я...
при всем том нельзя будет обойтись без допроса несчастной красавицы.
     Принц. Да, во всяком случае,
     Маринелли. А где, где это может быть сделано, как не в Гвасталле?
     Принц. В этом вы правы, Маринелли, в этом вы правы...  Да,  это  меняет
дело, любезный Галотти. Не правда ли? Вы сами видите...
     Одоардо. О да, вижу... Я вижу то, что вижу... Боже, боже!
     Принц. Что с вами? Что вас смущает?
     Одоардо. Я не предвидел того, что вижу. Это огорчает меня. Вот и все, и
ничего больше... Ну да, она должна вернуться в  Гвасталлу,  Я  отвезу  ее  к
матери. И пока строжайшее расследование не признает ее невинной, я и сам  не
уеду из Гвасталлы. Ведь кто знает (с горькой усмешкой), кто знает, не сочтет
ли правосудие нужным допросить и меня.
     Маринелли. Весьма возможно! В таких случаях  правосудию  лучше  сделать
слишком много, чем слишком мало... Поэтому я опасаюсь даже...
     Принц. Чего... чего вы опасаетесь?
     Маринелли. Что покамест нельзя будет допустить, чтобы мать и дочь могли
говорить друг с другом.
     Одоардо. Им не дадут говорить друг с другом?
     Маринелли. И будут вынуждены разлучить мать с дочерью.
     Одоардо. Разлучить мать с дочерью?
     Маринелли. Мать, и дочь, и отца. - Судебные правила даже прямо  требуют
принятия этой предосторожности. Мне очень жаль, ваша светлость, что  я  вижу
себя  вынужденным  убедительно  просить,  чтобы  Эмилия  по   крайней   мере
находилась под особой охраной.
     Одоардо.  Под  особой  охраной?  Принц!  Впрочем,   конечно,   конечно.
Совершенно правильно: особая охрана! Не правда ли, принц, не правда  ли?  О,
какое изысканное правосудие! Превосходно! (Быстро опускает  руку  в  карман,
где у него кинжал.)
     Принц (подходит к нему с любезным видом). Успокойтесь, дорогой Галотти.
     Одоардо (в сторону, вынимая из кармана пустую  руку).  Это  сказал  его
ангел-хранитель.
     Принц. Вы  ошибаетесь.  Вы  его  не  поняли.  Под  словом  "охрана"  вы
понимаете, конечно, тюремное заключение?
     Одоардо. Позвольте мне так понимать это, и я успокоюсь.
     Принц. Ни слова, Маринелли, о тюрьме. В этом  случае  легко  совместить
строгость законов с уважением к безупречной добродетели. Если Эмилия  должна
находиться под особой охраной, то я уже знаю ту, какая более всего  подобает
ей. Это - дом моего канцлера. Никаких возражений, Маринелли! Я сам  доставлю
ее туда. Там я передам ее на попечение одной из достойнейших наших дам.  Эта
дама должна будет мне ручаться  и  отвечать  за  нее.  Вы  заходите  слишком
далеко, Маринелли, поистине слишком далеко,  если  вы  требуете  большего...
Ведь вы знаете, Галотти, моего канцлера Гримальди и его супругу?
     Одоардо. Как же не знать? Знаю даже и милых  дочерей  этой  благородной
четы. Кто их не знает! (Маринелли.) Нет, сударь, не уступайте в  этом.  Если
Эмилия должна быть под стражей, то  нужно  ее  заключить  в  самую  глубокую
темницу. Настаивайте на этом, прошу вас. Я безумец с моей просьбой! Я старый
дурак. Да, она права, эта добрая Сибилла: кто при некоторых  обстоятельствах
не лишается рассудка, тому и нечего было лишаться!
     Принц. Я вас не понимаю... Любезный Галотти, что я могу  сделать  сверх
этого? Оставьте так, прошу вас. Да, да, в доме моего канцлера! Там она будет
жить. Я сам доставлю ее туда.  И  если  ее  там  не  встретят  с  величайшим
почтением,  то,  значит,  слово  мое  не  имеет  никакой  силы.  Только   не
беспокойтесь!  Так  решено.  Так  и  сделаем!  Сами  вы,   Галотти,   можете
располагать  собой,  как  вам  угодно.  Вы  можете  последовать  за  нами  в
Гвасталлу, вы можете вернуться в Сабьонетту -  словом,  как  хотите.  Смешно
было бы вам указывать... А теперь до свидания, любезный  Галотти!  Пойдемте,
Маринелли, уже поздно.
     Одоардо (стоит в глубокой задумчивости). Как? Значит, мне  нельзя  даже
поговорить с моей дочерью? Даже здесь? Я ведь все терпеливо принимаю, я ведь
нахожу все превосходным. Дом канцлера, разумеется, прибежище добродетели. О,
ваша светлость, отвезите мою дочь туда, только туда. Но до этого я хотел  бы
поговорить с ней. Она еще не знает о смерти  графа.  Она  не  может  понять,
почему ее разлучают с родителями. Чтобы должным  образом  приготовить  ее  к
вести об этой смерти, чтобы успокоить ее по поводу этой  разлуки,  я  должен
поговорить с ней, ваша светлость, я должен поговорить с ней.
     Принц. Так пойдемте же...
     Одоардо. О, дочь, конечно, сама может прийти к отцу... Здесь с глазу на
глаз мы быстро покончим. Только пришлите ее ко мне, ваша светлость.
     Принц. И то!  О  Галотти,  если  бы  вы  захотели  стать  моим  другом,
руководителем, отцом!

                         Принц и Маринелли уходят.

                               Явление шестое

     Одоардо Галотти (смотрит ему вслед; после паузы). Почему бы и нет? Буду
сердечно рад... Ха-ха-ха! (Дико озирается.) Кто  это  так  хохочет?  Клянусь
богом, это, кажется, я сам... Что ж, пускай! Как весело! Представление  идет
к концу! Так или иначе. Однако ж... (Пауза.) Если  она  с  ним  сговорилась?
Если это обыкновеннейший фарс? Если она не заслуживает того, что я хочу  для
нее сделать? (Пауза.) Для нее сделать? Что же я хочу для нее сделать? Хватит
ли у меня мужества сказать это самому себе? Я задумал такое  дело,  страшнее
которого нельзя задумать... Ужасно! Прочь! Прочь!  Не  буду  ее  дожидаться.
Нет! (К небу.) Кто толкнул ее, невинную, в эту пропасть, тот пусть  извлечет
ее оттуда. На что ему нужна моя рука? Прочь! (Хочет уйти, но видит  входящую
Эмилию.) Слишком поздно. Ему нужна моя рука. Ему нужна она.

                              Явление седьмое

                             Эмилия и Одоардо.

     Эмилия. Как? Вы здесь, отец? И вы один? А  матушка?  Ее  здесь  нет?  А
граф? Его здесь нет? И вы, отец, так взволнованы.
     Одоардо. А ты так спокойна, дочь моя?
     Эмилия. Почему мне не быть спокойной, отец? Или ничего не потеряно, или
все! Можем ли мы быть спокойны или должны быть спокойны, - разве это не  все
равно?
     Одоардо. Как тебе кажется, однако, - можем или должны?
     Эмилия. Я думаю, что все потеряно и что мы должны быть спокойны.
     Одоардо. И ты спокойна,  потому  что  должна  быть  спокойна?  Кто  ты?
Девушка? Дочь моя? Значит, мужчина и отец должен краснеть  перед  тобой.  Но
дай узнать: что ты разумеешь, когда говоришь "все потеряно"? Что граф убит?
     Эмилия. А за что он убит? За что? Ах, значит, это правда,  отец?  Стало
быть, правда - вся эта страшная повесть, которую я прочитала в  глазах  моей
матери, влажных от слез? Где она? Куда она исчезла, отец мой?
     Одоардо. Опередила нас... если мы только последуем за ней.
     Эмилия. Чем скорее, тем лучше! Ведь если граф убит, если он убит  из-за
этого... из-за этого! Почему мы еще медлим здесь? Бежим скорее, отец!
     Одоардо. Бежим? К чему это? Ты сейчас находишься и останешься  в  руках
твоего похитителя.
     Эмилия. Останусь в его руках?
     Одоардо. И одна. Без матери, без меня.
     Эмилия. Я - одна в его руках? Отец мой, никогда! Или вы мне не  отец...
Я - одна в его руках? Хороню, только оставьте меня, только оставьте  меня...
Я посмотрю, кто может меня удержать, кто  может  меня  принудить,  кто  этот
человек, который может принуждать другого человека.
     Одоардо. Мне кажется, ты спокойна, дитя мое.
     Эмилия. Да, спокойна. Но что вы называете быть спокойной? Сложить руки?
Страдать незаслуженно? Сносить то, чего не должно?
     Одоардо. Ах, если ты так думаешь! Дай обнять тебя, дочь моя!  Я  всегда
говорил: женщину природа хотела сделать венцом творенья. Но она ошиблась при
выборе глины: она взяла слишком нежную. В остальном же все лучше у вас,  чем
у нас. Ах, если это - твое спокойствие, то и я  обретаю  в  нем  вновь  свой
покой. Дай обнять тебя, дочь моя! Подумай только:  под  предлогом  судебного
следствия - о, адский  обман!  -  он  отрывает  тебя  от  нас  и  отвозит  к
Гримальди.
     Эмилия. Отрывает меня? Меня отвозит? Хочет меня  оторвать?  Хочет  меня
увезти? Хочет? Это он хочет? Словно у нас нет своей воли, отец?
     Одоардо. Я пришел в такую ярость, что  схватился  уже  за  этот  кинжал
(вынимает кинжал), чтобы пронзить сердце одному из них... нет, обоим.
     Эмилия. Ради самого неба, не надо, отец! Эта жизнь - единственное,  что
дано порочным людям. Мне, отец, мне дайте этот кинжал.
     Одоардо. Дитя, это не шпилька для волос.
     Эмилия. Так пусть же шпилька станет кинжалом! Все равно.
     Одоардо. Как? Неужели дошло до этого? Нет же, нет! Опомнись. Ведь  и  у
тебя всего одна жизнь.
     Эмилия. И всего одна невинность.
     Одоардо. И она превыше всякого насилия.
     Эмилия. Но не сильнее всякого соблазна... Насилие, насилие! Кто не даст
отпора насилию? То, что называют  насилием,  это  -  ничто.  Соблазн  -  вот
настоящее насилие... В моих жилах кровь, отец,  молодая,  горячая  кровь.  И
чувства мои - человеческие чувства. Я ни за что  не  отвечаю.  Я  неспособна
бороться.  Я  знаю  дом  Гримальди.  Это  дом  веселья.  Один  только   час,
проведенный там на глазах у моей матери... и в  душе  моей  поднялось  такое
смятение,  что  вся  строгость  религии  едва  могла  унять  его  в  течение
нескольких недель. Религии! И  какой  религии!  Чтобы  избежать  этой  беды,
тысячи людей бросались в пучину. Теперь они причислены к лику святых! Дайте,
отец, дайте мне этот кинжал!
     Одоардо. Если бы ты знала, что это за кинжал!
     Эмилия. Ну, а если я его не знаю. Неизвестный друг - все же друг. Дайте
мне его, отец, дайте!
     Одоардо. А если я тебе дам его... Вот он! (Отдаст ей кинжал.)
     Эмилия. И вот! (Хочет заколоться, но отец вырывает у нее кинжал.)
     Одоардо. Смотри, как быстро!.. Нет, это не для твоей руки.
     Эмилия.  Правда.  Я  должна  шпилькой...  (Ищет  шпильку  в  волосах  и
натыкается рукой на розу.) Ты еще здесь? Прочь!  Тебе  не  место  в  волосах
какой-нибудь... той, кем должна я стать по воле моего отца!
     Одоардо. О дочь моя!..
     Эмилия. О отец, если я угадала  вашу  мысль...  Но  нет!  Вы  этого  не
хотите. Иначе зачем же вам медлить? (С  горечью  говорит,  обрывая  лепестки
розы.) Был некогда отец, который, для того  чтобы  спасти  дочь  от  позора,
вонзил сталь в ее сердце и во второй раз дал ей жизнь. Но все эти подвиги  -
в далеком прошлом. Таких отцов больше уж нет!
     Одоардо. Нет, есть еще, дочь моя, есть еще! (Закалывает ее.) Боже,  что
я сделал! (Эмилия падает, он заключает ее в свои объятия.)
     Эмилия. Сорвали розу, прежде чем буря унесла ее лепестки... Дайте  мне,
отец, поцеловать вашу руку.

                              Явление восьмое

                         Те же, Принц и Маринелли.

     Принц (входя). Что это? Эмилии дурно?
     Одоардо. Ей очень хорошо! Очень хорошо!
     Принц (подходя ближе). Что я вижу? О ужас!
     Маринелли. Горе мне!
     Принц. Бесчеловечный отец, что вы сделали?
     Одоардо. "Сорвал розу, прежде чем буря унесла ее лепестки". Не так  ли,
дочь моя?
     Эмилия. Не вы, отец... Я сама, я сама...
     Одоардо. Не ты, дочь моя... Не ты! Не уходи из этого  мира  со  словами
лжи. Не ты, дочь моя! Это - твой отец, твой несчастный отец!
     Эмилия. Ах, отец мой... (Умирает.)
     Одоардо (бережно опускает ее на пол). Переселись в мир иной! Ну что же,
принц? Нравится она вам еще? Возбуждает она еще вашу страсть и теперь, вся в
этой крови, вопиющей об отмщении? (После паузы.) Но вы ожидаете, чем все это
кончится? Вы, может быть, ждете, что я обращу эту сталь против самого  себя,
чтобы завершить мое деяние финалом из пошлой трагедии? Вы  ошибаетесь.  Вот!
(Бросает кинжал к ногам принца.) Вот  он  лежит,  кровавый  свидетель  моего
преступления! Я пойду и сам отдамся в руки тюремщиков. Я иду  и  ожидаю  вас
как моего судью... А потом там... буду ждать вас пред лицом  судии,  который
будет судить всех нас!
     Принц (после молчания, во  время  которого  он  с  ужасом  и  отчаянием
смотрит на труп, обращаясь к Маринелли). Ну,  подними  ее.  Что  же?  Ты  не
решаешься? Несчастный! (Вырывает у него кинжал.) Нет, твоя кровь  не  должна
смешаться с этой кровью!.. Ступай, скройся  навеки!..  Ступай,  говорю  я!..
Боже, боже!.. Неужели мало и того,  что  государи,  к  всеобщему  несчастью,
такие же люди, как все?  Неужели  еще  и  дьяволы  должны  прикидываться  их
друзьями?



ПРИМЕЧАНИЯ


     Трагедия "Эмилия Галотти" опубликована в 1772 г.  в  собрании  трагедий
Лессинга; поставлена на сцене впервые в Брауншвейге 13 марта того же года.
     Лессинг  работал  над  трагедией  пятнадцать  лет:  первый  замысел  ее
относится к  1757  г.  Первоначально  Лессинг  собирался  написать  трагедию
"Виргиния" -  на  сюжет  о  римской  Виргинии  (см.  вступительную  статью).
Сохранился набросок  первой  сцены  этой  трагедии.  Однако  вскоре  Лессинг
отказался от обработки  далекого  от  его-времени  античного  сюжета,  решив
перенести действие из древнего Рима в современную ему эпоху.
     На русский язык трагедия была переведена впервые Н.  М.'  Карамзиным  в
1788 г.

     "Был некогда отец, который, для  того  чтобы  спасти  дочь  от  позора,
вонзил сталь в ее сердце..." - Речь идет о Виргинии и об ее отце.