потать.  Этими  звуками  он
выражал гнев на Красноглазого и желание причинить  вред  Красноглазому.  Это
ему удалось и это мы поняли. Но когда он попробовал  выразить  стремление  к
совместным действиям, которое бродило  в  нем,  звуки,  которые  он  издавал
превратились в тарабарщину. Тогда залопотал Большое  Лицо,  с  ощетиниванием
лба и битьем в грудь. Один за другим мы приняли участие в этой оргии  гнева,
пока даже старик Мозговая Кость не начал  бормотать  и  шипеть  надтреснутым
голосом и ссохшимися губами. Кто - то схватил  палку  и  начал  колотить  по
бревну. Случайно он нащупал ритм. Подсознательно наши  вопли  и  восклицания
подчинились этому ритму. Это произвело на нас успокаивающий эффект и прежде,
чем мы поняли это, наш гнев был забыт, и началось то, что я  называю  "хэ-хэ
сборищами".
     Эти  "хэ-хэ  сборища"  блестяще  иллюстрируют  непоследовательность   и
бестолковость Племени. Только что  мы  были  объединены  гневом  и  зовом  к
совместным действиям и тут же  забыли  обо  всем  под  воздействием  грубого
ритма.  Мы  были  общительны  и  чувствовали  потребность  в  обществе  себе
подобных, и это совместное пение и веселье нравилось нам. В каком-то  смысле
"хэ-хэ сборища" были наброском и советов первобытного  человека,  и  больших
национальных собраний, и международных съездов современного человека. Но  мы
- Народ Юного Мира, испытывали недостаток слов, и всякий раз, когда мы  были
так объединены вместе, мы извергали гам, из  которого  возникало  единодушие
ритма, содержащее в себе суть художественного видения мира.
     Так рождалось искусство.
     Мы не могли долго следовать отбиваемому ритму. Мы  быстро  сбивались  с
него и воцарялась какофония, пока мы снова не находили прежний ритм  или  не
изобретали новый. Иногда до  полдюжины  ритмов  отбивались  одновременно,  и
каждый ритм поддерживался своей группой, каждая из которых отчаянно пыталась
заглушить остальные ритмы.
     В перерывах этой какофонии каждый лопотал, бранился, кричал,  визжал  и
танцевал, сам себе король, заполненный собственными мыслями и  побуждениями,
отгородившийся от всех остальных, истинный центр вселенной,  отбросивший  на
время любое единодушие с другими центрами вселенной, прыгающими  и  вопящими
вокруг него. А потом опять мог возникнуть ритм - из  хлопков  в  ладони,  из
битья палкой по бревну или например, из того, что кто-то  подпрыгивал  через
определенные  промежутки  времени  или  из  монотонного  пения   того,   кто
произносил отрывисто и регулярно, с то поднимающейся, то падающей интонацией
"  A-банг,  а-банг!  A-банг,   а-банг!"   Один   за   другим   представители
эгоцентричного Племени поддавались ему и скоро уже все танцевали  или  хором
подвывали. " Ха - ах, ха - ах, ха- ах- ха !" Это был один из  наших  любимых
припевов, а другим был, " А - вах, а - вах, ех-вах-хах!"
     Вот  так,  с   безумными   ужимками,   прыгающие,   раскачивающиеся   и
дергающиеся, мы танцевали и  пели  в  мрачных  сумерках  первобытного  мира,
забывая обо всем, достигая единодушия, и впадая в поэтическое  безумие.  Так
искусство успокоило наш гнев против Красноглазого,  и  мы  выкрикивали  свои
дикие припевы пока ночь не напомнила нам о ее ужасах, и мы не уползли в наши
каменные норы, тихо переговариваясь друг с другом,  а  в  это  время  взошли
звезды и опустилась темнота.
     Мы боялись только темноты. Мы не были заражены  микробами  религии  или
теориями невидимого мира. Мы знали только реальный мир, и вещи,  которых  мы
боялись, были реальные, конкретные опасности, животные  из  плоти  и  крови,
которые охотились за нами. Это они заставляли нас бояться темноты, поскольку
темнота была временем их охоты. Именно  тогда  они  выходили  из  логовищ  и
нападали в темноте, оставаясь невидимыми.
     Возможно,  из  этого  страха  перед  настоящими   обитателями   темноты
происходит страх перед несуществующими, достигший высшей  точки  в  создании
могущественного  невидимого  мира.  С   развитием   воображения,   вероятно,
увеличивался страх смерти и последующие поколения  перенесли  этот  страх  в
темноту и населили ее духами. Я думаю, что Люди  Огня  уже  боялись  темноты
именно в этом смысле, но причинами того,  что  наше  Племя  прекращало  свои
сборища и забивалось в пещеры были старый Саблезуб,  львы  и  шакалы,  дикие
собаки и волки, все алчущие мяса создания.


ГЛАВА XV

     Вислоухий женился. Это была вторая зима после нашего опасного похода  и
это было совершенно неожиданно. Он не предупредил  меня.  Я  узнал  об  этом
однажды вечером, когда поднялся по  утесу  к  нашей  пещере.  Я  протиснулся
внутрь и застыл в изумлении. Для меня не осталось  места.  Вислоухий  и  его
половина заняли все, к тому же она оказалась никем иным  как  моей  сестрой,
дочерью моего отчима, Болтуна.
     Я попробовал проложить себе путь домой силой. Место здесь  было  только
на двоих и это место уже было занято. Я  тоже  стал  для  них  помехой  и  в
результате получил такую взбучку, что был рад убраться  прочь.  Я  спал  той
ночью, и много других ночей, в проходе, соединяющем двойную  пещеру.  Исходя
из моего прежнего опыта он казался довольно безопасным.  Поскольку  те  двое
спаслись от старого Саблезуба, а я от Красноглазого, то мне казалось, что  я
смогу скрыться от  хищников,  переходя  взад  и  вперед  между  этими  двумя
пещерами.
     Я забыл про диких собак. Их размеры позволяли им пройти в любой проход,
через который я мог протиснуться. Однажды ночью они учуяли меня. Если бы они
залезли в обе пещеры одновременно, я пропал. Но преследуемый частью стаи  по
лазу, я  вылетел  наружу  через  вход  другой  пещеры.  Там  меня  поджидали
остальные собаки. Они прыгнули на меня, а я прыгнул на стену утеса  и  начал
подниматься. Один тощий, голодный пес перехватил меня в середине прыжка.  Он
вцепился мне в бедро и едва не стащил назад. Он держался мертвой хваткой, но
я не пытался стряхнуть его, а бросил все силы на подъем вверх,  туда  где  я
оказывался вне досягаемости остальной части этих тварей.
     Только, когда я полностью обезопасил себя от  них,  я  переключил  свое
внимание на эту живую смерть, повисшую на моем бедре.  В  дюжине  футов  над
щелкающей  зубами  стаей  собак,  царапающих   когтями   скалу,   пытавшихся
запрыгнуть на нее и каждый раз сваливавшихся назад, я схватил пса за горло и
задушил его. Это произошло не скоро. Он бился в ужасе, рвал меня  когтями  и
все время дергался, пытаясь сбросить вниз.
     Наконец его зубы разжались и отпустили мою порванную  плоть.  Я  втащил
его на утес, и воссел в ночи у входа в свою старую пещеру,  в  которой  были
Вислоухий и моя сестра. Но сначала я должен был выдержать  бурю  негодования
пробужденной орды, оказавшись причиной ее волнения. Месть была сладка. Время
от времени, когда лай стаи внизу затихал, я бросал вниз обломок скалы и  все
начиналось снова.  После  чего  возмущение  доведенного  до  белого  каления
Племени разрасталось с новой силой. Утром я поделился добычей с Вислоухим  и
его женой, и в течение нескольких дней трое из нас не были вегетарианцами.
     Брак Вислоухого не был счастливым и единственное утешение в том, что он
был не очень продолжительным. Ни он, ни я не были счастливы в  то  время.  Я
был одинок. Я страдал от неудобства, выброшенный из своей уютной пещеры, и в
тоже время не смог подружиться с кем-нибудь  другим  из  молодых  мужчин.  Я
думаю, что моя долгая дружба с Вислоухим стала привычкой.
     Я мог бы жениться, это правда, и скорее всего женился бы, если бы  орда
не испытывала нехватки  в  женщинах.  И  причиной  этому  была  ненасытность
Красноглазого, ставшая угрозой существованию племени. Кроме того, еще была и
Быстроногая, которую я не забыл.
     Во всяком случае, в продолжение всего брачного  периода  Вислоухого,  я
слонялся неприкаянный,  проводя  в  опасности  каждую  ночь,  вздрагивая  от
каждого шороха. Когда умер один из нашего Племени, а  его  вдова  перешла  в
пещеру к другому, я занял оставленную пещеру, но у нее был  слишком  широкий
вход и после того, как Красноглазый однажды едва не  сцапал  меня,  я  снова
стал спать в проходе двойной пещеры. Летом я, правда, частенько неделями  не
возвращался в пещеры, проводя ночи в древесном гнезде, которое устроил около
устья топи.
     Я уже говорил, что Вислоухий не был счастлив. Моя сестра  была  дочерью
Болтуна, и она сделала жизнь  Вислоухого  невыносимой.  Ни  в  какой  другой
пещере не было столько ссор и препирательств. Если  Красноглазый  был  Синей
Бородой, то Вислоухий был мокрой курицей, и я думаю, что Красноглазый не был
настолько глуп, чтобы когда-нибудь возжелать жену Вислоухого.
     К счастью Вислоухого, она умерла. То лето  было  необычным  -  почти  в
самом его конце поспел второй урожай волокнистых корней моркови. Морковь  из
этого неожиданного урожая была молода, сочна и нежна, и  на  какое-то  время
морковная поляна стала любимым местом еды для всего  Племени.  Однажды  рано
утром, несколько таких групп пришли туда на завтрак. С одной стороны от меня
был Лысый. За ним были его отец и сын, старик Мозговая Кость и  Длинногубый.
С другой стороны от меня были моя сестра и Вислоухий, она была ближе ко мне.
     Ничто не предвещало опасности. Внезапно,  оба  -  Лысый  и  моя  сестра
подпрыгнули и закричали. Одновременно с этим я услышал глухие  удары  стрел,
которые пронзили их. В следующее мгновение они упали на  землю,  дергаясь  и
задыхаясь, а остальные в панике бросились на деревья. Стрела пролетела  мимо
меня и воткнулась в землю, ее  оперенное  древко  дрожало  словно  продолжая
прерванный полет. Я хорошо помню, как свернул в сторону, чтобы обежать ее, и
что я сделал для этого слишком большой крюк. Наверно, так лошадь бросается в
сторону от того, что вызывает ее страх.
     Вислоухий, бежавший рядом  со  мной,  упал  со  всего  размаха.  Стрела
пронзила икру его ноги и опрокинула  его.  Он  попытался  бежать,  но  снова
повалился. Он сидел на земле дрожа от страха и с мольбой взывал  ко  мне.  Я
бегом вернулся к нему. Он показал мне стрелу.  Я  схватился  за  нее,  чтобы
вытащить, но вызванная моим движением боль, заставила его  вцепиться  мне  в
руку.  Одна  стрела  пролетела  между  нами.  Другая  ударилась   в   скалу,
раскололась и упала на землю. Это было слишком. Я резко  дернул  стрелу  изо
всех сил. Стрела выскочила, а Вислоухий закричал и со злости ударил меня. Но
в следующее мгновение мы уже мчались во весь опор.
     Я оглянулся  назад.  Старик  Мозговая  Кость,  оставшийся  один  далеко
позади, едва ковылял в своей безнадежной гонке со смертью. Иногда  он  почти
падал и один раз он все-таки упал, но стрелы в него больше не летели,  и  он
смог, превозмогая слабость подняться на ноги. Тяжек был груз его лет, но  он
не хотел умереть. Трое Людей Огня, выскочившие теперь вперед  из  их  лесной
засады, могли легко прикончить его, но они даже  не  пытались  это  сделать.
Возможно, он был слишком старый и жесткий. Им были нужны Лысый и моя сестра,
потому что когда я залез на дерево, то увидел как Люди Огня бьют камнями  им
по голове. Одним из них был хромой старый охотник.
     Мы направились по деревьям  к  пещерам  -  возбужденная  и  беспокойная
толпа, гнавшая перед собой к своим пещерам всех мелких  обитателей  леса,  и
испускавшая  множество  бессмысленных  криков.   Теперь,   когда   не   было
непосредственной опасности, Длинногубый остановился, поджидая деда, Мозговую
Кость. Потерявшие соединявшее их поколение в  лице  Лысого,  старик  и  юнец
пошли последними.
     Вот так Вислоухий опять стал холостяком. Той  ночью  я  спал  с  ним  в
старой пещере, и возобновились наши прежние жизнь и дружба. Потеря  спутницы
жизни казалось не вызвала у него никакой печали. По крайней мере он никак не
показывал этого, и не заметно было, чтобы он переживал из-за ее  отсутствия.
Его больше донимала рана в ноге и прошла целая неделя прежде, чем  он  опять
стал таким же резвым как прежде.
     Мозговая Кость была единственным стариком  в  орде.  Иногда,  вспоминая
его, когда образ его наиболее отчетлив, я замечаю, что он поразительно похож
на отца нашего садовника. Отец садовника был очень стар, очень  морщинист  и
изможден,  и  любой  признал  бы,   что,   когда   он   смотрел   маленькими
подслеповатыми глазками и шамкал беззубым ртом,  он  выглядел  и  действовал
подобно старику Мозговой Кости. Это сходство часто пугало меня, когда я  был
ребенком. Я всегда убегал, при виде старика, ковылявшего на двух костылях. У
Мозговой Кости даже  была  белая  борода  состоявшая  из  нескольких  редких
беспорядочно  торчавших  волосков,  похожая  на  бакенбарды   старого   отца
садовника. Как я уже сказал, Мозговая Кость был единственным  старым  членом
Орды. Он был исключением. Никто в Племени не доживал  до  старости.  Средний
возраст был довольно редок. Насильственная смерть была обычной.  Мы  умирали
также как умер мой отец и Сломанный Зуб, как моя сестра и Лысый - внезапно и
жестоко, в полном расцвете сил, когда жизнь еще бьет ключом.
     Естественная смерть? Умереть насильственной смертью в те времена и было
естественным.
     Никто не умер от старости в Племени. Мне неизвестно  ни  одного  такого
случая. Даже Мозговая Кость не умер так, а он был единственным в мое  время,
кто имел этот шанс. Глубокая царапина, любое серьезное ранение или временное
ухудшение физических способностей, означало  быструю  смерть.  Как  правило,
этих смертей никто не видел. Члены Племени  просто  выпадали  из  вида.  Они
уходили из пещер утром и никогда не возвращались. Они исчезали - в  голодных
утробах хищников.
     Набег Людей Огня на морковной поляне был началом конца, хотя  мы  этого
не знали. Время шло и охотники Людей Огня стали  появляться  все  чаще.  Они
приходили парами и по трое,  подкрадываясь  через  лес  со  своими  летящими
стрелами, способными убивать на расстоянии и сбивать добычу с вершины самого
высокого дерева, не поднимаясь на него. Лук и стрела как бы  увеличивали  их
мускулы до невероятных размеров, как будто они могли  прыгнуть  и  убить  на
расстоянии в сто футов и больше. Это делало их гораздо более  опасными,  чем
сам Саблезуб. И, кроме того, они были очень умны. У них была  речь,  которая
позволяла им рассуждать более эффективно, и к  тому  же  они  понимали,  что
значат совместные усилия.
     Мы стали  очень  осмотрительными,  находясь  в  лесу.  Мы  стали  более
настороженными, бдительными и робкими. Деревья перестали быть тем  убежищем,
которому мы могли довериться. Мы больше не смели, устроившись  поудобнее  на
ветках, смеяться над нашими кровожадными врагами на земле.  Люди  Огня  были
плотоядны, с когтями и клыками длиной в сотню футов, самыми опасными из всех
хищников, которые водились в первобытном мире.
     Одним утром, прежде, чем Племя  разбрелось  по  лесу,  началась  паника
среди водоносов и тех, кто  спустился  к  реке,  чтобы  напиться.  Вся  орда
понеслась к пещерам. Это было нашей характерной чертой  в  таких  случаях  -
сначала спасаться бегством, а уж потом разбираться что к чему. Мы уселись  у
входов в пещеры и ждали. Через некоторое время один из Людей Огня  осторожно
вышел на площадку. Это был маленький высохший старый охотник. Он долго стоял
и наблюдал за нами, разглядывал наши пещеры и стену утеса, скользя  взглядом
то вверх, то вниз. Он спустился по одной из  тропинок  к  водопою,  а  через
несколько минут вернулся по другой тропе. Снова постоял и  долго  пристально
смотрел  на  нас.  После  этого  он  круто  повернулся  и  захромал  в  лес,
предоставив нам обеспокоено и горестно взывать друг  к  другу  от  входов  в
пещеры.



ГЛАВА XVI


     Я нашел ее внизу, на старом месте около черничного болота, где жила моя
мать, и где мы с Вислоухим построили наше  первое  убежище  на  дереве.  Это
произошло неожиданно. Подходя к дереву, я услышал  знакомый  мягкий  звук  и
посмотрел вверх. Это была она, Быстроногая, сидящая  на  ветке  и  болтающая
ногами, глядя на меня. Какое-то время я был не в силах пошевелиться. Один ее
вид приводил меня  в  блаженное  состояние.  А  потом  беспокойство  и  боль
постепенно привели меня в чувство. Я начал подниматься к ней  на  дерево,  а
она медленно отступала с ветки. и  как  только  я  приблизился  к  ней,  она
прыгнула и оказалась в ветвях соседнего дерева.  Она  смотрела  на  меня  из
шелестевших листьев и издавала нежные звуки. Я прыгнул прямо к ней, и  после
волнующего преследования, все повторилось вновь - она издавала нежные  звуки
и смотрела на меня сквозь листья деревьев. Я почувствовал, что  происходящее
чем-то отличается от наших прошлых встреч  перед  тем  как  мы  с  Вислоухим
пустились в свое опасное путешествие. Я хотел ее, и я знал, что хочу  ее.  И
она тоже знала это. Именно поэтому она не позволяла мне приблизиться к  ней.
Я забыл, что она и в  самом  деле  была  Быстроногой,  и,  что  в  искусстве
древесных полетов, она была моим учителем. Я  преследовал  ее  с  дерева  на
дерево, и каждый раз она ускользала от меня, оглядываясь  на  меня  кроткими
глазами, издавая нежные звуки,  танцуя,  прыгая  и  раскачиваясь  на  ветках
передо мной, но так что мне ее было не достать. Чем дольше она ускользала от
меня, тем больше я хотел  поймать  ее,  и  удлиняющиеся  тени  полудня  были
свидетелями тщетности моих усилий.
     Преследуя ее или иногда отдыхая на соседнем дереве и наблюдая за ней, я
заметил как она изменилась. Она  повзрослела.  Линии  ее  тела  стали  более
округлыми, ее мускулы налились, в ней появилось нечто похожее на зрелость, и
этот ее новый облик возбуждал меня. Три года я ее не видел  -  три  года  по
крайней мере, и перемена в ней была заметна.  Я  говорю  три  года,  но  это
весьма приблизительный срок. Возможно, прошло уже  четыре  года,  и  события
этих лет перепутались в моей памяти.
     Чем больше я думаю об этом, тем больше уверен, что ее  не  было  именно
четыре года.
     Где она бродила, почему, и что происходило с нею за  это  время,  я  не
знаю. У нее не было возможности рассказать мне об этом, не больше чем у меня
и  Вислоухого  поведать  Племени  о  том,  что  мы  видели  во  время  своих
странствий. Возможно, подобно нам, она пустилась в опасное  путешествие,  но
только по своей воле. С другой стороны, возможно, что причиной ее ухода  был
Красноглазый. Очень может быть, что он сталкивался с ней время  от  времени,
бродя по лесу, и, если он преследовал ее, нет ничего странного  в  том,  что
этого оказалось достаточно для ее бегства. Из последующих событий, я склонен
полагать, что она должно быть ушла далеко на юг,  через  горную  гряду  и  к
берегам другой реки, подальше от себе подобных.  Там  жило  много  Древесных
Людей, и я думаю, что именно они в конце концов  заставили  ее  вернуться  в
орду и ко мне. Почему я так думаю, я объясню позже.
     Тени становились все длиннее, и я стал преследовать ее настойчивее, чем
раньше, но так и не  смог  поймать.  Она  притворялась,  что  изо  всех  сил
пытается убежать от меня, но все время делала так, что я был почти  рядом  с
ней. Я забыл обо всем - о времени, о приближающейся ночи, и моих  плотоядных
врагах. Я обезумел от любви к ней, и  от  гнева  тоже,  потому  что  она  не
позволяла мне приблизиться к ней.  Странным  образом  этот  гнев  становился
частью моего влечения к ней. Как я уже сказал, я забыл обо  всем.  Пересекая
поляну, я влетел прямо в змеиное гнездо. Мне было все равно. Я был  безумен.
Они бросились на меня, но я увернулся и побежал дальше. Потом я наткнулся на
питона, который при  обычных  обстоятельствах  заставил  бы  меня  с  воплем
залезть  на  верхушку  дерева.  Он  все  таки  загнал  меня  на  дерево,  но
Быстроногая скрылась из виду и я спрыгнул на землю и продолжил  погоню.  Это
была игра со смертью. Затем  появился  наш  старый  враг,  гиена.  Из  моего
поведения она заключила, что должно что-то произойти и следовала за  мной