристиан, не тужил.
   Скоро мне отправляться в автономное плавание. В кармане десять  марок
и тридцать долларов. По–немецки выучил адрес и счет до двенадцати.
   Всех подвозят к вокзалам, даже если тебе в другую сторону. Мой солид-
нее берлинского, но тоже  без  признаков  вокзальной  оседлости,  суеты,
спешки, цыган, собак. С тоской смотрю  на  отъезжающий  сарай,  пуповина
оборвалась. Таксист от моего произношения в замешательстве. Показал  ему
адрес в записной книжке.
   Приехал быстро. Внес заказ в конторскую книгу и отсчитал сдачи.
   Квартира оказалась на четвертом этаже, звоню. Открывают немцы, оба  в
возрасте.
   Снова тычу записную книжку. Что–то обсуждают, потом фрау осенила  до-
гадка, даже глазки заблестели. Написала название штрассе, куда я не дое-
хал. Одна буква у меня не совсем та, сверху не хватает двух точек. Изви-
нился сначала по–русски, потом по–английски. Выражают сочувствие.  Чемо-
дан тяжелый и булькает, две бутылки шампанского для Олега, водка. Сел на
бордюр, отдышался. Пошел к будке автомата. Телефон карточный. Главное не
паниковать. Дети бросаются грязью.
   Спрашиваю:
   - Телефон пфенниг?
   Убежали куда–то. Думал, испугал. Приносят карточку. На четвертом эта-
же приоткрылось окно, седые букли, фрау приветливо ручкой машет, видимо,
без ее участия не обошлось. Вставляю карточку, звоню.
   - Папа, русские! - звонкий детский голос.
   - Ты откуда? - спрашивает Олег.
   - Что–то вроде наших хрущоб, - говорю.
   Приехал быстро, повез в другой район города. Дом не новый,  обшарпан-
ный подъезд, разнокалиберные почтовые  ящики,  половина  щелей  заклеена
скотчем, жильцы переехали или вымерли. Открыла девочка  лет  восьми,  на
руках у нее собака, похожая на крысу. Собака  вырывается.  Старшая  дочь
смотрит телевизор.
   - Ты что, идиотка? - спрашивает у малой. - Что ты ее таскаешь? Это же
не кошка!
   - В душ не желаешь? - Олег идет на кухню, наливает чай. - Утром ребя-
та подъедут, заберут тебя на работу к Ленце, а вечером привезут на место
жительства. Вода нагреется, и можешь мыться. Насос здесь включается.
   Располагайся, дети покажут, где постельное белье. Извини, у меня  са-
моподготовка.
   - О чем речь? - говорю. - Разберусь.
   Он бывший офицер, учится то ли на менеджера,  то  ли  на  бухгалтера,
язык изучил самостоятельно. Раньше я  его  не  видел,  правда,  накануне
отъезда говорил по телефону. Олег позвонил поздно после занятий. Предуп-
редил, что у немцев двадцать третьего Рождество, потом сплошные праздни-
ки, Новый год, Крещение, еще возрожденный религиозный. Разговор получил-
ся тревожным. Может, хотел, чтоб я отказался?
   Его Светка работает в баре, приходит поздно. Я видел ее очень  давно,
и то через забор. Смутно помню что–то прыщавое, ноги в известке.  Стояла
одуряющая жара, в пионерлагере был карантин, дизентерия кажется,  воняло
хлоркой. Пацаны в беседке рассматривали порнографии и смеялись, а Светка
с Иркой, сестрой моей бывшей жены, залезли на орех. С ореха сыпались гу-
сеницы. Я передавал Ирке виноград, фрукты приносить запрещалось.
   Жена очень разволновалась.
   - Девочки, - говорит, - друг другу ножницами прокалывают.  -  Ирка  с
ней поделилась.
   - Мы тоже, - говорю, - кое–что в туалете себе делали, хотелось взрос-
лее выглядеть.
   - Что ты мелешь?! Может, ее забрать?
   - Как будто дома ножниц нет, - говорю. - У нее твой характер, она це-
леустремленная, самое главное цель поставить.
   Принял душ, но располагаться негде, дети смотрят мультфильмы. Бэдмэны
пускают молнии из кулаков, космические звери  скалятся.  Мультфильм  ки-
тайский, но титры на немецком.
   - Вы понимаете? - Малая ехидно улыбается и что–то говорит смешное или
гадкое про меня на немецком. Старшая опасливо засмеялась. Слипаются гла-
за. - Вы будете у нас спать?
   - Я буду у вас жить.
   Бэдмэнов победили, но барышни укладываться не собираются. Переключили
канал.
   Теперь детская самодеятельность, вроде "Утренней звезды", только  по-
беднее.
   Ведущая с мальчиком. У мальчика пририсована бородка, смотреть  непри-
ятно, он как карлик. Видимо, копирует эстрадного певца.
   - Немцы все недоделанные, - говорит старшая.
   - А у вас в классе есть русские? - спрашиваю.
   - Я одна.
   - И как к тебе относятся?
   - Нормально, обзывают. Я их луплю.
   - А к бабушке летом не поедете?
   - Мы в прошлом году ездили. Все равно нельзя купаться, море заразное.
У меня от него аллергия, я отвыкла.
   - А здесь не купаетесь?
   - Надо на десятом трамвае в конец ехать. Там озера.
   - Чистые?
   - Наверное.
   - А вода теплая?
   - Тут такая жара стояла, тридцать градусов. Вы летом не были? Мы чуть
не сдохли.
 
 
   5
 
 
   У Ленце Утром проснулся от перебранки. Выясняют, чья очередь выводить
собаку.
   Арбайтеров приехало двое, Виктор постарше, за рулем, и Сергей. Сергей
опустил мой чемодан в багажник.
   - Багажник не занимай, - предупредил Виктор.
   - Потом освободим, - ответил Сергей.
   Ехали недолго. Машину оставляем  в  переулке,  упирающемся  в  насыпь
кольцевой дороги. Зашли под арку, дом в лесах. Посреди двора  лужа,  как
на любой приличной стройке, но не очень развезенная, и проложены мостки.
Сверху кричат:
   - Аи–ид, бросаю! - Закашлялся то ли от пыли, то ли от смеха.
   - Ума нет, считай, калека, - говорит Виктор.
   Кто–то носит к мусорным контейнерам узлы в пленке, которые сбросили.
   - Толя. - Он пожал руку. Лет сорок пять.
   Идем по темному коридору  на  огонек.  Прорабская,  коробки,  кабели,
стремянки, на всем слой пыли. За столом грузный человек в очках.  Что–то
спросил.
   - Твои данные и домашний адрес, - говорит Витя.
   На всякий случай уменьшаю возраст, вру по–дамски. Толстый записывает,
он, наверное, и есть Ленце.
   - А какой адрес? - спрашиваю.
   - Местный, - подсказывает Серега. - Любой.
   - Карлмарксштрассе, фир, - говорю. Жил когда–то на Карла Маркса,  на-
верняка у них тоже есть. В  очках  записывает.  Работаем  по–черному,  и
вдруг адрес.
   Возможно, приучены к отчетности.
   - Моген, евреи, - здоровается арбайтер с лесов. На голове  полотняная
кепочка козырьком назад. Тоже не пацан. Крепко пожал руку. - Вова.
   Ленце ставит Виктору задачу. Витя спрашивает:
   - А где шестой? Валера Браун есть?
   - Есть! - Румяное детское личико, шерстяная шапочка.
   - Надо говорить "я", - поправляет Вова в кепке. - Сразу видно, что ты
в армии не служил.
   - Он еще в бундесвере послужит, - говорит Толик. - Да,  Валерка?  Или
косить будешь?
   Никто не переодевается, в чем пришли, в том и работают. Поднимаем  на
этажи ящики с потолочными плитами. На упаковке указан  вес,  шестнадцать
килограммов.
   Носим на плечах и затылке, смотреть приходится исподлобья.
   - Садись, перекурим, - предлагает Серега. - Ты не очень  упирайся,  у
них почасовая оплата.
   - Кем Толик работал? - спрашиваю.
   - Инженером в цирке. Недавно лебедка испортилась, он наладил.
   - А в кепочке?
   - Вовка Софронов? Служил в окружном  оркестре.  Старшина.  Играет  на
саксофоне и на кларнете.
   Люди неожиданных профессий.
   Человек заглянул, что–то спросил.
   - Офис? - Серега показал ему, куда идти, и сказал:
   - Наверное, двери подвезли.
   Фургон голландский с желтыми номерами. Двери тоже голландские в  кар-
тонной упаковке. Шофер обратился к немцам.
   - Он спросил: "У вас что, работают иностранцы?" - переводит Серега. -
А сам говорит с акцентом.
   Как он различил акцент, для меня загадка.
   Тащим с Серегой дверь, навстречу Валера Браун.
   - Куда складывать? - спрашивает Серега.
   - Сюда.
   Разгрузили машину, запарились. Немцы тоже перекуривают.
   - Ну, как у вас в Казахстане, стреляют? - спрашивает Вова–музыкант.
   - Стреляют, - отвечает Браун. - Знакомые приехали,  говорят,  поселки
без света.
   Когда козлы включают, свет вырубается. А угля нет.
   - Какие же трансформаторы выдержат? - говорит Толик из цирка.
   - Ленце мне за шестнадцать часов должен, - напоминает Виктору Серега.
   - У них все записывается, - говорит Софронов. - Мне такое  в  ревире*
записали!
   Ну, как живете? - спрашивает Серегу. - Баб водите? Могу устроить.
   - За сколько?
   - Тебе по дружбе за сто.
   - Нашу или немку?
   - Разве не все равно?
   Перед концом работы пришел Ленце проверить.
   - Упаковку от дверей выбросите вниз и сложите в контейнеры, - говорит
Виктор.
   Софронов небрежно бросает коробки с шестого этажа, картон  планирует,
кувыркается и застревает на дереве. Дерево высокое, все ветви  почему–то
растут в одну сторону, залезть трудно.  Успели  настучать  Ленце.  Белая
каска показалась в окне, очечки блеснули. Если ветер  раскачает  дерево,
картон может кому–то угодить в темечко, непорядок.
   - Вот безрукий! - ворчит Виктор. - Ему только на дудке играть.
   Софронов набрал камней и полез на крышу сбивать.
   - Что ты делаешь? - кричит Виктор. - Там же люди ходят!
   - Больше ходить не будут. - Продолжает швырять. Сбил все–таки.
   С высоты открывается город, мокрые крыши, мокрые рекламные флаги  пе-
ред бензоколонками. Собор с разрушенной башней.  На  мосту  через  Эльбу
вспышки сварки.
   - Видишь виллы? - Софронов показывает направление прутиком. - Там жил
наш генералитет. Здесь в Букау был штаб танковой армии.
   - Осужденный Софронов! - зовет Толик с лесов. -  Ленце  сказал  мусор
убрать.
   - Скажи, что я в отказе, - Софронов зевает.
   - Клоун! - говорит Виктор, когда садимся в машину.
   - А почему его осужденным называют? - спрашиваю.
   - Это еще с азиля**, - объясняет Серега. - В лагере  хватает  сброда,
водку продают, сигареты. Когда полиция делала облаву, он в комнате у них
находился, наркоту нашли.
   Остановились на заправке. Виктор пошел рассчитываться.
   - Жалко, что ты не водишь, - говорит Серега.
   - А чья машина?
   - Витька взял у немца на пару недель за бутылку.
   - Он откуда?
   - Из Сумской области, еще при гэдээр  работал  здесь  от  военкомата.
Говнистый парень, таких лучше сразу ставить на место.
   С трудом проехали по узкой улочке. Высадили меня и укатили задним хо-
дом.
   Домишки вплотную, как