декорации, где–то пароход грустно гудит. Подни-
маюсь по деревянной лестнице. Квартира как квартира, стекла целы, в кух-
не плита.
   Соседняя квартира тоже выселена, кабель из стены торчит,  не  подклю-
чен. Туалета нет, рукомойник на лестничной площадке. Так и жили люди.
   В большой комнате чугунная печка, труба  выведена  в  дымоход,  двус-
пальная кровать, тахта. Постельное белье только на тахте, наверное,  там
спит Виктор, он  старожил.  Стол  почему–то  кверху  ножками.  Телевизор
вскрыт умельцем, в канифоли окурок, прикуривал, конечно,  от  паяльника.
Гвозди по росту. На гвоздях роба, пляжный  козырек,  солдатский  бушлат,
Тереза Орловски, лучковая пила. Транзистор  заляпан  известкой,  видимо,
таскали с собой на стройку. "Гады"  валяются,  покоробленные  кроссовки.
Привычный антураж. Стоило ли в такую даль ехать?
 
 
   6
 
 
 
   Бытовуха О бытовках и временных пристанищах для кочевой рабсилы можно
рассказывать долго и лучше культурным девушкам, таким, как Майя.
   В Орджоникидзе, например, я жил в приговоренном доме, угол его куснул
экскаватор, остались шрамы от зубьев. В пролом виден был мост через  Те-
рек, я слышал, как по камням скачут струи и перекатывается галька.
   С темнотой развалины оживали, там галдели, резались в буру,  спорили.
Один раз попросили простыню, распустили ее на полосы.
   - Спасибо, дорогой - сказал небритый. - Ты ничего не видел.
   Утром я обнаружил на ступеньках следы крови.
   Или другой ночью:
   - Больно–о, больно же!
   Натужный женский крик.
   В перерывах она забегала ко мне покурить, Раиской звали.
   Да мало ли где останавливаются? Чаще в строениях обреченных или давно
недостроенных, или временно приспособленных для жилья.
   На одной строящейся фабрике пожарное депо превратили в караван–сарай,
селили там подрядчиков. Начальник пождепо - должность на востоке дорогая
и почетная - частенько захаживал к нам, домой  не  спешил.  Нагревал  на
примусе гвоздь и прижигал им кусочек вареного мака, похожего на парафин.
Дым всасывал через стеклянную трубку. Потом плакал и жаловался на  зятя.
Зять очень огорчался, что ему подсунули не девушку. От позора напивался,
поколачивал жену. А пожарник угрожал зятю и прокуривал калым.  Собирался
отвезти дочь в Нукус, чтобы доктор выписал справку.
   Иногда в заводских бараках имеется  комната  для  приезжих  или  даже
квартира.
   В Ташкенте была такая жилплощадь на Сагбане в старом  городе.  Сагбан
район цыганский. Цыганчата клянчили деньги, как в Мадрасе, висли на мне.
Пока хватало сил, тащил их, потом стряхивал. В ведомственном жилище  со-
чился газ, казалось, приду, а на месте барака воронка.
   Если за неимением развалин селили в гостинице, то номер  попадался  с
дефектом:
   или бревно посреди комнаты балку подпирало, или дверь не закрывалась,
одного оставляли сторожить.
   Когда устраивались с удобствами, потом долго вспоминали.
   Повезло с гостиницей "Дустлик": двухместный люкс  на  четверых,  один
неучтенный спал в кресле, другой заворачивался в ковер.
   Пока суточные были, заказывали чешму прямо с  лоджии:  "Дилором,  без
сдачи!". И получали, не выходя из номера, лоджия с буфетом  была  общая.
Дилором мне говорила: "Зачем тебе эти ханурики? Плавать надо, парчу  во-
зить надо, гипюр с люрексом".
   Но в бараках чувствовали себя раскованнее, а чистые гостиничные  кви-
танции для отчета выменивали на чай.
   В Ходжейли поставили койку прямо в компрессорной. Пошел на базар, го-
ворю киоскерше: "Дайте мне свежий газета". Дичаешь потихоньку. Вернешься
на завод, а все равно сторож придет покалякать.
   Полной изоляции не было никогда, обязательно окружали люди  и  живот-
ные. В Марах ишачка редькой кормили. Кишлачников расселили по  пятиэтаж-
кам, брошеные парнокопытные подбирали шелковицу или  жевали  цветочки  у
памятника вождю.
   Люди прибивались чаще разведенные, которым некуда спешить, или с  же-
ной поругался, спать просится, или обещает поругаться. У другого накипе-
ло, хочет пожаловаться на земляков.
   - Они мой брат зарэзал! - кричал один рыжий в Сачхере.  Куртку  сбро-
сил, стал топтать. - Я грузын нэнавижу! Когда служил Арцыз, у  меня  дэ-
вушка русский был.
   Один хочет глотнуть воздуха свободы, другой сала покушать, он  легоч-
ник, а у них предрассудки.
   Приходили просто представиться. В Собачьей Балке один среди ночи руку
в форточку засунул, клацнул шпингалетом и влез в окно.
   - Я - Мэр, - говорит. - Если кто–то что–то, сразу ко мне. Атас, и  ты
здесь?
   Собака у меня под кроватью спала.
   - Почему собаки у вас крашеные? - спрашиваю.
   Лапы и брюхо у пса были оранжевого  цвета,  ватерлиния  проходила  по
ребрам.
   - В ширпотребе грунтовку разлили.
   Потом спрашивает:
   - Ты в Миллерово был? Ты там еще первое кушать отказался.
   - Я от первого никогда не отказываюсь.
   - Я буду вешать на столбах, кто скажет, что ты не был в Миллерово.
   Не ты у них, так они у нас. Каждый когда–то был проездом, или на  ба-
заре, или служил. Один осетин даже жил.
   - Где ты жил? - спрашиваю.
   - На набэрэжной.
   Заходят они без стука, как в бадегу.
   Я ждал, кто навестит в Европе. Зайдет и спросит: "Это ты  в  Шенебеке
суп со спаржей кушать отказался?".
   Появился он как–то сразу, может, услышал, что  машина  подъехала  или
свет в окнах увидел. Несу с чердака доски для растопки, а он дротики ме-
чет. На стене мишень. Я ее, конечно, видел, за коврик принял, а он  пер-
вым делом к мишени.
   Воткнул стрелочку и другой прицелился. Кошка с ошейником о  его  ногу
морду чешет.
   - Кальд? - спрашивает, не удивляется новому лицу.
   - Кальд, - говорю, поддерживаю разговор и глажу кошку.
   Полноват, хоть и молодой, дыхание сиплое, одышка.  Если  б  на  улице
встретил, принял бы за стриженного после тюрьмы цыгана.  Внизу  хлопнула
дверь, сейчас мама Злата вкатится с выводком. Чем не Сагбан?
   Серега тащит пластиковые мешки, за ним  Витек,  обнял  распотрошенный
телевизор.
   Нормально, думаю, абориген есть, животное при  нем,  третьим  теликом
обзавелись.
   - Сережа, ты б хоть ноги вытирал, - ворчит Виктор.
   - Енц, дас ист мейн коллега. - Сережа тащит мешки на чердак. -  Мари-
нари, камарад Николая.
   Николай чей–то камарад, но не мой, я его никогда не видел.
   - Енц спрашивает, приехал ли Колька.
   Может, Колька деньги у него одолжил и не вернул? Лучше сразу сказать,
что я не камарад, а то не отвяжется. Серега  возвращается  за  следующим
мешком.
   - Краденое? - спрашиваю.
   - Гуманитарная помощь. Она предназначена для народа, а мы его часть.
   - Авангард.
   - Во, во.
   Немцы эти мешки выставляют на крылечки, а они на "Вартбурге" прочесы-
вают средневековье.
   - Он не кладанет? - спрашиваю.
   - Он свой парень, экскаваторщик, сейчас на больничном  или  безработ-
ный.
   - Разведенный?
   - Откуда ты знаешь?
   Из жизни.
   - Кафе, Енц? - предлагает Серега. Намазал паштетом бутерброд.
   - Йа, йа. Гут.
   - Сережа, тут листья. - Виктор развязал мешок. Идем смотреть. В одном
явно листья, дачный мусор, в другом  ношеные  детские  вещи.  -  Выброси
листья.
   - Мы их спалим в печке, - говорит Серега.
   - Задохнемся.
   - Утром выброшу. У меня шея болит.
   Я тоже натер ящиками шею и затылок. Виктор вздыхает и  волочит  мешок
вниз.
   - Мы здесь дрова не пилим, - говорит мне.
   - А где?
   - На чердаке есть напиленные.
   И уходит с Енцем, а где пилят, так и не сказал.
   - Не обращай внимания. - Серега возится у духовки, что–то перемешива-
ет в судке, - Витька должен позвонить от Венцелей, стариков Енца.
   Возвращается Виктор и говорит:
   - Ну что ты делаешь? Это же волновая печь!
   - Я тебе могу на молекулярном уровне рассказать...
   Думаю, может. Он плавал поваром, потом закончил факультет  обществен-
ного питания, работал заведующим столовой.
   - Ты звонил Олегу?
   - Завтра нужны только двое. А ты, - обращается ко мне, - пока  отдох-
нешь, в магазин сходишь, мы тебе напишем, что купить.
   - Яволь - говорю.
   Схема обычная. С вечера звонят бугру, узнают.  У  меня  приятель  так
халтурил в Нью–Йорке. Работа была больше разрушительная, дыры  в  стенах
пробивали или стены ломали, скалывали штукатурку. Леня рассказывал: "Бу-
гор нас предупредил:
   "Закройтесь и никому не открывайте". Только ушел, кто–то стучится. Мы
шкрябать перестали. "Это я, - говорит. - Ключи забыл от машины".  Забрал
ключи, снова стук. Открываем, негритянка седая и пьяная.  "Вот  ю  вонт,
мэм?" - спрашиваю.
   Мэм задирает футболку, а там две копченые курицы".
   Леня очень смеялся, когда рассказывал.
   Серега идет во двор к крану доливать в судок.
   - Открой, пожалуйста, - просит меня. Дверь перекошена и шаркает.
   - Это Колька хлопнул, когда Витька его достал.
   Витя листает книжку "Как создать  совместное  предприятие".  В  дверь
стучат громко и решительно.
   - Кто там? - спрашивает Виктор.
   - Дас ист полицай!
   Виктор метнулся к робе, прячет бумажник под коврик. Снова стучат.
   - Момент, - говорит он и книгу тоже почему–то прячет. Подходит к две-
ри, отворяет. На лестничной площадке стоит сияющий Серега с судком.
 
 
   7
 
 
 
   Герда, Кай и Марио Утром осмотрелся. Тесный дворик  захламлен  строи-
тельным мусором, "трабант" Венцеля стоит с открытым  капотом,  двигатель
рядом на козлах. Слепые строения под шифером, квадратная двухступенчатая
труба, как в крематории. Деревьев нет, только плющ ползет по стене.
   Вид на улицу веселее, кукольные домики, крутые черепичные крыши,  как
сложенные птичьи крылья, ратуша  с  часами.  Через  дорогу  подновленный
особнячок, вывеска "Pension", план в рамочке, на плане бассейн.  В  ман-
сарде теплый свет. Кто там живет, девочка Герда?
   Постучали. Седой высокий мужчина спрашивает Виктора. Глаза покраснев-
шие.
   Увидел меня, немного смутился. Иду во двор за дровами, обхожу  сторо-
ной собачью будку. Из будки выходит вчерашняя кошка с ошейником, потяну-
лась. На первом этаже открылась дверь. Седая  фрау  ежится  и  бодренько
спрашивает:
   - Кальд?
   - Кальд, - говорю, хотя на дворе плюсовая температура.
   - Мыс–мыс–мыс, - подзывает она кошку.
   Только собрался нести к себе палки, Енц появился.
   - Моген, - говорит. Отпирает сарайчик и ставит у моих ног корзину уг-
ля.
   С чего начиналась очередная заграница?
   "Списки увольняемых в первую смену, - объявляют по  судовой  трансля-
ции, - вывешены...старшим групп получить паспорта...".
   После ночной вахты хочется спать, но раз записался, надо идти на  жа-
ру.
   Со мной три девочки, тоже не выспались, ресторан  заканчивает  работу
поздно.
   Спросить, в каком порту находимся, не скажут, просто  не  запоминают.
Район бедный, грязный, собаки стаями, бразильский Сальвадор. Дешевый ба-
зарчик, покупателей мало.
   - Встречаемся здесь через два часа, - говорю. - Не заблудитесь?
   Это их вполне устраивает.
   Памятник какому–то конкистадору в доспехах. У памятника слепой играет
на гитаре. Сажусь рядом на парапет, собаку  бездомную  глажу,  она  меня
лизнула в лицо. Вокруг чернокожие, желтые. Креол или малаец снял  рубаш-
ку, на плече наколота мадонна с младенцем. Старик, похожий на мумию, по-
казал мне обезьянку размером с мышь, может,  детеныша.  Клетка  плоская,
как коробка от "Казбека".
   Сказал ему, что не покупаю. Старик спрятал клетку в нагрудный  карман
без обиды, сигарету попросил, затянулся, передал подростку.  Вот  это  и
запомнилось, потому что только для себя. Одно из самых тяжелых испытаний
рейса - плечо товарища, готового уступить место в шлюпке и круг.
   Понимаю, что никуда не деться, но оттягиваю  выход,  зашиваю  карман,
чищу обувь, поджал замочек на зиппере. Погружаюсь  в  сказку.  Сбивчивая
планировка, ломаные улочки, как трещины в камне, то сужаются, то ветвят-
ся проходами и тупичками.
   Откуда–то летят звуки губной гармошки. В слабом дыхании ее  наивность
и сожаление. Кирха ремонтируется, сдирают замшелую черепицу.
   У школы беготня, визг, безумие. На панцире мостовой гора ранцев.  Му-
тузят друг друга ранцами, как у нас. Мальчик в  очках,  окуляр  залеплен
яркой озорной липучкой с рисунком. Здоровый глаз излучает восторг.  Вре-
зал сверстнику, руки ослабли от смеха.
   Афиша. "Rokky V". Перед юнген–клубом плечистый мотоцикл  сияет  нике-
лем. На стене перечеркнута свастика и "Bjorn, I love you!".
   Больница в лесах, итальянская речь.
   На Тельманштрассе только тумба, бюстик снесли.
   Малосемейка барачного  типа,  резиновые  сапоги  убывающих  размеров,
угольные корзины, сараи в шеренгу, куры за сеткой. Меня всегда занимало,
кто живет в сельских общагах, неважно, где они, у нас  или  в  Саксонии,
ведь не всегда это плата за самостоятельность. Откуда бежали  сорокалет-
ние, из соседнего села, где своя малосемейка? И что дальше?  Правда,  на
крыше этого барака торчат круглые спутниковые антенны.
   Школьница–подросток со мной поздоровалась, я ответил с  опозданием  и
минут десять шел потрясенный.
   Улица закончилась полем, в поле коровы, это в декабре–то.  Пацаны  на
велосипедах пасут стадо. Клин гусей полетел, шеи вытянуты в скорую нить,
слышен свист крыльев. Низкий берег обрамляет дамба, Эльба  ртутно  блес-
тит, кажется выпуклой, корни кустов дрожат в тугих струях. В  фильмах  о
войне она шире. За речкой туман стеной, не хватает простора. Баржа прош-
ла с включенными топовыми огнями, встречная гуднула. К паромной перепра-
ве ведет брусчатка двух цветов. Колея мощена булыжником графитного  цве-
та, может, для дилижансов и почтовых  карет,  остальное  полотно  дороги
светлее. Машины терпеливо ждут  парома.  Паром,  наверное,  передышка  в
спешке жизни, а для провинции признак чистокровности ее.
   Мяукнула кошка, потом Енц открыл ногой дверь. Поставил миску с супом,
вытащил стрелочку из мишени. Суп наваристый,  с  фасолью,  грех  отказы-
ваться. Вот такие люди рядом.
   Все бездельничают.
   - Какой–то немец приходил, - говорю Виктору. - Тебя спрашивал,  седой
такой, на Филлипова похож.
   - Под этим делом? - уточняет Серега.
   - По–моему, после.
   - Это Шавен с первого этажа. Он работал плотником в колхозе, а сейчас
безработный.
   На третий день стал замечать девушек.
   - Наши как–то могут себя подать, - рассуждает Серега, - а эти  все  в
джинсах.
   Мимо пансиона прошла мелкозавитая, глаза широко открыты, взгляд  рас-
пахнутый, слегка удивленный. Таких нельзя обижать. Говорят,  они  сенти-
ментальны.
   Витя листает книгу "Как создать совместное предприятие". Серега печет
блинчики и рассеянно смотрит в окно.
   Вечером Виктор уходит.
   - Вот чудо! - говорит Серега. -  Я  Павлика,  его  земляка,  спросил:
"Витьку что, в детстве уронили?". Он сказал: "В семье не без урода".
   - У него здесь земляки?
   - Полдеревни перетащил, машины перегоняют.
   Виктора нет, и в доме тихо часа два.
   Принес со свалки пылесос, стал обзванивать обмотки.
   - Вот марок подсобираем и в Париж! - говорит  Серега.  -  А?  Как  ты
смотришь?
   - Заманчиво, - говорю.
   - На три дня вполне доступно, я узнавал.
   - Витя, а что здесь собираются строить? - спрашиваю.
   - Ты в строительных чертежах разбираешься?
   А почему ж не разбираться? Я замечал, что строители очень ревниво от-
носятся к своей специальности. Один знакомый прораб говорил:  "Есть  две
вещи, в которых все понимают, - это строительство и кино". - "Еще  меди-
цина", - добавила его жена, медработник.
   На плане пакгаузы, перестроенные под двухкомнатные  квартиры,  ничего
мудреного.
   Все–таки он зануда.
   История разорения фирмы даже не поучительная, а скорее нелепая.  Быв-
шие колхозные склады купил вместе с домом западный немец. Успели постро-
ить только офис, и все. Вирус разложения обнаружился еще  летом.  Хозяин
редко бывал на стройплощадке, шлялся с главным инженером по дискотекам и
не спешил в семью.
   Женился он поздно, в сорок восемь лет, и вложил в склады деньги жены.
Наши арбайтеры исправно себя табелировали, писали по двенадцать часов  в
день, их никто не контролировал. Платил он по девять марок в час.  Потом
возникли проблемы с финансированием, стройку заморозили. Хозяин так и не
рассчитался с немцами и с Олегом. Дом добротный, его можно было бы  при-
вести в порядок, квартиры выгодно продать, но  работы  почему–то  велись
сразу везде и нигде не закончились. В выселенном дворике  остались  жить
две семьи, Венцелей и Шавенов.
   На пятый день увидел в небе римское "IV", гуси летят. Коньки крыш ук-
рашают веночками из хвои, иногда веночки прямо на дверях.
   Приехал Олег.
   - Вы еще не спились? - спрашивает. На спине комбинезона название фир-
мы–банкрота. - Работа будет, но придется пару дней подождать.
   Отсчитал нам заработанные деньги. Набрали из емкости  фирмы  солярки.
Видимо, не в первый раз.
   Виктор отправился на свалку потрошить холодильники. Как  он  все  это
повезет, для меня загадка.
   Серега напился. Сказал, что душой он давно старик и ему скучно  жить.
Проблемы с женой, тещей, квартирой и зарплатой.
   - Витя, по марке не разменяешь? - спрашивает  Серега.  -  Надо  домой
позвонить.
   Идем выпьем пива, - предлагает мне.
   Витя вздыхает.
   Сначала заходим в бар при ресторане. Бармен налил, вышел из–за стойки
и стал втыкать дротики. Играют на деньги.
   Телефонная будка у больницы занята итальянцами.  В  барчике  напротив
тоже итальяно в робе. Серега берет четыре банки пива и спрашивает:
   - Может, еще по пять морских капель?
   - Не привык на хвосте сидеть, - говорю.
   - Привыкай!
   Вышли на улицу с бокалами.
   - Я перед отъездом вообще расслабился, - признается Серега. -  Ходили
с женой к куме, поцапались. Она ушла раньше, а я напился со злости.  Иду
назад, двое зацепили. Сначала сопротивлялся, потом завалили. Оттащили за
ноги через трамвайную линию в скверик. Вернулся  без  рубашки,  в  одних
джинсах.
   - Моя бы в таком состоянии не оставила, - говорю.
   - Тут еще семейное неудобство, мы с тещей живем.
   - Теща на пенсии?
   - Давно уже. Самогонку гонит, а раньше сварщиком работала.
   - Горячая, - говорю, - женщина.
   - Сама решетки на окна варила. Первого мужа запилила, тот от сана от-
казался.
   - Как от сана?
   - Он священником был, им нельзя разводиться.
   В гаштете уже другие итальянцы.
   - Ю билд поликлиник? - спрашивает Серега у мордатого  седого  мужика,
похожего на молдаванина. - Итальяно?
   - Йа, йа.
   - Мейн камарад ист маринари, микэник, - представляет Серега. -  Ферш-
тэ?
   - Си.
   - Где ты был? - спрашивает Серега.
   - Наполи, Дженова, Триест...
   - Си. Триесто. Бене! - Оживленное курение. Перед  моим  лицом  летает
зажатая между пальцами сигарета.
   - Катания, Палермо, Кальяри...
   - Си. Кальяри.
   - Он тоже маринари, - переводит Серега.
   - Ду ю ноу моторшип "Ирпиния"? - спрашиваю. Мы ходили когда–то на Ан-
тилы в паре с этой допотопной "Ирпинией".
   - Сертементе. "Ирпиния"...
   - Он спрашивает, когда ты плавал на "Ирпинии", - переводит Серега.
   Идем в бар уже с итальянцем. Гора пустых бутылок в ящике растет.
   - Марио сказал, что у них была облава, - говорит  Серега.  -  Полиция
ловила, кто работает по–черному.
   Марио провожает нас. Вижу в окне бармена, мечущего дротики. Марио за-
гибает пальцы, перечисляет:
   - Уно, ду, тренто, квотра... Бене. - Рисует на земле цифру семь.
   - У него семь бамбино, - говорит Серега.
   Замечаю, что Марио пошатывает.
   - Надо бы его проводить, - говорю.
   - Конечно, надо, - соглашается Серега. - Марио, знаешь  закон  флота?
Сильный помогает слабому, но доходят все.
   Утром Серега сообщает:
   - Витек, вчера у макаронников был шмон.
   Виктор хмур. У меня болит голова.
   - Сергей, - говорит Виктор, - убери на лестнице, пока Енц не видел.
   - Я так и не позвонил маме. - Серега пьет воду из чайника.
   - Может, это и к лучшему, - говорю.
   - Жбан болит.
   По стеклу ползут капли, дожди здесь частые, но несерьезные, прерывис-
тые. Перед пансионом две машины. Парочка