обнаженные  были  нарядны,  а одежды не
скрывали  прекрасных  очертаний  тела. Меня поразило, что ни про кого нельзя
сказать,  сколько  ему  лет. У нас на земле мы видим иногда мудрость на лице
младенца  или  веселую  простоту  старика.  Здесь каждый был и стар и молод.
Люди  приближались,  и  я  ощущал  смутную  тревогу.  Два призрака заорали и
кинулись к автобусу, остальные сгрудились поплотнее.

Сверкающие  люди подошли совсем близко, и я понял, что каждый идет к кому-то
из  нас.  "Сейчас  навидаемся  трогательных  сцен,  -  подумал  я.  - Может,
неделикатно  на  них  смотреть?".  И  я  отошел,  словно  хотел  исследовать
местность.  Справа  росли  большие  красивые кедры. Я направился к ним. Идти
было  трудно.  Твердая  трава  с  непривычки  резала  ноги,  и я ступал, как
русалочка  у Андерсена. Пролетела птица, я ей позавидовал. Она была здешняя,
настоящая,  как  трава.  Под ее весом согнулся бы стебель, и роса посыпалась
бы на землю.

За  мной  пошел высокий человек, вернее, высокий призрак, а за ним - один из
сияющих людей или сияющих духов.

-  Ты  что,  не  узнал  меня? - крикнул он Призраку, и я поневоле обернулся.
Сияющий  Дух был одет, а лицо у него светилось такой радостью, что я чуть не
заплясал на месте.

-  Черт  меня дери? - сказал Призрак. - Увидишь - не поверишь. Нет, Лем, это
уж  черт знает что. А как же Джек? Ты вот расплылся до ушей, а Джек, Джек-то
как?

- Он здесь, - отвечал Дух. - Ты его скоро увидишь, если останешься.

- Да ты же его убил!

- Верно, убил. А теперь все в порядке.

- В порядке, значит? Это для тебя, что ли? А он, бедняга, мертвый лежит...

- Не лежит он! Говорю тебе, ты его увидишь. Он тебе кланялся.

-  Интересно  узнать,  - не унимался Призрак, - почему это всякие убийцы тут
прохлаждаются, а я столько лет живи в каком-то хлеву?..

-  Этого  сразу  не  понять.  Ничего,  теперь  все кончилось. Все хорошо. Ты
больше не беспокойся.

- Не беспокойся, значит? А тебе не стыдно на себя глядеть?

-  Нет.  То  есть  не  в  том смысле. Я на себя не гляжу. Я перестал с собой
носиться. Понимаешь, не до того мне было после убийства. Так все и началось.

-  Я лично, - сказал Призрак с неуместной значительностью, - я лично считаю,
что мне место здесь, а тебе - там. Такое мое мнение.

-  Ты,  наверно, тут и будешь, - отвечал Дух, - ты только не думай, где кому
место.

-  Погляди на меня! - Призрак ударил себя в грудь (звука не было). - Погляди
на  меня.  Я  человек порядочный. Конечно, недостатки у меня были, у кого их
нет,  но  я жил честно. Такой уж я человек. Чужого не просил. Хотел выпить -
платил деньги, хотел заработать - вкалывал. Да. Я человек такой.

- Сейчас бы лучше на этом не настаивать.

-  Это  кто  настаивает?  Я что, спорю? Я тебе просто и ясно говорю, какой я
человек.  Мне чужого не нужно, я своего требую. Думаешь, ты лучше меня, если
разрядился,  как  на  ярмарку  (да,  у  меня  вы так не ходили), а я человек
бедный? Ничего! У меня такие же права, как и у тебя.

-  Ну,  что  ты!  У  меня  нет никаких прав. Если бы мне дали то, что мне по
праву  следует,  я бы здесь не был. И тебе не дадут. Будет гораздо лучше. Ты
не бойся.

-  Я  и  говорю.  Мне  не  дали  того, что мне по праву следует. А я человек
порядочный,  делал, что мог, зла не творил. Нет, вы мне скажите, почему мной
распоряжается какой-то убийца?

- Я не распоряжаюсь. Ты только пойди со мной, и все будет хорошо.

- Чего ты пристал? Я милостыни не прошу.

-  А  ты  попроси.  Попроси милости. Тут можно только просить, купить ничего
нельзя.

-  А  тебе  того  и надо! Ясное дело. Тут у вас принимают всяких убийц, если
они  расхныкаются.  Что  ж,  вам  виднее. А мне это не годится, понятно? Мне
милостыня не нужна. Я жил как надо.

Дух покачал головой.

-  У  тебя  ничего не выйдет, - сказал он, - ты не сможешь ступать по траве,
ноги не окрепнут. Мы и до гор не дойдем. Да ты и вообще неправ.

- Это в чем же? - мрачно спросил Призрак.

- Ты не жил как надо, и не делал все, что мог. Никто из нас этого не делал.

- Вот это да! - возмутился Призрак. - Ты мне объясняешь, как надо жить!

-  Конечно.  Стоит  ли  разбирать?  Лучше я тебе вот что скажу: когда я убил
бедного  Джека,  это было не самое худшее. Я себя не помнил, и все кончилось
в  одну минуту. А тебя я убивал годами. Я лежал по ночам и думал, что бы я с
тобой  сделал,  если  бы мог. Потому меня к тебе и послали. Чтобы я просил у
тебя  прощения  и  служил  тебе,  пока нужно. Из всех, кто у тебя работал, я
самый   худший.   Но   все   мы  так  чувствовали.  Понимаешь,  нам  нелегко
приходилось. И жене твоей, и детям...

- Тебе-то что? - прервал его Призрак. - Это дела частные, понятно?

- Частных дел нет, - сказал Дух.

-  И  вот  еще  что,  -  продолжал Призрак, - иди-ка отсюда, не лезь ко мне,
понятно?  Я,  конечно, человек маленький, но убийца мне не компания. Нелегко
вам было, да? Вернулся бы ты ко мне, я бы тебе показал, как работают!

- Покажи сейчас, - сказал Дух. - Идти к горам весело, но это и труд немалый.

- Ты думаешь, я с тобой пойду?

- Не отказывайся. Одному тебе не дойти, а меня к тебе послали.

-  Ясно... - горько проговорил Призрак, но в голосе его звучало торжество. -
Чего  от  вас и ждать? Вы все тут в сговоре. Не пойду. Так и передай. Если я
им  без  тебя  плох,  и не надо. Я своего требую, понятно? Нечего мне няньку
подсовывать,  -  он просто радовался, что может угрожать. - Вернусь домой. Я
вам не собака. Домой пойду, понятно? А ну вас всех...

И  он направился к автобусу, что-то ворча и пошатываясь от боли. Ноги его не
привыкли к алмазной траве.

Минуту-другую  под  кедрами стояла тишина, потом послышались какие-то глухие
звуки.  Два  льва,  мягко ступая, вышли на полянку, взглянули друг на друга,
встали  на  задние лапы, словно геральдические львы, и стали играть. Гривы у
них  были  мокрые  - наверное, они выкупались в реке, шумевшей неподалеку. Я
испугался  и пошел посмотреть, где же она. Река оказалась за стеною цветущих
кустов,  стоявших  у самой воды. Текла она тише Темзы, но быстро, как горный
поток.  Там,  где отражались деревья, вода была бледно-зеленая, и сквозь нее
виднелись  все камешки на дне. Еще один Дух беседовал с еще одним Призраком,
тем, кто так культурно выговаривал слова и носил гетры.

-  Дорогой  мой!  - восклицал Призрак. - Как я тебе рад! Дух, стоявший перед
ним, сверкал нестерпимой белизной.

-  Вчера  я  виделся с твоим несчастным отцом, - продолжал Призрак. - Мы все
гадали, где же ты.

- Ты его не привез? - спросил Дух.

-  Н-нет.  Он живет далеко от остановки... И, честно говоря, он стал немного
странным.  Трудным,  я  бы  сказал.  Не тот, не тот. Сам знаешь, силой он не
отличался.  Помнишь,  когда мы с тобой начинали беседу, он уходил спать. Ах,
Дик,  никогда не забуду наших бесед! Правда, к концу жизни ты стал... как бы
это выразиться... узким. Надеюсь, твои взгляды с тех пор изменились.

- В каком смысле?

-  Ну,  сам  видишь,  ты  был  неправ. Ты верил в настоящие, буквальные, так
сказать, Небо и Ад.

- Чем же я неправ?

-  Я понимаю, в духовном плане все так. Я и сейчас в них верю. И сейчас, так
сказать, взыскую Царствия. Но все эти суеверия, мифы...

- Прости, а где же ты был, по-твоему?

-  А,  вон  оно  что!  Ты  хочешь  сказать, что серый город, где с минуты на
минуту рассветет, - это, в сущности, Небо. Прекрасная мысль!

- Ничего я не хочу сказать. Неужели ты не знаешь, где ты был?

-  Сейчас,  когда  мы  об  этом  заговорили,  я  припоминаю, что мы никак не
называли этот город. А вы его как зовете?

- Адом.

-  Ну,  зачем  же  так  грубо!.. Быть может, в твоем смысле слова я не очень
правоверен. Но о некоторых вещах я привык говорить почтительно.

-  Это об аде почтительно говорить? Я не шучу. Ты был в преисподней. Но если
ты останешься здесь, можешь называть ее чистилищем.

-  Прекрасно,  дорогой, прекрасно! Ты все тот же. А не скажешь ли ты мне, за
что я попал в ад? Не бойся, я не обижусь.

- Как за что? За то, что ты отступник.

- Ты это серьезно?

- Совершенно серьезно.

-  Признаюсь,  не  ожидал! Неужели ты и впрямь считаешь, что людей карают за
их  взгляды,  даже если мы допустим, для пользы рассуждения, что взгляды эти
ошибочны?

- Неужели ты и впрямь считаешь, что нет грехов разума?

-  Есть,  как  не быть. Суеверие, отсталость, умственный застой... Но честно
исповедовать свои взгляды - не грех.

-  Да,  я помню, так мы говорили. Я сам так говорил, пока не стал узким. Тут
все дело в том, честно ли ты исповедовал эти взгляды.

-  Я? Не то, что честно - смело! Я не боялся ничего. Когда разум, данный мне
Богом,  не  мог больше соглашаться с доктриной Воскресения, я открыто от нее
отрекся. Я сказал мою прославленную проповедь. Я рисковал всем.

-  Чем  ты  рисковал?  Что  из  этого могло выйти, кроме того, что вышло? Ты
прославился,   книги  твои  раскупили,  тебя  приглашали  повсюду,  ты  стал
епископом...

- Дик, ты ли это! На что ты намекаешь?

-  Я не намекаю. Понимаешь, я знаю. Давай говорить прямо. Мы не дошли честно
до  наших  взглядов. Мы просто унюхали определенный тип идей и схватились за
него,  потому что он был в моде. Помнишь, еще в колледже мы писали сочинения
на  верную  пятерку?  Так  и  потом.  Мы  не  хотели  встать  лицом к лицу с
единственно  важным  вопросом:  а  может, чудеса все-таки есть? Мы не хотели
рисковать, боялись недолгой борьбы и теряли веру.

-  Если  ты  имеешь  в  виду  свободные  богословские  взгляды, я решительно
протестую! Неужели ты хочешь сказать, что такие люди, как...

-  Я ничего ни о ком не хочу сказать. Я говорю о нас, обо мне и о тебе. Ради
Бога,  вспомни  все,  как было! Ты ведь знаешь, что мы жульничали. Мы просто
боялись,  как бы другое учение не оказалось правдой. Мы боялись простой веры
в  спасение,  боялись  предать дух века, боялись насмешек, а больше всего мы
боялись настоящих страхов и надежд.

-  Конечно,  люди  молодые  часто  ошибаются,  попадают  под дурные влияния,
подчиняются  моде.  Но  при  чем  тут я? Я честно верил в то, что говорил, и
честно говорил то, во что верил.

-  Да,  конечно. Мы разрешили себе плыть по течению, охотно принимали всякую
полуосознанную  подсказку  наших желаний и, в конце концов, поверили, что не
верим.  Так  завистник  верит любой лжи о лучшем своем друге, пьяница верит,
что  еще  одна  рюмка  ему  не  повредит. Они честно верят в том смысле, что
именно  это  подсказывает  им душа. Если ты имеешь в виду такую честность, и
они честны, и мы. Но ошибки их не становятся от этого невинными.

- Ты сейчас оправдаешь инквизицию!

-  Почему?  Из  того,  что  в  средние  века  люди ошибались на один лад, не
следует, что мы должны ошибаться на другой.

-  Очень  интересная  точка  зрения, - проговорил Призрачный епископ. - Я бы
сказал, оригинальная. Однако...

-  Спорить  некогда,  -  перебил  его  Дух.  -  Все это позади. Мы больше не
играем.  Я  говорил  о  нашем  прошлом  только  для  того,  чтобы ты от него
отказался.  Начни  с самого начала. Ты знаешь, это ведь правда - "паче снега
убелю".  Бог  дал мне власть очистить тебя. Я долго шел, чтобы тебя увидеть.
Ты был в аду; ты в преддверии рая. Неужели ты и теперь не покаешься?

- Я не уверен, что улавливаю твою мысль, - сказал Призрак.

- Какая тут мысль! - воскликнул Дух. - Я прошу тебя покаяться...

-  Дорогой мой, я и так верю. Мы не во всем согласны, но ты ничего во мне не
понял, если тебе кажется, что я не дорожу моей верой.

- Ладно, - сказал Дух. - Поверь в меня.

- В каком смысле?

-  Пойди  со  мной.  Поначалу будет больно. Истина причиняет боль всему, что
призрачно. Но потом у тебя окрепнут ноги. Идем?

-   Занятное   предложение...  Обдумаю,  обдумаю...  Конечно,  без  гарантий
рискованно...  Я  бы  хотел  удостовериться,  что  там,  у  вас, я могу быть
полезен...  могу  развернуть  данные  мне  Богом  дары...  что  там возможно
свободное исследование, царит, я бы сказал, духовная жизнь...

-  Нет,  -  сказал  Дух,  -  ничего  этого я тебе не обещаю. Ты не принесешь
пользы,  не  развернешь  дарований  -  ты  получишь  прощение.  И  свободное
исследование  там  не  нужно  -  я  веду  не  в  страну вопросов, а в страну
ответов, и ты увидишь Бога.

-  Прекрасно,  прекрасно,  но  ведь  это  метафоры!  Для  меня окончательных
ответов  нет.  Ум обязан свободно исследовать, как же иначе? Движение - все,
конечная цель...

- Если бы это было правдой, никто и не стремился бы к цели.

-   Нет,   согласись,  в  самой  идее  законченности  есть  что-то  ужасное.
Умственный застой губит душу.

-  Тебе так кажется, потому что до сих пор ты касался истины только разумом.
Я  поведу  тебя  туда,  где  ты  усладишься  ею, как медом, познаешь ее, как
невесту, утолишь жажду.

-  Я не уверен, что жажду новых истин. А как же свободная игра ума? Без нее,
знаешь ли, я не могу.

  * Ты и будешь свободен, как человек, который выпьет воды по собственной
    воле. Ты лишишься одной свободы - бежать от воды.

Призрак подумал.

- Не понимаю, - сказал он.

-  Послушай, - сказал Дух. - Когда-то ты был ребенком. Когда-то ты знал, для
чего существуют вопросы. Вернись в детство, это и сейчас возможно.

- Когда я стал взрослым, я оставил детские глупости.

-  И  ошибся.  Жажда  -  для  воды, вопрос - для ответа. То, для чего создан
разум, так же похоже на твою игру ума, как таинство брака на онанизм.

-  Ты потерял всякое благоговение, но от непристойностей меня избавь! Что же
до   сути  дела,  твоя  гипотеза  подходит  лишь  к  фактам.  Философские  и
религиозные проблемы - на другом уровне.

-  Здесь  нет  религии. Здесь - Христос. Здесь нет философии. Иди, смотри, и
увидишь Того, Кто реальней всех фактов.

-  Я  решительно  возражаю.  Мы  не  имеем оснований относить Бога к области
фактов. Высшее Благо - это еще корректное обозначение, но "факт"...

- Ты что, даже не веришь, что Он есть?

-  Есть?  Что  значит  "быть"?  К  этим  великим тайнам нельзя подходить так
грубо.  Если бы что-нибудь такое "было" (дорогой мой, зачем же перебивать!),
я  бы,  честно  говоря,  не  заинтересовался.  В этом не было бы религиозной
значимости.  Для меня Бог - чисто духовен. Так сказать, дух сладости, света,
терпимости и служения, Дик, служения. Мы не должны забывать об этом.

-  Значит,  разум твой уже не жаждет... - проговорил Дух. - Вот что, радости
ты хочешь?

-  Радость,  мой  дорогой,  - кротко пояснил Призрак, - неразрывно связана с
долгом.  Когда  ты  станешь  старше,  ты  этой  поймешь. Да, кстати, чуть не
забыл!  Не  могу  я  с  тобой идти, у меня в пятницу доклад. У нас ведь есть
богословский  кружок. Как же, как же... интеллектуальная жизнь, я бы сказал,
бьет  ключом. Быть может, не самого высокого уровня... Изменились все, плохо
соображают.  И  склоки  у них вечно... Не знаю уж, почему... Не владеют, что
ли,  собой.  Что  поделаешь,  слаб человек! Но пользы я могу принести много.
Хоть  бы  спросил,  о  чем  у  меня  доклад!  Как  раз в твоем вкусе. Я хочу
осветить  одну  неточность.  Люди  забывают, что Христос (тут Призрак слегка
поклонился)  умер  довольно  молодым. Живи Он подольше, Он бы перерос многое
из  того,  что сказал. А Он бы жил, будь у Него побольше такта и терпимости.
Я  предложу  слушателям  прикинуть,  какими  были  бы  Его  зрелые  взгляды.
Поразительно  интересная  проблема!  Если  бы Он развился во всю силу, у нас
было  бы  совершенно  другое  христианство.  В завершение я подчеркну, что в
этом  свете  крест  обретает  несколько  иной  смысл.  Только  тут начинаешь
понимать,  какая это потеря... Такие обещания - и не сбылись! Куда же ты? Ну
что  ж,  пойду  и  я.  Очень был рад тебя встретить. Интересно поговорили...
Будит мысль... Всего хорошего, дорогой, всего хорошего, всего хорошего!

Призрак  кивнул, улыбнулся Духу сладкой клерикальной улыбкой - насколько мог
улыбаться  призрачными  губами - и ушел, что-то бормоча. Я недолго следил за
ним  взглядом.  "Если  трава тверда, как камень, - подумал я - нельзя ли тут
ходить  по  воде?" Я тронул воду ногой, вода была твердой, и я пошел по ней.
Сперва  я  несколько  раз  упал  -  я  забыл,  что она движется. Когда я как
следует  приспособился,  меня  уже  несло  вниз  по  течению.  И  все  же  я
продвигался вверх, только очень медленно.

Ногам  моим  стало  легче  от нежного и прохладного прикосновения сверкающей
воды.  Я  шел  по ней меньше часу и продвинулся метров на двести. Потом идти
стало  труднее,  течение  ускорилось.  Большие,  как  островки,  хлопья пены
неслись  мне  навстречу, и я поминутно уворачивался, чтобы они, точно камни,
не  сломали  мне  ногу. Да и сама поверхность воды стала неустойчивой, пошла
какими-то  ямками  и  завихрениями, камушки на дне уже не были видны, а меня
так  швыряло,  что  пришлось  выползти  на  берег.  Там были большие гладкие
камни,  особой  боли  не  причинявшие.  Где-то за лесом раздавался громкий и
радостный грохот. Что это такое, я узнал позже, когда обогнул излучину реки.

Я  увидел  зеленые  склоны,  спускавшиеся  амфитеатром  к озеру, в которое с
многоцветной  скалы  падал  пенистый  водопад.  Мне  снова  показалось,  что
чувства  мои  воспринимают  то,  чего  раньше не воспринимали. На земле я не
охватил  бы  взором  такого  водопада,  а грохот его оглушил бы все и вся на
двадцать  миль  вокруг.  Здесь я удивился, вздрогнул - но принял и грохот, и
самый  вид,  как  принимает  корабль  большую волну. Грохот походил на хохот
великана,    вернее,    ощущение    было    такое,    словно   целый   класс
великанов-мальчишек  хохотал,  плясал,  пел  и  ревел,  радостно трудясь над
чем-то.

Недалеко  от того места, где водопад срывался в озеро, росло большое дерево.
Брызги  воды и пены переливались на нем, сотни птиц мелькали среди листвы, а
листья  были  огромны, как вечернее облако. Откуда ни взгляни, сквозь зелень
просвечивали золотые плоды.

Вдруг  я  заметил,  что внизу что-то шевелится. Поначалу мне показалось, что
ожил  куст  боярышника,  потом я увидел, что у куста кто-то есть, наконец, я
разглядел,  что  это  - один из призраков. Он пригибался, словно прятался от
кого-то,  и  делал  мне  знаки,  кажется,  хотел, чтобы я пригнулся. Но я не
понимал, в чем опасность, и стоял прямо.

Призрак  огляделся  как  следует  и,  убедившись  что  никого нет, кинулся к
другому  дереву.  Бежать он не мог, трава мешала, но торопился изо всех сил.
У  дерева  он  встал,  прижавшись  к  стволу,  будто  ища  защиты.  Теперь я
разглядел  его  лучше  и  понял,  что  он - тот пассажир в котелке, которого
высокий  Призрак  звал  Айки.  Он  постоял,  отдышался, перебежал к третьему
дереву.  Не прошло и часу, как он достиг яблони. Точнее, он застрял метрах в
десяти от нее.

Тут  он  остановился  прочно  -  он  не мог одолеть окружавших дерево лилий.
Ступать  по  ним  ему  было  не  легче, чем по противотанковым заграждениям.
Тогда  он  лег  и  попытался  проползти между ними, но они росли плотно и не
раздвигались  ни  за  что.  Призрак очень боялся, как бы его не увидели. При
каждом  шорохе,  при каждом дуновении ветра он замирал и пригибался, а когда
закричала   птица,   он   пополз  было  назад,  но  одумался  и  снова  стал
продвигаться  к  большому дереву. Он просто корчился от того, что это у него
не получалось.

Ветер  стал  сильнее.  Призрак  отдернул  руку  и сунул в рот палец - должно
быть,  лилия ударила его. Потом сильный порыв ветра налетел на дерево, ветви
заметались,  яблоки  посыпались  на  траву  и  на  несчастного  Призрака. Он
закричал.  Я  думал, что его совсем пришибло; действительно, он лежал минуты
две  и  тихо  стонал.  Однако  потом  он  снова  взялся за дело - он пытался
засунуть  яблоко  в  карман.  Конечно, это ему не удавалось, и он постепенно
снижал  свои  требования. Сперва он решил ограничиться двумя яблоками, потом
одним, самым большим, потом стал искать такое, которое влез