верю в
Бога  любви.  Никто  не  имеет права нас разлучать! Даже твой Бог! Так Ему и
скажи. Мне Майкл нужен! Он мой, мой, мой...

-  Он и будет твоим, Памела. Все будет твоим, даже Бог. Но ты не то делаешь.
Ничем нельзя овладеть по праву природы.

- То есть как? Это же мой сын, плоть от плоти!

-  А  где  сейчас  твоя  плоть?  Разве ты еще не поняла, что природа тленна?
Смотри! Солнце всходит. Оно может взойти каждую минуту.

- Майкл - мой!

-  В каком смысле - твой? Ты его не сотворила. Природа вырастила его в твоем
теле,  помимо  твоей  воли.  Да...  ты как-то забыла, что ты тогда не хотела
ребенка. Майкл - несчастный случай.

-  Кто  тебе сказал? - перепугалась Дама, но тут же взяла себя в руки. - Это
ложь.  Это  неправда.  И  вообще,  не  твое  дело.  Я  ненавижу твою веру...
Ненавижу твоего Бога... Я его презираю. Я верю в Бога любви.

- Тем не менее ты не любишь ни нашу маму, ни меня.

-  Ах,  вот  что!  Так,  так, ясно... Ну, Реджинальд, не ждала! Обидеться на
это...

Дух засмеялся.

- Бог с тобой! - воскликнул он. - Тут у нас никого нельзя обидеть.

Дама застыла на месте. По-видимому, эти слова поразили ее всего сильнее.

- Идем, - сказал учитель, - пойдем дальше. - И взял меня за руку.

-  Почему вы меня увели? - спросил я, когда мы отошли подальше от несчастной
дамы.

- У них разговор долгий, - отвечал учитель, - ты слышал достаточно.

- Есть для нее надежда?

-  Кое-какая  есть.  Ее  любовь к сыну стала жалкой, вязкой, мучительной. Но
там  еще  тлеет  слабая искра, еще не все - сплошной эгоизм. Искру эту можно
раздуть в пламя.

- Значит, одни естественные чувства хуже других?

-  И  лучше,  и  хуже. В естественной любви есть то, что ведет в вечность, в
естественном  обжорстве этого нет. Но в естественной любви есть и то, за что
ее  можно счесть любовью небесной, и на этом успокоиться. Медь легче принять
за  золото, чем глину. Если же любовь не преобразишь, она загниет, и гниение
ее  хуже,  чем  гниение  мелких  страстей.  Это  - сильный ангел, и потому -
сильный бес.

-  Не  знаю,  можно  ли  говорить  об  этом  на  земле.  Меня  обвинили бы в
жестокости.  Мне  сказали  бы,  что  я не верю в человека... что я оскорбляю
самые светлые, самые святые чувства...

- Ну и пусть говорят, - сказал учитель.

-  Да  я и не посмел бы, это стыдно. Нельзя пойти к несчастной матери, когда
ты сам не страдаешь.

-  Конечно,  нельзя,  сынок.  Это дело не твое. Ты не такой хороший человек.
Когда  у  тебя  самого сердце разобьется, тогда и поглядим. Но кто-то должен
вам  напомнить  то, что вы забыли: любовь в вашем смысле слова - еще не все.
Всякая любовь воскреснет здесь, у нас, но прежде ее надо похоронить.

- Это жестокие слова.

-  Еще  более  жестоко  скрыть  их.  Те, кто это знает, боятся говорить. Вот
почему горе прежде очищало, теперь - ожесточает.

- Значит, Ките был неправ, когда писал, что чувства священны?

-  Вряд  ли  он  сам  понимал,  что это значит. Но нам с тобой надо говорить
ясно.  Есть только одно благо - Бог. Все остальное - благо, когда смотрит на
Него,  и  зло,  когда  от  Него  отвернется.  Чем  выше и сильнее что-либо в
естественной  иерархии,  тем  будет  страшнее оно в мятеже. Бесы - не падшие
блохи,  но падшие ангелы. Культ похоти хуже, чем культ материнской любви, но
похоть реже становится культом. Гляди-ка!

Я  поглядел  и увидел, что к нам приближается Призрак, а у него что-то сидит
на  плече. Он был прозрачен, как и все призраки, но одни были погуще, другие
пожиже,  как  разные клубы дыма, одни - побелее, другие - потемней. Этот был
черен  и  маслянист.  На  плече  у него примостилась красная ящерка, которая
била  хвостом,  как  хлыстом,  и  что-то шептала ему на ухо. Как раз когда я
увидел  его,  он  с  нетерпением  говорил  ей:  "Да  отстань ты!", но она не
перестала.  Сперва  он  хмурился, потом улыбнулся, потом повернулся к западу
(раньше он шел к горам).

- Уходишь? - спросил его чей-то голос.

Дух,  заговоривший  с  ним,  был  как  человек,  но  побольше,  и  сиял  так
ослепительно,  что я почти не мог на него смотреть. Свет и тепло исходили от
него,  и  я  почувствовал себя, как чувствовал прежде в начале летних жарких
дней.

-  Да,  ухожу,  -  отвечал Призрак. - Благодарю за гостеприимство. Все равно
ничего  не  выйдет. Я говорил вот ей (он указал на ящерку), чтобы она сидела
тихо,  раз  уж  мы  тут,  -  она  ведь сама подбивала меня поехать. А она не
хочет. Вернусь уж я домой...

-  Хочешь, чтобы она замолчала? - спросил пламенный Дух. Теперь я понял, что
он - ангел.

- Еще бы! - ответил Призрак.

- Тогда я ее убью, - сказал Ангел и шагнул к нему.

- Ой, не надо! - закричал Призрак. - Вы меня обожжете! Не подходите.

- Ты не хочешь, чтобы я ее убивал?

- Вы сперва спросили не так...

-  Другого  пути  нет,  -  сказал Ангел. Его огненная рука повисла прямо над
ящеркой, - Убить ее?

-  Ну,  это другой вопрос. Я готов об этом потолковать, но это так просто не
решить. Я хотел, чтобы она замолчала... Измучила она меня.

- Убить ее?

- Ах, время есть, обсудим потом...

- Времени больше нет. Убить ее?

-  Да  я  не  хотел  вас  беспокоить.  Пожалуйста, не надо... Вот она и сама
заснула. Все уладится. Спасибо вам большое.

- Убить ее?

-  Ну  что  вы,  зачем  это  нужно? Я с ней сам теперь справлюсь. Лучше так,
потихоньку, постепенно, а то что ж убивать!

- Потихоньку и постепенно с ней ничего не сделаешь.

-  Вы  так  считаете?  Что ж, я подумаю об этом, непременно подумаю... Я бы,
собственно,  и  дал вам ее убить, но я себя что-то плохо чувствую. Глупо так
спешить. Вот оправлюсь и, пожалуйста, убивайте. Выберем подходящий день.

- Другого дня не будет. Все дни - теперь.

- Да отойдите вы! Я обожгусь. Что она? Вы меня убьете!

- Нет, не убью.

- Мне же будет больно!

- Я не говорил, что тебе не будет больно. Я сказал, что не убью тебя.

-  А,  вон  что!  Вы  думаете,  я  трус.  Ну,  давайте  так: я съезжу туда и
посоветуюсь с врачом. Я приеду, как только выберу минутку.

- Других минут не будет.

-  Что вы ко мне пристали? Хотите мне помочь, убивали бы ее без спроса, я бы
и охнуть не успел. Все было бы уже позади.

  * Я не могу убить ее против твоей воли. Ты соглашаешься?

Ангел  почти  касался  ящерки.  Тут она заговорила так громко, что даже я ее
услышал.

-  Осторожно!  - сказала она. - Он меня убьет, он такой. Скажи ему слово - и
убьет.  А  ты  останешься  без  меня  навсегда. Это неестественно! Как же ты
будешь  жить?  Ты  же  станешь  призраком, а не человеком. Он таких вещей не
понимает.  Он  -  холодный, бесплотный дух. Они могут так жить, но не ты же!
Знаю,  знаю,  у  тебя  и наслаждения нет, одни помыслы. Но это все же лучше,
чем  ничего!  А  я  исправлюсь.  Признаю,  бывало  всякое, но теперь я стану
потише.  Я  буду  тебе  нашептывать  вполне невинные помыслы... приятные, но
невинные...

- Ты соглашаешься? - спросил Призрака Ангел.

- Вы убьете и меня...

- Не убью. А если бы и убил?

- Да, вы правы. Все лучше, чем она.

- Убить ее?

-  А,  чтоб  вас!  Делайте,  что хотите! Ну, поскорей! - закричал Призрак, и
очень тихо прибавил: - Господи, помоги мне.

И  тут  же  вскрикнул так страшно, что я пошатнулся. Пламенный Ангел схватил
ящерку огненно-алой рукой, оторвал и швырнул на траву.



Сперва  я как бы ослеп, потом увидел, что рука и плечо у Призрака становятся
все  белей  и плотней. И ноги, и шея, и золотистые волосы как бы возникали у
меня  на глазах, и вскоре между мной и кустом стоял обнаженный человек почти
такого же роста, как Ангел.

Но  и  с  ящерицей  что-то  происходило.  Она не умерла и не умирала, а тоже
росла  и  менялась.  Хвост,  еще  бьющий  по  траве,  стал  не чешуйчатым, а
подобным  кисти.  Я  отступил  и  протер  глаза.  Передо  мной  стоял дивный
серебристо-белый конь с золотыми копытами и золотой гривой.

Человек  погладил  его по холке, конь и хозяин подышали в ноздри друг другу,
а  потом  хозяин  упал  перед Ангелом и обнял его ноги. Когда он поднялся, я
подумал,  что  лицо  его  -  в  слезах,  но, может быть, оно просто сверкало
любовью  и  радостью.  Разобрать я не успел. Он вскочил на коня, помахал нам
рукой  и  исчез  из  виду.  Ну  и  скакал  он!  За  одну  минуту они с конем
пронеслись  сверкающей  звездой  до  самых  гор,  взлетели вверх - я закинул
голову,  чтоб  их видеть, - и сверкание их слилось со светло-алым сверканием
утренней зари.

Все  глядя  им  вслед,  я  услышал,  что  и  долина, и лес полнятся могучими
звуками,  и  понял  почему-то,  что  поют  не духи, а трава, вода и деревья.
Преображенная  природа  этого края радовалась, что человек снова оседлал ее,
и пела так:

Ничто покой не возмутит и радость не нарушит,

Святая Троица приют дает блаженным душам.

Господь хранит ее как щит - всех рыцарей отважных.

Она избегнет западни, томления и жажды.

Не страшен призрак ей во тьме, ни пуля в свете ясном.

Любую фальшь, любой обман узрит насквозь прекрасно.

Ни тайный смысл, ни солнца жар ей вовсе не опасны.

Одни откажутся идти. а многих ждет путь ложный.

Она же истинным путем ступает непреложно.

Опорой прочной Сам Господь ей в мире горних странствий

Сквозь все ловушки проведет Своей десницей властной.

Она пройдет меж львов и змей. и хищный зверь не тронет.

Вся радость мира будет с ней у Божеского трона.



- Ты все понял, сынок? - спросил учитель.

- Не знаю, все ли, - ответил я. - Ящерка и вправду стала конем?

- Да. Но сперва он убил ее! Ты не забудешь об этом?

-  Постараюсь не забыть. Неужели это значит, что все, просто все в нас может
жить там, в горах?

-  Ничто  не  может, даже самое лучшее, в нынешнем своем виде. Плоть и кровь
не  живут  в  горах,  и  не  потому, что они слишком сильны и полны жизни, а
потому,  что  они  слишком  слабы.  Что  ящерица перед конем? Похоть жалка и
худосочна перед силой и радостью желания, которое встает из ее праха.

-  Значит, чувственность этого человека мешает меньше, чем любовь к сыну той
несчастной женщины? Она любила слишком сильно, но ведь любила!

-  Слишком сильно, по-твоему? - строго сказал он. - Нет, слишком слабо. Если
бы  она  любила  его  сильно, и трудности бы не было. Я не знаю, что будет с
ней,  но  допускаю,  что  вот  сейчас  она просит отпустить его к ней, в ад.
Такие,  как она, готовы обречь другого на вечные муки, только бы владеть им.
Нет,  нет.  Ты сделал неправильный вывод. Спроси лучше так - если восставшее
тело  похоти  так  могуче  и  прекрасно, каково же тело дружбы и материнской
любви?

Я не ответил ему, вернее, я спросил о другом.

- Разве тут у вас есть еще одна река?

Спросил  я  это  потому,  что  на  всех  опушенных  листьями ветках задрожал
пляшущий  свет,  а на земле я видел такое только у реки. Очень скоро я понял
свою  ошибку. К нам приближалось шествие, и на листьях отражались не отсветы
воды, а его сверкание.

Впереди  шли сияющие духи - не духи людей, а какие-то иные. Они разбрасывали
цветы,  и  те  падали  легко  и  беззвучно, хотя каждый листок весил здесь в
десять  раз  больше, чем на земле. За духами шли мальчики и девочки. Если бы
я  мог  записать их пение и передать ноты, ни один из моих читателей никогда
бы  не  состарился.  Потом  шли  музыканты,  а  за  ними  шла  та,  кого они
чествовали.

Не  помню,  была ли она одета. Если нет - значит, облако радости и учтивости
облекало  ее  и  даже влачилось за нею, как шлейф, по счастливой траве. Если
же  она  была  одета, она казалась обнаженной, потому что сияние ее насквозь
пронизало  одежды.  В  этой  стране одежда - не лична, духовное тело живет в
каждой  складке,  и  все  они  -  живые  его  части. Платье или венец так же
неотделимы, как глаз или рука.

Но я забыл, была ли она одета, помню лишь невыразимую красоту ее лица.

- Это... это... -начал я, но учитель не дал мне спросить.

-  Нет,  -  сказал  он,  - об этой женщине ты никогда не слышал. На земле ее
звали Саррой Смит, и жила она в Голдерс-Грин.

- Она... ну, очень много тут у вас значит?

- Да. Она - из великих. Наша слава ничем не связана с земной.

- А кто эти великаны? Смотрите! Они - как изумруд!

- Это ангелы служат ей.

- А эти мальчики и девочки?

- Ее дети.

- Как много у нее детей...

-  Каждый  мальчик  и  даже  взрослый  мужчина  становился  ей сыном. Каждая
девочка становилась ее дочерью.

- Разве это не обижало их родителей?

-  Нет.  Дети  больше  любили  их, встретившись с ней. Мало кто, взглянув на
нее,  не  становился  ей  возлюбленным.  Но  жен  они  любили после этого не
меньше, а больше.

-  А что это за зверь? Вон - кошка... кот... Прямо стая котов... И собаки...
Я не могу их сосчитать. И птицы. И лошади.

-  Каждый зверь и каждая птица, которых она видела, воцарялись в ее сердце и
становились  самими  собой.  Она  передавала им избыток жизни, полученной от
Бога.

Я с удивлением посмотрел на учителя.

-  Да,  -  сказал он, - представь, что ты бросил камень в пруд, и круги идут
все  дальше  и  дальше.  Искупленное человечество молодо, оно еще не вошло в
силу.  Но  и сейчас в мизинце великого святого хватит радости, чтобы оживить
всю стенающую тварь.

Пока  мы  беседовали,  прекрасная женщина шла к нам, но глядела не на нас. Я
посмотрел,  куда  же  она глядит, и увидел очень странного призрака. Вернее,
это   были   два  призрака.  Один,  высокий  и  тощий,  волочил  на  цепочке
маленького,  с  мартышку  ростом. Высокий мне кого-то напоминал, но я не мог
понять,  кого.  Когда  Прекрасная  Женщина подошла к нему почти вплотную, он
прижал  руку  к груди, растопырил пальцы и глухо воскликнул: "Наконец!". Тут
я понял, на кого он похож: на плохого актера старой школы.

-  Ох, наконец-то! - сказала Прекрасная Женщина, и я ушам не поверил. Но тут
я  заметил, что не актер ведет мартышку, а мартышка держит цепочку, у актера
же  на  шее  -  ошейник.  Прекрасная  Женщина  глядела  только  на мартышку.
По-видимому,  ей  казалось,  что  к  ней  обратится  карлик, высокого она не
замечала  вообще.  Она  глядела  на  карлика,  и не только лицо ее, но и все
тело,  и  руки  светились  любовью.  Она  наклонилась  и  поцеловала  его. Я
вздрогнул  - жутко было смотреть, как она прикасается к этой мокрице. Но она
не вздрогнула.

-  Фрэнк,  - сказала она, - прости меня. Прости меня за все, что я делала не
так, и за все, чего я не сделала.

Только  сейчас я разглядел лицо карлика, а может быть, от ее поцелуя он стал
плотнее.  Вероятно, на земле он был бледным, веснушчатым, без подбородка и с
маленькими  жалкими  усиками.  Он как-то нехотя взглянул на нее, краем глаза
поглядывая на Актера, потом дернул цепочку, и Актер заговорил.

-  Ладно,  ладно,  -  сказал  Актер. - Оставим это... Все мы не без греха. -
Лицо  его гнусно исказилось (по-видимому, то была улыбка). - Что за счеты! Я
ведь  думаю  не о себе. Я о тебе думаю. Я все эти годы думал, как ты тут без
меня.

-  Теперь  все  позади, - сказала она. - Все прошло. Красота ее засияла так,
что  я  чуть  не  ослеп, а карлик впервые прямо взглянул на нее. Он даже сам
заговорил.

- Ты скучала без меня? - прокрякал или проблеял он.

  * Ты скоро все это поймешь... А сейчас... - начала она.

Карлик и Актер заговорили хором, обращаясь не к ней, а друг к другу.

- Видишь! - горько говорили они. - Она не ответила! Да и чего от нее ждать!

Карлик снова дернул цепочку.

- Ты скучала обо мне? - с трагическими перекатами спросил Актер.

- Миленький, - сказала Карлику Прекрасная Женщина, - забудь про все беды.

Казалось,  Карлик  послушался  ее  -  он стал еще плотнее и лицо его немного
очистилось.  Я  просто не понимал, как можно устоять, когда призыв к радости
-  словно  песня  птицы  весенним  вечером.  Но Карлик устоял. Они с Актером
снова заговорили в унисон.

-  Конечно,  благородней  всего  простить  и  забыть,  - жаловались они друг
другу.  -  Но  кто  это  оценит? Она? Сколько раз я ей уступал! Помнишь, она
наклеила  марку на конверт, она матери писала, когда мне нужна была марка? А
разве она об этом помнит? Куда там... - тут Карлик дернул цепочку.

-  Нет,  я не забуду! - воскликнул Актер. - И не хочу забыть! Что я, в конце
концов? Я не прощу твоих мучений!

- Ах, Боже мой! - сказала она. - Здесь нет мучений!

-  Ты  хочешь сказать, - спросил Карлик сам, от удивления не дернув цепочки,
- что была тут счастлива без меня?

-  Разве ты не желаешь мне счастья? - отвечала она. - Ну, пожелай сейчас или
вообще об этом не думай.

Карлик заморгал и чуть не выпустил цепочку, но спохватился и дернул за нее.

-  Что  ж...  -  произнес Актер горьким мужественным тоном, - придется и это
вынести...

-  Миленький,  - сказала Карлику Прекрасная Женщина, - тебе нечего выносить.
Ты  же не хочешь, чтобы я страдала. Ты просто думал, что я бы страдала, если
люблю тебя. А я тебя люблю и не страдаю. Ты это скоро поймешь.

- Любишь! -- возопил Актер. - Разве ты понимаешь это слово?

-  Конечно,  понимаю,  -  сказала Прекрасная Женщина. - Как мне не понимать,
когда я живу в любви! Только теперь я и тебя люблю по-настоящему.

- Ты хочешь сказать, - грозно спросил Актер, - что ты меня тогда не любила?

-  Я тебя неправильно любила, - сказала она. - Прости меня, пожалуйста. Там,
на  земле,  мы  не  столько любили, сколько хотели любви. Я любила тебя ради
себя, ты был мне нужен.

- Значит, - спросил Актер, - теперь я тебе не нужен?

-  Конечно нет! - сказала она, улыбаясь так, что я удивился, почему призраки
не  пляшут  от  радости. - У меня есть все. Я полна, а не пуста. Я сильна, а
не  слаба.  Посмотри  сам!  Теперь  мы  не  нужны друг другу и сможем любить
по-настоящему.

-  Я  ей не нужен!.. - говорил Актер неизвестно кому. - Не нужен!.. Да лучше
бы мне видеть ее мертвой у своих ног, чем слышать такое!

Тут Прекрасная Женщина впервые заметила Актера.

-  Фрэнк! - закричала она. - Фрэнк! Взгляни на меня! Я тебя ждала, а не его.
Послушай, что он говорит! - и она засмеялась.

Подобие  жалкой улыбки проступило на лице Карлика. Он взглянул на нее и, как
ни боролся, стал немного повыше.

-  Да  ты  и  видел меня мертвой! - продолжала она. - Не у ног, конечно, а в
кровати...  Больница  у  нас  была  хорошая,  старшая  сестра не дала бы нам
валяться  на  полу.  И  как  смешно,  что  этот твой манекен говорит здесь о
смерти!

Карлик  изо всех сил противился радости. Когда-то очень давно у него бывали,
вероятно,  проблески  разума  и  юмора.  И  сейчас  под  ее веселым и нежным
взглядом  он  понял  на  миг, как нелеп Актер. Он понял, чему она смеется, -
ведь  и  он  знал когда-то, что никто не смеется друг над другом больше, чем
влюбленные.  Но  он  боялся.  Не  такой встречи он ждал и не хотел принимать
чужие условия игры. Он снова дернул за цепочку, и Актер заговорил.

-  Ты  над  этим смеешься! - вознегодовал он. - Вот оно, мое вознаграждение!
Что  ж...  Оно  и  лучше,  что  тебе до меня нет дела. Иначе ты бы извелась,
вспоминая,  что  вытолкала  меня в ад. Что-о? Ты думала, после всего я здесь
останусь?  Нет  уж,  я  понимаю,  что  я  лишний.  "Не  нужен",  вот как она
сказала...

Карлик больше не говорил, но Прекрасная Женщина обратилась а нему:

-  Я  тебя  не  выгоняю,  ты  не  понял!  Здесь  так  хорошо. Все тебе рады.
Останься! - Но Карлик уменьшался на глазах.

-  Да,  - отвечал Актер, - а на каких условиях? Собака и та бы отказалась. Я
еще  не  потерял  достоинства.  Для  тебя  -  что я есть, что меня нет. Тебе
безразлично, что я вернусь в холод, во мглу, на пустынные улицы...

- Фрэнк, не надо! - прервала она. - Зачем нам с тобой так говорить!

Карлик  был  теперь  так мал, что ей пришлось опуститься на колени. Актер же
кинулся на ее реплику, как собака на кость.

-  Как же! - вскричал он. - Ей больно это слушать! Вечная история!.. Ее надо
оберегать.  Она  не  терпит  грубой  правды.  Это  она-то, она, которой я не
нужен!  Ей бы только не огорчаться. То