зад. После этого он вернулся ко  мне,  залез  на  ветку  и  стал
обследовать стрелу. Он попробовал вытащить ее, но  с  одной  стороны  ее  не
давал вытащить зазубренный наконечник, а с другой оперение. К тому  же,  это
причиняло мне сильную боль, и я остановил его.
     Мы  затаились  на  некоторое   время.   Вислоухому,   возбужденному   и
испуганному, очень хотелось бежать дальше,  в  страхе  он  постоянно  бросал
взгляды в разные стороны, а я тихо хныкал и всхлипывал. Вислоухий  был  явно
испуган, и все же то, что он остался со  мной,  несмотря  на  его  страх,  я
считаю предвестником альтруизма и  товарищества,  которые  помогли  человеку
стать самым могущественным из животных.
     Вислоухий еще раз попробовал  вытянуть  стрелу  из  мякоти  ноги,  и  я
сердито остановил его. Тогда он наклонился  и  начал  грызть  древко  стрелы
зубами. Делая это, он крепко держал стрелу обеими руками, так чтобы  она  не
двигалась в ране, а я в это время держался за него. Я  часто  размышляю  над
этой сценой - два недоразвитых детеныша, на заре человечества, и один из них
преодолевает свой страх, отбрасывает прочь эгоистичное желание сбежать,  для
того чтобы остаться рядом и прийти на помощь другому.  И  я  вижу  все,  что
последовало за этим -  Дамон  и  Пифий,  спасательные  команды  и  медсестры
Красного Креста, мученики и вожди несбывшихся надежд, святого отца  Дамиана,
и даже самого Христа, и всех людей Земли во всем их величии, берущем  начало
от чресел Вислоухого и Большого Зуба и других неразвитых и грубых обитателей
Юного Мира.
     Когда Вислоухий  отгрыз  наконечник  стрелы,  ее  древко  пошло  наружу
довольно легко. Я встал и хотел идти дальше,  но  теперь  уже  он  остановил
меня. Моя нога сильно  кровоточила.  Несомненно  были  задеты  некоторые  из
мелких сосудов. Пробежав до конца ветки,  Вислоухий  собрал  горсть  зеленых
листьев и приложил их к ране. Они  оправдали  его  ожидания  и  кровотечение
скоро прекратилось. Тогда мы пошли дальше вместе, назад к безопасности наших
пещер.


ГЛАВА VIII


     Я хорошо помню первую зиму после  того,  как  ушел  из  дома.  Я  видел
длинные сны о том, как сидел и дрожал от холода. Вислоухий и я сидим  рядом,
прижавшись друг к другу с посиневшими лицами и стучим зубами. Особенно плохо
нам приходилось по утрам. В те холодные ранние часы мы  ненадолго  засыпали,
свернувшись калачиком, и, оцепенев от холода, ожидали восхода солнца,  чтобы
согреться.
     Когда мы выбирались наружу, у нас под ногами хрустела  морозная  корка.
Однажды утром мы обнаружили лед на поверхности заводи, где был наш  водопой,
и это был для нас "большой привет". Старая Мозговая Кость был  самым  старым
членом племени, но и он никогда прежде не видел ничего  подобного.  Я  помню
его мучительно жалобный взгляд, которым он смотрел на  лед.  (Этот  жалобный
взгляд всегда появлялся у нас, когда мы не понимали происходящего или  когда
у нас появлялось неопределенное и невыразимое желание). Красноглазый,  тоже,
после того как он исследовал лед, выглядел мрачным и унылым, и посмотрел  за
реку на северо-восток, как будто он как-то связывал Людей Огня  с  тем,  что
случилось. Хотя лед появился лишь однажды, это  была  самая  холодная  зима,
которую мы испытали. У меня не сохранилось воспоминаний о таких же  морозных
зимах. Я  часто  думал  о  том,  что  та  зима  была  предвестником  будущих
бесчисленных холодных зим, поскольку ледники с далекого севера  ползли  вниз
по лицу земли.  Правда,  мы  так  никогда  и  не  увидели  ледников.  Многие
поколения, должно быть, сменили друг друга, прежде чем наши потомки ушли  на
юг или остались и приспособились к изменившимся условиям. Жизнь то била,  то
отпускала нас, но мы относились к этому  беззаботно.  Мы  почти  не  строили
планов и еще меньше их выполняли. Мы ели, когда были голодными, пили,  когда
нас мучила жажда, спасались от хищников, укрывались на  ночь  в  пещерах  от
холода и непогоды, а в остальном это было нечто вроде  игры,  продолжавшейся
всю жизнь.
     Мы были  очень  любопытны,  легко  удивлялись,  любили  проказничать  и
шалить. В нас не было никакой серьезности, кроме тех случаев, когда мы  были
в опасности или гневе, но это быстро  забывалось  и  заслонялось  чем-нибудь
другим.
     Мы были непоследовательны,  нелогичны,  и  поверхностны.  Мы  не  имели
никакой устойчивой цели, а в это время Люди Огня уже были далеко впереди.  У
них было много такого, о чем мы не имели никакого понятия.  Иногда,  однако,
особенно в сфере эмоций, мы были способны к долго  лелеемой  цели.  Верность
супружеских пар я могу объяснить привычкой, но мое  продолжительное  желание
Быстроногой  этим  нельзя  объяснять,  тем  более  этим   нельзя   объяснить
бесконечную вражду между мной и Красноглазым.
     Именно наши беззаботность и тупость особенно  угнетают  меня,  когда  я
вспоминаю свою первобытную жизнь. Однажды я нашел  разбитую  тыкву,  которая
случайно  оказалась  под  дождем  отверстием  вверх  и  теперь  была   полна
доверху.Вода была пресная, и я пил ее. Я даже взял  ее  с  собой  к  реке  и
наполнил водой, часть которой выпил, а часть вылил на Вислоухого. А потом  я
отбросил ее прочь. Мне так и не пришло в  голову  наполнить  тыкву  водой  и
отнести в свою пещеру, хотя меня часто мучила жажда по ночам, особенно после
дикого лука и жерухи, и никто никогда не осмеливался выходить  из  пещер  по
ночам, чтобы напиться. В другой раз я  нашел  сухую  тыкву,  внутри  который
звенели семена. Я некоторое время забавлялся с ней. Но это была  всего  лишь
игрушка, ничего больше. И все же, прошло  немного  времени  и  использование
тыкв для хранения воды стало обычным делом для всего племени. Но это была не
моя заслуга.  Честь  изобретения  принадлежала  старику  Мозговой  Кости,  и
справедливость требует признать, что новшество  было  вызвано  к  жизни  его
немощью.
     Во  всяком  случае,  первым  членом  орды  использовавшим  тыквы,  стал
Мозговая Кость. Он хранил запас питьевой воды у себя в пещере, принадлежащей
его сыну, Лысому, который разрешил ему занять в ней угол.  Мы  часто  видели
Мозговую Кость, наполнявшего тыкву у водопоя и с  осторожностью  относившего
ее в пещеру. Страсть к подражанию была сильна  в  нашем  народе,  и  сначала
один, а затем и другой, и еще один добывали тыкву и использовали ее для  тех
же целей, пока это не стало обычным способом хранения воды.
     Иногда старика Мозговую Кость одолевала болезнь, и он не мог  выйти  из
пещеры. Тогда Лысый  наполнял  для  него  тыкву.  По  прошествии  некоторого
времени, Лысый возложил эту обязанность на своего сына Длинногубого. И после
этого, даже, когда Мозговая Кость выздоровел, Длинногубый  продолжал  носить
для него воду. Постепенно, кроме особых  случаев,  мужчины  вовсе  перестали
носить воду, предоставив это женщинам  и  подросткам.  Вислоухий  и  я  были
независимы. Мы носили воду только для себя и часто дразнили юных  водоносов,
когда их отрывали от игр, чтобы наполнить тыквы.
     Наше развитие шло медленно. Мы играли всю жизнь, даже  взрослые  играли
почти как дети, и играли мы так, как не играли никакие другие  животные.  То
немногое что мы умели, мы обычно узнавали  в  ходе  игры,  благодаря  нашему
любопытству  и  проницательности.  Вот  почему   единственным   значительным
изобретением за время моей жизни в племени было использование тыкв.  Сначала
мы хранили в тыквах только воду - подражая Мозговой Кости. Но  однажды  одна
из женщин - я не знаю кто именно - наполнила тыкву ежевикой и отнесла  ее  к
себе в пещеру. Тут же все женщины стали носить  ягоды,  орехи  и  коренья  в
тыквах.   Однажды   начатое   должно   было   иметь   продолжение.    Другое
усовершенствование переносного хранилища также произошло  благодаря  женщине
То ли у какой-то женщины оказалась слишком маленькая тыква, то ли она забыла
ее где-то, но как бы то ни было, она согнула два больших листа, скрепила  их
кусочками веток и отнесла домой больше ягод, чем  могла  бы  вместить  самая
большая тыква.
     Здесь произошла остановка и дальше в переноске припасов  мы  так  и  не
продвинулись за все те годы, что я провел  с  племенем.  Никому  из  нас  не
пришло в голову сплести корзину из ивовых прутьев.
     Иногда мужчины и женщины обвязывали  гибкой  виноградной  лозой  охапки
папоротника и веток, которые они относили в пещеры для  подстилок.  Возможно
через десять или двадцать  поколений  мы  могли  бы  подняться  до  плетения
корзин. И я уверен в том, что если бы однажды кто-то из нас сплел из  ивовых
прутьев корзину, следующим и неизбежным шагом  был  бы  пошив  одежды.  А  с
появлением одежды, мы стали бы скрывать нашу наготу и появилась  скромность.
Это был бы сильный толчок для Юного Мира. Но мы остались без этого импульса.
Мы были первыми, и не могли далеко продвинуться в течение одного  поколения.
У нас не было оружия, огня и только грубые зачатки речи.
     Изобретение письменности лежало в столь  отдаленном  будущем,  что  мне
становится страшно, когда я думаю об этом.
     Даже я был однажды на  грани  великого  открытия.  Чтобы  показать  вам
насколько случайным было развитие в те дни, я могу без  всякого  хвастовства
утверждать, что если бы не обжорство Вислоухого, я мог бы одомашнить собаку.
А этого не смогли сделать даже Люди Огня, жившие на северо-востоке. У них не
было собак, я сам это видел.  Сейчас  я  поведаю  вам,  как  вечно  голодный
Вислоухий,  возможно,  задержал  наше  общественное   развитие   на   многие
поколения.
     На порядочном расстоянии к западу от наших пещер было огромное  болото,
а к югу протянулась гряда невысоких скалистых холмов. Их редко  посещали  по
двум причинам. Прежде  всего,  там  не  было  подходящей  для  нас  еды,  и,
во-вторых, те скалистые холмы кишели логовищами хищников.
     Но мы с Вислоухим однажды забрели туда. Мы бы не оказались там, если бы
не дразнили тигра. Не смейтесь. Это был сам  старый  Саблезуб.  Мы  случайно
наткнулись на него в лесу, рано утром, и  сидя  на  ветках,  и  не  опасаясь
ничего, излили на него свою ненависть и отвращение.  С  ветки  на  ветку,  с
дерева на дерево мы шли за ним поверху, производя адский шум и  предупреждая
всех обитателей леса о прибытии Старого Саблезуба.
     Охоту мы ему точно испортили. И здорово разозлили. Он рычал  на  нас  и
бил хвостом, но иногда останавливался и долго, спокойно смотрел на нас,  как
будто обдумывая некий способ, которым он  сможет  добраться  до  нас.  А  мы
только смеялись и забрасывали его палками и сломанными ветками. Такая травля
тигра была для нашего племени чем-то вроде спорта. Иногда  половина  племени
следовало по деревьям за львом или тигром, который отважился появиться днем.
Это была наша месть. Далеко не  один  член  племени,  захваченный  врасплох,
закончил свои дни в желудке льва или тигра. В том числе и страдая  от  такой
беспомощности и позора, мы приучили хищников до некоторой  степени  избегать
наше стойбище. И, кроме того, это было забавно. Это была отличная игра.
     Итак, Вислоухий и я преследовали Саблезуба около  трех  миль  лесом.  В
конце концов он зажал хвост между ног и сбежал от наших  издевательств,  как
побитая собака. Мы преследовали его изо всех сил,  но  когда  достигли  края
леса, он быстро превратился в неясную точку на горизонте.
     Я не знаю, что еще могло толкнуть нас на это,  кроме  любопытства,  но,
поиграв какое-то время,  Вислоухий  и  я  рискнули  пойти  через  равнину  к
подножию скалистых холмов. Далеко мы не пошли. Почти все время  мы  были  не
больше, чем в сотне ярдов от деревьев. Зайдя за угол  скалы  (мы  шли  очень
осторожно, потому что не знали, с кем можем встретиться), мы  наткнулись  на
трех щенков, играющих на солнце.
     Они не заметили нас, и в течение некоторого  времени  мы  наблюдали  за
ними. Это были дикие собаки. В скале была горизонтальная трещина -  очевидно
логово, где мать оставила их, и где они должны были оставаться, если бы были
послушными. Но кипение жизни,  которое  заставило  Вислоухого  и  меня  уйти
далеко от леса, позвало щенков наружу, чтобы порезвиться.  Представляю  себе
как мать наказала бы их, если бы поймала за этим.
     Но их поймали я и Вислоухий. Он посмотрел на меня, и  мы  бросились  на
них. Щенки знали только одно место, где могли укрыться от опасности  -  свое
логово, но мы их опередили и закрыли им дорогу.  Один  хотел  прошмыгнуть  у
меня под ногами. Я сел  на  корточки  и  схватил  его.  Он  вцепился  своими
маленькими острыми зубками в мою руку, и я выпустил его  от  резкой  боли  и
неожиданности. В следующее мгновение он скрылся в логове.
     Вислоухий, разбиравшийся со вторым щенком, сердито посмотрел на меня  и
разнообразными звуками сообщил мне какой я дурак  и  растяпа.  Это  устыдило
меня и вызвало прилив доблести. Я схватил оставшегося  щенка  за  хвост.  Он
цапнул меня зубами, но я схватил его за шкирку. Вислоухий и я сели,  подняли
щенков вверх и со смехом разглядывали их.
     Они рычали, тявкали и скулили. Вдруг Вислоухий вскочил. Ему показалось,
что он что-то услышал. Мы посмотрели  друг  на  друга  со  страхом,  понимая
опасность нашего положения. Единственным, что превращало любого животного  в
злого демона, была попытка  причинить  вред  его  детенышам.  А  эти  щенки,
которые производили такой шум, были дикими собаками.  Мы  хорошо  знали  их,
охотящихся стаями, и наводивших ужас на травоядных. Мы  наблюдали,  как  они
следуют за стадами антилоп и бизонов и режут телят, стариков и больных.  Они
и нас преследовали не однажды. Я видел как одна женщина из  нашего  племени,
была загнана ими у самого леса. Если бы она  не  была  измотана  бегом,  она
могла бы укрыться на дереве. Она и попыталась, но не удержалась и  упала  на
землю. Они разорвали ее на куски.
     Мы смотрели друг на друга  всего  одно  мгновение.  Крепко  держа  нашу
добычу, мы помчались к лесу. Оказавшись в безопасности на высоком дереве, мы
показали друг другу щенков и рассмеялись. Как видите смех никогда не покидал
нас, чтобы не случилось.
     Началась одна из самых трудных работ какой мне доводилось заниматься  -
мы понесли щенков к нашей пещере. Вместо того, чтобы  использовать  руки  по
прямому назначению - карабкаться по деревьям, нам приходилось большую  часть
времени  удерживать  ими  наших  барахтающихся  пленников.   Один   раз   мы
попробовали идти по земле, но  была  загнаны  назад  отвратительной  гиеной,
которая следовала за нами внизу. Это была мудрая гиена.
     Вислоухий кое-что  придумал.  Он  вспомнил,  как  мы  связывали  охапки
листьев, чтобы отнести их  домой  для  подстилок.  Сорвав  несколько  гибких
прутьев, он связал своему щенку лапы, а затем повесил  его  себе  на  шею  и
закинул на спину. Это освободило ему  руки  и  ноги.  Он  возликовал,  и  не
дожидаясь пока я закончу связывать моего щенка, помчался вперед. Однако, его
подстерегала одна трудность. Щенок не был прикреплен к спине  Вислоухого  Он
раскачивался из стороны в сторону и в конце  концов  оказался  спереди.  Его
зубы не были связаны и в ту же секунду он впился ими в  мягкий  незащищенный
живот Вислоухого. Он издал вопль, едва не упал и судорожно вцепился в  ветку
обеими руками, чтобы спасти себя. Лоза вокруг его шеи сломалась, и щенок, со
все еще связанными лапами, упал на землю. Гиена приступила к обеду.
     Вислоухий был в бешенстве. Он обругал гиену и удалился. У меня не  было
никакой причины нести щенка к пещере,  за  исключением  того,  что  я  этого
ХОТЕЛ, и я не отступился. Я намного облегчил себе задачу, развив дальше идею
Вислоухого. Я не только связал щенку лапы, но еще просунул палку  ему  через
челюсти и надежно связал их.
     Наконец я притащил щенка домой. Полагаю, что  мое  упрямство  превышало
средний уровень в племени, иначе я бы не добился успеха. Все  смеялись  надо
мной, когда увидели как я тащу  щенка  по  склону  утеса  в  свою  маленькую
пещеру, но я не обратил на это  внимания.  Мои  усилия  были  вознаграждены,
щенок был у меня. Это была игрушка, которой не было ни  у  кого.  Он  быстро
учился. Если я играл с ним, а он кусал меня, я бил  его  по  ушам,  и  после
этого он долго не пытался укусить меня.
     Я проводил с ним все свое время, я был совершенно поглощен им.  Он  был
чем-то новым, а  отличительной  особенностью  моего  народа  была  любовь  к
новому. Когда я у видел, что он отказывается от плодов и овощей,  я  наловил
для него птиц, белок и молодых кроликов. (Мы любили мясо не  меньше  овощей,
мы были всеядны, и имели большой опыт по части охоты на мелкую дичь).  Щенок
ел мясо и быстро подрастал. Насколько я понимаю. он был у меня  чуть  больше
недели. И вот, вернувшись однажды в пещеру  с  гнездом,  полным  только  что
вылупившихся фазанов, я обнаружил, что Вислоухий убил щенка и уже начал  его
есть. Я прыгнул на Вислоухого, пещера была небольшой, и в ход пошли  зубы  и
ногти.
     Вот так, дракой, закончилась одна из самых  ранних  попыток  приручения
собаки. Мы вырывали волосы клочьями, царапались, кусались  и  наносили  друг
другу удары. После этого мы надулись друг на друга,  а  потом  помирились  и
доели щенка. Сырым? Конечно. У нас  еще  не  было  огня.  И  наш  подъем  по
лестнице эволюции до приготовления пищи  на  огне  еще  долго  вел  по  туго
скрученной спирали времени.



ГЛАВА IX


     Красноглазый был пережитком прошлого. Он  был  главным  дезорганизующим
элементом в нашей орде. Он был более примитивен, чем любые из  нас.  Он  был
чужд нам, а  мы  были  пока  настолько  примитивны,  что  не  были  способны
объединить наши усилия и убить его или прогнать прочь. Такой же дикий как  и
наше примитивное сообщество, он, однако, был слишком необуздан,  чтобы  жить
вместе  с  нами.  Он  подвергал  опасности  разрушения  нашу   орду   своими
антиобщественными действиями. Он и  в  самом  деле  был  возвратом  к  более
раннему типу, и его место было скорее  с  Древесными  Людьми,  чем  с  нами,
бывшими на пути превращения в людей.
     Он был чудовищно жесток, а такая характеристика в те времена говорила о
многом. Он бил своих жен - не потому, что у него  когда-нибудь  было  больше
одной жены одновременно, а из-за того что он был женат много раз. Женщины не
могли с ним жить и все-таки им приходилось с ним жить по принуждению.  Никто
не осмеливался противоречить ему. Не было мужчины достаточно сильного  чтобы
выступить против него.
     Часто меня посещают воспоминания  о  тихих  часах  перед  сумерками.  С
водопоя и морковной поляны, с  ягодного  болота  племя  толпой  выходило  на
площадку перед пещерами. Мы  не  смеем  задерживаться  здесь  дольше,  из-за
приближения страшной темноты, когда мир  погружается  в  пучину  кровожадной
резни, в то время  как  предвестники  человека  скрываются,  дрожа  в  своих
берлогах.  И  все  же  у  нас  есть  несколько  минут  перед  тем,  как   мы
вскарабкаемся к нашим пещерам. День утомил нас,  и  мы  издаем  приглушенные
звуки. Даже детеныши, все еще жадные до забав и проделок, сдерживают себя  и
играют без прежней охоты. Ветер с моря затихает, и тени удлиняются вместе  с
заходом солнца. В это время, внезапно,  из  пещеры  Красноглазого  раздается
дикий крик и звуки ударов. Он бьет свою жену.
     Сначала мы замолкаем в страхе. Но так как удары и крики не  стихают,  в
нас вспыхивает безумный и беспомощный гнев.  Видно,  что  мужчины  возмущены
действиями Красноглазого, но они слишком  боятся  его.  Удары  прекращаются.
Глухой стон замирает, в то время как мы  тараторим  между  собой,  а  унылые
сумерки надвигаются на нас.
     Мы, для которых большинство происшествий превращалось в шутку,  никогда
не смеялись во время избиений Красноглазым  своих  жен.  Мы  слишком  хорошо
понимали весь ужас их положения. Не один раз по утрам у подножия  утеса,  мы
находили тела его жен. Он сбрасывал их туда из пещеры  после  того  как  они
погибала. Он никогда не хоронил своих жертв. Заботу