Шли  месяцы.  Однажды, когда стояла лютая стужа и поля  завалило  снегом,
учитель  и  ученик  настолько продрогли, что были вынуждены  прервать  игру.
Застывшие  пальцы не слушались их, пришлось уйти из хижины в  дом,  где  они
расположились у камина, нагрели вина, добавили в него корицу  и  пряности  и
выпили.
     - Это вино разогрело мне грудь и живот, - сказал Марен Маре.
     - Знаете ли вы художника Божена? - спросил его Сент-Коломб.
     - Нет, сударь, я не знаком ни с кем из художников.
     -  Недавно  я  заказал ему картину. На ней изображен угол моего  рабочего
стола, что в музыкальном кабинете. Поедемте к нему.
     - Теперь же?
     - Да.
     Марен Маре взглянул на Мадлен де Сент-Коломб; она стояла боком к нему,  у
окна, глядя сквозь затканное инеем стекло на расплывчатые, еле видные ивы  и
шелковицу.  Она  внимательно слушала. Потом бросила на него какой-то  особый
взгляд.
     - Поедемте навестить моего друга, - говорил тем временем Сент-Коломб.
     -  Да-да,  - отвечал Марен Маре. Не спуская глаз с Мадлен, он расстегивал
камзол, чтобы потуже зашнуровать свой колет из буйволовой кожи.
     - Это в Париже, - говорил Сент-Коломб.
     - Да-да, - отвечал Марен Маре.
     Они  тепло  оделись.  Господин де Сент-Коломб  закутал  голову  шерстяной
шалью;  Мадлен подавала мужчинам шляпы, плащи, перчатки. Господин  де  Сент-
Коломб  снял  с  гвоздя  у камина свою шпаги и портупею.  То  был  первый  и
последний   раз,  когда  господин  Маре  увидел  господина  де   Сент-Коломб
вооруженным. Юноша с интересом разглядывал рельефное изображение  на  эфесе:
фигуру Харона с веслом в руке.
     - В путь, сударь! - скомандовал Сент-Коломб.
     Марен  Маре  оторвался от созерцания шпаги, и они вышли  из  дома.  Марен
Маре  пробовал представить себе кузнеца в тот миг, когда тот ударил молотком
по   этому   клинку  на  наковальне.  Ему  вспомнилась  маленькая   сапожная
наковальня,  которую  отец ставил себе на колено, звонкий  стук  молотка  по
железу.  Он  вновь  увидел руку своего отца, с жесткой мозолью  от  рукоятки
молотка;  он  почувствовал эту мозоль однажды вечером, когда  отец  потрепал
сына  по щеке; мальчику было в ту пору четыре или пять лет, он еще не сменил
мастерскую  на  капеллу.  И  он  подумал,  что  у  каждого  свои  мозоли:  у
виолонистов на подушечках пальцев левой руки, у сапожников на большом пальце
правой.  Выйдя  из дому, они попали в снежную бурю. Господин де  Сент-Коломб
кутался  в  плотный  коричневый плащ; из-за шерстяной  шали  виднелись  одни
глаза. То был единственный раз, когда господин Маре видел своего учителя  за
пределами  его  дома  и  сада.  Казалось, он навечно  прикован  к  ним.  Они
спустились  к  Бьевре. Завывал ветер, под ногами звонко  хрустела  скованная
морозом  земля.  Сент-Коломб схватил ученика за плечо  и  приложил  палец  к
#c!  ,,  этим знаком предписывая ему молчание. Они шумно шагали  по  дороге,
согнувшись чуть ли не в двое, борясь со встречным ветром, что хлестал их  по
открытым глазам.
     -  Вы  слышите, сударь? - крикнул Сент-Коломб. - Слышите, как по  разному
звучат струны ветра, верхняя и басовая?

ГЛАВА 12

     - Вот и Сен-Жермен-л'Оксерруа, - объявил господин де Сент-Коломб.
     - Кому и знать это, как не мне, сударь! Я пел здесь целых десять лет.
     - Пришли, - сказал господин де Сент-Коломб.
И  он  стукнул  молотком  в  дверь. То была узкая резная  деревянная  дверь.
Послышался  звон колокола Сен-Жермен-л'Оксерруа. В дверь выглянула  старуха.
На  ней  был  старомодный чепец клином на лбу. Они  уселись  возле  печки  в
мастерской  господина  Божена. Художник работал, он писал  стол:  наполовину
пустой  стакан вина, лежащая лютня, нотная тетрадь, черный бархатный кошель,
колода  карт, из коих верхний был трефовый валет, шахматная доска, а на  ней
ваза с тремя гвоздиками, и восьмиугольное зеркало, прислоненное к стене.
     -  Все, что отнимает смерть, погружено в ее мрак, - шепнул Сент-Коломб на
ухо  своему ученику. - Вот они, все радости жизни, что уходят от нас, говоря
свое последнее "прости".
     Господин  де  Сент-Коломб спросил художника, может  ли  тот  вернуть  ему
полотно,  взятое на время: господин Божен показывал картину одному  торговцу
из Фландрии и тот заказал копию с нее. Живописец сделал знак старухе в чепце
клином  на  лбу; она поклонилась, вышла и принесла картину в  рамке  черного
дерева  - вафли на блюде. Он показал ее господину Маре, особо отметив  бокал
на  ножке и затейливо свернутые желтые пирожные. Потом бесстрастная  старуха
принялась  оборачивать  картину покрывалом и обвязывать  веревками.  Мужчины
глядели  на  работающего  художника. Господин де  Сент-Коломб  снова  шепнул
господину Маре:
     - Прислушайтесь к звуку кисти господина Божена.
     Они  оба  закрыли  глаза и стали вслушиваться в шорох кисти  на  полотне.
Затем господин де Сент-Коломб сказал:
     - Теперь вы познали технику ведения смычка.
     Господин Божен обернулся, чтобы спросить, о чем это они шепчутся.
     -  Я  говорил о смычке, сравнивая его с вашей кистью, - ответил  господин
де Сент-Коломб.
     -  Полагаю, вы заблуждаетесь, - со смехом возразил художник.  -  Я  люблю
золото.  И  занимаюсь тем, что отыскиваю дорогу, ведущую к таинственным  его
отблескам.
     Они  распрощались с господином Боженом. Белый чепец клином  на  лбу  сухо
кивнул  вслед  гостям, когда за ними затворялась тяжелая  резная  дверь.  На
улице бесновался снежный ураган. Они ничего не видели и то и дело оступались
в сугробах. Наконец, они вошли в находившийся поблизости зал для игры в мяч.
Заказали  по  чашке  супа,  выпили  его,  дуя  на  горячее  облачко  пара  и
прохаживаясь по зале. Они смотрели на знатных господ, что играли в окружении
своей   челяди.   Юные   дамы,   сопровождавшие  кавалеров,   приветствовали
аплодисментами  лучшие  удары.  Затем  они  вошли  в  другую  залу,  где  на
подмостках  декламировали  две женщины. Одна из  них  произносила  громко  и
нараспев:
     -  Они  блестели ярче факелов и мечей. Прекрасная даже без  украшений,  в
одном  лишь  сиянии  своей прелести, вырванная из пучины  сна.  Чего  же  мы
хочешь? Мне неведомо, может ли эта небрежность, эти факелы и тени, эти крики
в тишине:
     Вторая медленно вторила ей, октавою ниже:
     -  Я хотел заговорить с нею, но голос мой пресекся. Застывший, охваченный
бесконечным  изумлением при виде этого образа, я тщетно  пытался  отвлечься.
Слишком живым был он в моих глазах; мне чудилось, будто я говорю с нею,  мне
,(+k были даже слезы, что текли по моей вине:
     Пока  актрисы  произносили все это, с нелепой трагической  жестикуляцией,
Сент-Коломб шептал на ухо Маре:
     - Слышите мелодию пафоса фразы? Музыка - это та же человеческая речь.
     Они   покинули  заведение.  Снег  уже  не  падал,  но  сугробы  достигали
отворотов  сапог. Стояла непроницаемая тьма, ни луны, ни звезд. Мимо  прошел
человек  с  факелом, закрывая от ветра огонь рукою; они  следовали  за  ним.
Последние редкие хлопья спускались им на головы.
     Господин  де Сент-Коломб остановил своего ученика, тронув его  за  плечо:
какой-то  мальчишка,  спустив  штаны, мочился  неподалеку;  горячая  струйка
прожигала  дыру в сугробе. Журчание мочи, расплавлявшей снег, смешивалось  с
шорохом падающих снежинок.
     Сент-Коломб вновь прижал палец к губам.
     - А теперь вы услышали деташе (12) в мелизмах.
     -  Но это еще и нисходящая хроматическая гамма! - возразил господин Марен
Маре. Господин де Сент-Коломб пожал плечами.
     - Я положу эту хроматическую гамму на вашу могилу, сударь.
     Что он, кстати, и сделал много лет спустя. Господин Марен Маре спросил:
     - А, может, истинная музыка связана с тишиною?
     -  Нет, - ответил господин де Сент-Коломб. Он был занят тем, что окутывал
голову  шалью,  потом  нахлобучил  сверху  шляпу  поглубже,  чтобы  шаль  не
развернулась. Сдвинув на бок перевязь шпаги, путавшейся у него в  ногах,  он
сунул  картину с вафлями подмышку, отвернулся и тоже помочился, но на стену.
Затем взглянул на господина Маре и сказал:
     - Время уже позднее. У меня озябли ноги. Разрешите откланяться, сударь.
     И внезапно покинул своего спутника.

ГЛАВА 13

     Было  начало  весны. Сент-Коломб вытолкнул своего ученика  из  домика  на
шелковице.  Держа  виолы  в руках, они оба молча пересекли  сад  под  мелким
весенним  дождем и шумно ввалились в дом. Сент-Коломб крикнул, зовя дочерей.
Вид у него был разгневанный.
     Он сказал:
     - Ну же, играйте, сударь! Взволнуйте, наконец, своею игрой наш слух!
     Туанетта  бегом спустилась по лестнице. Она села подле двери,  ведущей  в
сад.   Мадлен  подошла  и  поцеловала  Марена  Маре,  который  сообщил   ей,
устанавливая  меж  колен и настраивая виолу, что вчера он  играл  в  часовне
перед  королем.  У  Мадлен потемнели глаза. Атмосфера  была  натянутой,  как
струна,  что  вот-вот лопнет. Пока Мадлен стирала краем  передника  дождевые
капли с виолы, Марен Маре еще раз шепнул ей на ухо:
     - Он разъярен оттого, что вчера я играл в часовне перед королем.
     Лицо  господина  Сент-Коломба  омрачилось еще  больше.  Туанетта  сделала
предостерегающий знак Марену Маре. Однако тот, ничего не замечая,  продолжал
рассказывать  Мадлен  о  том,  как королеве  поставили  под  ноги  грелку  с
угольями, и как эта грелка:
     - Играйте же! - приказал господин де Сент-Коломб.
     -  Взгляни, Мадлен, я опалил низ моей виолы. Один из стражников  заметил,
что  она  дымится, и указал мне на нее своею пикою. Но она  не  сгорела.  То
есть, не сгорела по-настоящему. Просто почернела и:
     Два  кулака  с  грохотом обрушились на деревянный стол.  Все  подскочили.
Господин де Сент-Коломб, яростно оскалившись, выкрикнул:
     - Играйте!
     - Ты только взгляни, Мадлен! - продолжал Марен.
     -  Играйте же! - взмолилась Туанетта. Но тут Сент-Коломб бросился к юноше
и вырвал инструмент у него из рук.
     -  Нет!  - закричал Марен и вскочил с места, пытаясь отнять виолу. Однако
господин  де  Сент-Коломб  уже  не владел  собою.  Он  метался  по  комнате,
`  ',  e("  o  виолой в воздухе. Марен Маре бегал за ним, простирая  руки  к
своему  инструменту,  дабы  помешать учителю  совершить  самое  ужасное.  Он
кричал: "Нет! Нет!". Мадлен, скованная ужасом, беспомощно теребила передник.
Туанетта же, встав со стула, бросилась к мужчинам.
     Сент-Коломб подбежал к очагу, размахнулся и со всею силой ударил виолу  о
каменную  кладку. Зеркало над камином раскололось от сотрясения. Марен  Маре
сжался в комок и завыл. Господин де Сент-Коломб швырнул обломки виолы на пол
и  принялся топтать их своими ботфортами. Туанетта пыталась оттащить отца за
полы,  зовя его по имени. Миг спустя все четверо смолкли. Теперь они  стояли
неподвижно, пораженные случившимся и непонимающе глядя на обломки.  Господин
де  Сент-Коломб,  смертельно побледнев, опустил голову на руки.  Он  пытался
исторгнуть свое всегдашнее горестное: "А-а-ах! А-а-ах!". Но ему не удавалось
перевести дыхание.
     -  Отец, отец! - твердила Туанетта с горькими слезами, гладя его по спине
и плечам.
     Сент-Коломб  пошевелил  пальцами  и выдавил  наконец  из  груди  короткий
возглас: "Ах!", словно тонущий человек в свой последний миг. Затем он  вышел
прочь из залы. Марен Маре плакал в объятиях Мадлен, что стояла перед ним  на
коленях, все еще дрожа от недавнего испуга. Господин де Сент-Коломб вернулся
с  кошельком в руке. Развязав шнурок, он сосчитал золотые монеты, подошел  к
Марену  Маре  бросил кошелек к его ногам и собрался было выйти.  Марен  Маре
вскочил и крикнул ему вслед:
     - Сударь, вы могли хотя бы извинится за то, что совершили!
     Господин де Сент-Коломб обернулся и с полным спокойствием ответил:
     -  Сударь,  что такое инструмент?! Инструмент - это еще не  музыка.  Этих
денег  вам  хватит на покупку новой цирковой лошади, чтобы  гарцевать  перед
королем.
     Мдлен  рыдала,  пряча лицо и рукав и пытаясь подняться с  колен.  Все  ее
тело  содрогалось  от плача. Так она и стояла на коленях,  в  слезах,  между
двумя мужчинами.
     -  Прислушайтесь, сударь, к рыданиям, что исторгает горе у  моей  дочери:
оно куда ближе к музыке, нежели ваши гаммы. Покиньте навсегда здешние места,
сударь,  вы  родились фигляром. Вы сможете ловко жонглировать тарелками,  вы
никогда  не  потеряете  равновесия на канате,  но  как  музыкант  вы  полное
ничтожество. По размеру дарования вас можно сравнить разве что со сливою или
даже  с жуком. Отправляйтесь же играть в Версаль, а еще лучше на Новый мост,
где прохожие будут вам швырять монетки на выпивку.
     И  господин  де Сент-Коломб покинул залу, с грохотом захлопнув  за  собой
дверь.  Господин  Маре тоже бросился за порог, во двор,  чтобы  уйти.  Двери
хлопали одна за другою.
     Мадлен  поспешила  следом за юношей, догнала его уже за  воротами.  Дождь
кончился. Девушка положила руки на плечи Марену. Тот плакал.
     - Я сама обучу вас всему, что преподал мне отец, - сказала она.
     - Ваш отец - злобный безумец! - вскричал юноша.
     - О, нет. Она молча покачала головой и повторила:
     -  Нет. Она увидела слезы, что текли по его щекам, и вытерла одну из них.
Она заметила руки Марена, эти обнаженные, без перчаток, руки тянулись к ней,
на   них   вновь   закапал  дождь.  Она  протянула  ему  свои.   Их   пальцы
соприкоснулись, и оба вздрогнули. Потом они усилили свое пожатие,  прильнули
друг к другу телами, прижались губами. И поцеловались.

ГЛАВА 14

     Отныне  господин  Марен Маре являлся в дом тайком от господина  де  Сент-
Коломба.  Мадлен показывала ему на своей виоле все изощренные  приемы  игры,
которым научил ее отец. Стоя перед юношей, она заставляла его множество  раз
повторять  одно и то же, по-своему располагая ему пальцы на грифе,  выдвигая
инструмент  вперед  для лучшего звучания, поправляя  локоть  и  плечо  руки,
$%`&  i%)  смычок.  При этом они неизбежно касались друг  друга.  Потом  она
отдалась ему, и они любились в укромных уголках дома или в тени сада. Иногда
они  прокрадывались  к  шелковице  и, затаившись  под  хижиною  Сент-Колоба,
слушали,  какие новые фиоритуры он изобрел, насколько выросло его мастерство
и каким аккордам он нынче отдает предпочтение.
     Летом  1676  года,  когда  господину Маре исполнилось  двадцать  лет,  он
объявил  госпоже  де  Сент-Коломб,  что его  приняли  ко  двору  в  качестве
<музыканта при короле>. Они находились в саду; Мадлен подталкивала  юношу  к
старой  шелковице, к дощатой хижине, сидевшей на низкой развилке.  Сама  она
уже научила его всему, что умела.
     Но  вот  однажды,  когда  Марен Маре прятался  под  домиком,  разразилась
гроза,  и  он, вздрогнув, несколько раз прегромко чихнул. Господин де  Сент-
Коломб вышел под дождь, увидел юношу, сидевшего на мокрой земле, подбородком
в  колени,  и  принялся  пинать его ногами, клича своих  слуг.  Насажав  ему
синяков на икрах и коленях, он схватил его за шиворот, выволок из под дерева
и приказал лакею сбегать за хлыстом. Но тут вмешалась Мадлен де Сент-Коломб.
Она  объявила отцу, что любит Марена, и мало-помалу успокоила его.  Грозовые
тучи прошли так же быстро, как и налетели; они вынесли в сад холщовые кресла
и уселись в них.
     -  Я  не  желаю больше видеть вас у себя, сударь. Предупреждаю  последний
раз, - объявил Сент-Коломб.
     - Больше вы меня здесь не увидете.
     - Намерены ли вы жениться на моей старшей дочери?
     - Пока я еще не могу вам этого обещать.
     -  Туанетта  ушла к мастеру и вернется не скоро, - отвернувшись,  сказала
Мадллен.
     Она  присела  на траву рядом с Мареном Маре, прислонясь спиною  к  креслу
отца. Трава уже почти высохла, и в воздухе сильно запахло сеном. Сент-Коломб
устремил  взор  на  зеленую кромку леса за рекой. Мадлен взглянула  на  руку
Марена, что медленно подползала к ней. Его пальцы коснулись ее груди,  потом
соскользнули к животу. Девушка вздрогнула и сжала колени. Господин де  Сент-
Коломб не мог их видеть. Он продолжал говорить:
     -  Не  знаю,  месье,  соглашусь ли я выдать за  вас  дочь.  Вы  уже,  без
сомнения,  приискали себе тепленькое местечко. Вы живете во  дворце,  королю
нравятся ваши мелодии, коими вы сопровождаете его утехи. На мой же вкус, нет
никакой  разницы,  занимаешься ли ты своим искусством в  роскошных  каменных
палатах  или  в  дощатой  хижине на шелковице.  Для  меня  существует  нечто
большее,  чем искусство, большее, чем пальцы и уши, большее, чем музыкальные
инвенции: это жизнь, исполненная страстного чувства.
     -  Это  вы  то ведете жизнь, исполненную страстного чувства? -  в  унисон
воскликнули Мадлен и Марен, удивленно взглянув на старого музыканта.
     -  Вы,  сударь, нравитесь видимому королю. Мне же это никак не  подходит.
Поверьте мне, я ищу понравиться, с помощью моих пальцев, тому, кого никто не
видит.
     -  Вы изъясняетесь загадками, месье. Боюсь, что никогда не уразумею,  что
вы имеете в виду.
     -  Вот  потому-то  я  и не захотел, чтобы вы сопровождали  меня  на  моем
тернистом  пути,  на  этой дороге, заросшей травою,  усеянной  каменьями.  Я
принадлежу могилам. Вы же публикуете свои ловкие сочиненьица, щедро  уснащая
их  украденными у меня фиоритурами, и вам невдомек, что это  не  более,  чем
восьмушки половинки на нотной бумаге!
     Марен  Маре  вынул платок, чтобы стереть следы крови с губ.  Внезапно  он
нагнулся к своему учителю:
     - Сударь, я хочу задать вам один вопрос.
     - Да?
     - Отчего вы сами не публикуете сочиненную вами музыку?
     -  О,  дети мои, да разве я сочиняю?! Я в жизни своей ничего не  придумал
сам.  Я  просто  выражаю  то, что дарят мне река,  водяная  ряска,  дорожная
/.+k-l, букашки и гусеницы, вспоминая притом забытое имя, былые услады.
     - Но разве в болотной ряске и гусеницах есть музыка?
     -  Когда я провожу смычком по струнам, я все равно, что рассекаю  им  мое
кровоточащее сердце. Мои занятия - всего лишь строгий уклад жизни, в которой
нет  места  безделью и пустым забавам. Я исполняю не музыку. Я исполняю  мою
судьбу.

ГЛАВА 15

     Настали  смутные времен; с одной стороны были неспокойны  Вольнодумцы,  с
другой  -  пустились  в  бегство  господа  и  Пор-Руайяль.  Они  давно   уже
намеревались купит остров близ Америки и поселиться там, подобно  пуританам,
преследуемым  за свои убеждения. Господин де Сент-Коломб сохранил  дружеские
связи  с господином де Бюром. Господин Кустель утверждал, будто Уединившиеся
простирали  свое  смирение до того, что предпочли обращение <сударь>  самому
слову  <святой>. На улице Сен-Доминик-д'Анфер дети также величали друг друга
<сударь>  и на <вы>. Временами один из этих господ присылал за Сент-Коломбом
карету,  с  просьбою  играть на похоронах одного из них  или  же  на  Темных
мессах. В такие дни господин де Сент-Коломб невольно вспоминал свою супругу,
обстоятельства, предварившие ее кончину. В душе его по-прежнему жила любовь,
которую  ничто не могло поколебать. И ему казалось, что он все так же  остро
ощущает  ту любовь, то одиночество, ту ночь, тот холод. Однажды,  на  святой
неделе, сопроводив игрою на виоле Темную мессу в часовне особняка госпожи де
Пон-Карре,  он  собрал ноты и приготовился уходить. Он сидел  на  соломенном
стуле в узком боковом проходе. Виола, убранная в чехол, стояла рядом с  ним.
Органист  и две монашки исполняли новую, незнакомую ему мелодию, которую  он
нашел  прекрасной. Он взглянул направо: она сидела подле  него.  Он  склонил
голову.  Она улыбнулась ему, слегка приподняла руку; на сей раз  она  носила
черные митенки и кольца.
     - Пора домой, - сказала она.
     Он  встал  и,  взяв виолу, последовал за нею к выходу в  полумраке,  мимо
статуй  святых,  облаченных в лиловые мантии. На  улице  он  отворил  дверцу
кареты,  разложил  ступеньки и взошел за нею, держа перед  собой  виолу.  Он
велел  кучеру трогать. Он слышал рядом легкий  шелест платья свое