Наум Шац. - Я чай пью, как видишь.
     От этих слов Симон кисло поморщился, как морщатся от явной лжи.
     -  Слушать их тошно, - продолжал сосед. - Они нам беду  готовят, братья
наши с Иудейских гор... Так что же говорили сегодня? Ну-ну, послушаем!
     - Наум, не прикидывайся, у меня к тебе серьезное дело.
     Инженер  Шац  сделал  неопределенный  жест  руками. И  погрузил твердый
взгляд в Симона,  пусть знает, пройдоха, Наум давно раскусил в  нем платного
осведомителя.
     До сих пор Наум  не  замечал за собой слежки. Слежка  за ним ничего  не
даст.  Он дома обычно  сидит.  Работа, квартира. Сидит, теории составляет  -
отрада и утешение. Они  знают, какой Наум  подозрительный. Его голыми руками
не возьмешь. Таких иным способом потрошат. О, недаром живет душа в человеке,
ее только слушать надо уметь, она обо всем расскажет. Душе  одной ведомы все
опасности. Томится она у Наума, что-то гнетет ее. Будто сказать хочет: много
врагов у тебя, Наум, они погубить тебя взялись. Будь начеку, не доверяйся...
Зачем им ставить человека в подъезде? Они проще сделали. Вошли в  квартиру в
его  отсутствие,  вмонтировали магнитофон. Малюсенький такой. В шкафу  или в
стене.  Томимый  страхом,  Наум  начинает порой тщательно  исследовать  свое
жилище. Простукивает стены, сундук, шкаф. И не находит ничего. А  микрофоном
может  быть  тут  головка  гвоздя  или проволочка  на батарее отопления. Что
говорить, микрофончик вмонтировали отлично! Ну, а сосед Симон Шомпол? Может,
и  вправду  сидели  они  с Татьяной,  но  отпустили-то их  досрочно! А  кого
отпускают - Науму не говорите. Только агентов, тех, что сломались и согласны
сотрудничать. Вот и подселили Симона  по соседству, чтоб вламывался он среди
ночи, как сейчас, провоцируя на конфликты с властями. Э, нет! С тех пор, как
Наум подал документы на выезд, он драки на  улице стороной обходит, скандала
в очереди остерегается. Ему беречь себя нужно.
     - Вот и я решил письмо  написать,  - говорит Симон. -  Давай, Наум, два
письма  отошлем, твое и мое. Тебя ведь тоже, черт знает, маринуют. Тебе есть
на что жаловаться.
     - Не  могло быть такого письма из Грузии, отвечает в микрофон Наум Шац.
-  Чистейшая фабрикация. Они его сами там  сочинили в горах  Иудейских. Я на
такую  наживку  не клюну...  Хотел  бы я  знать,  а  как  ты  его  переслать
собираешься? Почтовыми, хи-хи, голубями? Ха-ха-ха...
     - Зачем голубями? И не почтой  обычной, почту  они вскрывают.  Приеду в
столицу в посольство. Или корреспонденту иностранному.
     - Сцапают  тебя  в  столице, Симончик.  Снова  в Магаданские  санатории
сошлют.
     - Магадан,  так Магадан! Я и оттуда бомбить  письмами  весь мир  стану.
Хватит  со  страху  помирать,  кончились  времена   те.  Есть  кому  за  нас
заступиться.
     Наум ужаснулся  вдруг. Он забыл микрофон! Он  даже увидел,  как  глазок
микрофона  стал наливаться  кровью и  яростью.  Наум  прокашлялся и начал  с
хорошей дикцией.
     -  Ты в двух вершках от своего носа не видишь беды. Неужели ты этой ямы
не видишь? Подумай только, куда они нас толкают,  науськивая писать подобные
письма?  Вот  вопим  мы: отпусти да  отпусти!  Не нужны нам  квартиры  ваши,
зарплата, должности. В трусах,  мол, уйдем, отпустите только! И  кажется нам
отсюда, что согласны мы жить в палатках, в пустыне, в  лишениях. Но  я готов
пари с тобой  заключить, что  ты  же  первый по  прибытии на  землю  предков
станешь  воду  мутить и палки в  колеса совать. Увидишь, как  другие ходят в
театр, в  рестораны, ездят за границу, - плюнешь на  свой идеализм, захочешь
простой уравниловки.  Лишь бы не грызла  черная  зависть. О, уж  мы-то  себя
знаем, что мы за народ, ради благополучия своего  все  на пути растопчем.  А
они нас под нож гонят, чтоб  всех  тут пересажали. А когда вышвырнут отсюда,
мы там любой подачке рады будем. Мы им нужны раздавленные, пришибленные.
     - Чушь порешь!  - воскликнул Симон. - Возьми нас, к примеру, шесть  лет
отбарабанили - и что, Сибирь нас сломила? Там-то по-настоящему все поняли.
     - Шесть  - ерунда! Вы бы пятнадцать позагорали, тогда бы я на вас хотел
поглядеть. Да  и спрашивать  с вас нечего, вы тогда пацанами были.  А сажать
будут. За шорох, за взгляд, за слово. И лепить не меньше пятнадцати.
     Дикцией своей и изложением мыслей Наум остался доволен. Он увидел даже,
как речь его легла на пленку, и через час ее прослушают. И самый главный, от
которого все зависит, поднимется, обведет присутствующих  взглядом и скажет:
ну,  товарищи, вот мы и проникли в образ  мыслей этого человека. Как видите,
он нам не враг. Несчастный он  человек.  Прекрасно  понимает, что там ему  в
тысячу раз хуже будет. Ему бы только с родителями соединиться. Как  же решим
с Шацем? Отпустим? Я - за...
     - Не  может  быть, чтоб ловушка  была, -  говорит  Симон.  -  Это  бред
какой-то, теории твои. Нам крови своей верить надо!
     - О, Симон, не витай в облаках! Почему мы не  ценим, что нас вообще  не
гонят отсюда? Убирайтесь-де к чертовой матери,  пархатая  свора. Выделил мир
вам  страну наконец,  вот и  езжайте  к  себе, нечего  наш  хлеб есть!  Ишь,
вообразили  о себе, будто  страшно умные, будто обойтись  без них  не можем.
Симон, мы благодарны  должны быть, что власти этой страны  так  милосердны к
нам. Ведь  если хлынут в  Израиль сотни  тысяч, там катастрофа будет! А  все
продолжаем талдычить: отпусти, отпусти!  Выведем их из  терпения, и в Сибири
все окочуримся!
     Наум  был в восторге. Вот как можно  коварство  врагов обратить  в свою
пользу!  Да,  быть начеку - вернейшее дело.  Быть  подозрительным  -  значит
обладать изощренным умом.
     А если в квартире микрофона нет? И Наум обиделся даже, что мог упустить
блестящую  возможность  перехитрить  своих тюремщиков.  Микрофон обязательно
должен быть!
     - Надеюсь, Наум, что весь разговор наш останется тайной!
     Симон с  огорчением убедился, что сосед  его  наглухо  спрятан в  броню
своей трусости.  А вызволить  его  оттуда  нет ни  малейшей возможности. Да,
подумал он многозначительно. Исход нашего времени - это не Исход египетский,
когда был у народа вождь, за все отвечавший и всемогущий. Сегодня каждый сам
себе  вождь, сам себе Моисей. У  каждого своя дорога к спасению. Как можешь,
так и спасайся.
     -  Когда письмо  мое  попадет в Иерусалим, мне  уже ничего  страшно  не
будет, - сказал Симон. Пусть оно даст силы хотя бы другим сомневающимся.
     "Это я, стало быть, трус, я сомневающийся?  вскипел в душе  своей  Наум
Шац. - Я, который  вышел один против дракона? Давай, давай, Симончик, выходи
и ты, попробуй. Посмотрим, что ты за боец отважный!".
     - Одну услугу, Наум, ты все же окажи мне. В столице с гостиницей трудно
будет,  наверняка не достать. А я пока разнюхаю что  к чему - неделя  пройти
может.  Как  там, "попки"  стоят  у посольства?  Как в дверь проскочить?  Не
валяться же  мне на вокзальной  скамье.  Ты дай  мне адрес своего  приятеля,
записочку. Так, мол, и так, пусть человек у тебя переночует.  А я обещаю вам
осторожным быть, не подвести вас под монастырь, как говорится...
     Недели  три  после  этого  Наум  Шац  мучительно поедал  себя: в  каком
разговоре он  мог  проболтаться  Симону  о существовании  в  столице  своего
приятеля?  Скорее всего  - не  говорил никогда. Это сам Симон выдал попросту
обширную осведомленность  органов,  где  он служит верным  псом  на  штатной
должности. Там, где пишут сценарии для подобных провокаторов.
     Вскоре,  однако, иерусалимский диктор  сообщил миру содержание Симонова
письма.
     Тут  охватила  Наума  гордость.  Он  был первым  читателем  знаменитого
сообщения. В черновом  еще варианте письмо это лежало на его столе... Теперь
ясно, что Симон свой.
     Но сразу точно  ледяной сквозняк  вошел ему в душу. И сковал его  ужас.
Диктор  произнес фамилию соседа, номер дома  и номер квартиры! Искать Симона
теперь не  надо. Сегодня же ночью приедут за ним и  скрутят. Быть может, они
уже  едут  брать  его? Станут пытать  -  и  выдаст Симон сообщников.  Станут
потрошить -  и  он  скажет,  кто  был  первым  читателем,  кто дал  адрес  в
столице...
     Ах, был бы тогда микрофон в квартире! Они бы и  доехать  ему не дали до
столицы или схватили бы с поличным у самой посольской двери
     Что же  делать?  Что  делать?  Может,  не  теряя  ни  секунды, бежать с
повинной. Что-нибудь скинут за это! Нет, поздно!
     Зачем, зачем не сел он тогда тоже писать письмо? Вот пойдет он сейчас в
Сибирь,  и никто никогда не узнает  о бедном инженере из дождливого  города.
Никто за  него не заступится, словечка нигде  не замолвит. Так и сгинет Наум
Шац в лютых снегах, будто и не жил на свете белом.



ЮБИЛЕЙНЫЙ МАТЧ

     Он был на  редкость  рослым легковесом: длинный, как каланча,  он стоял
сейчас  рядом со мной в шеренге и  грыз ногти, стараясь унять мандраж  перед
боем.
     Стенка к  стенке стояли мы - их десять и нас десять, не считая тренеров
обеих команд. А судья-информатор громко  выкрикивал  в мегафон боевые  пары.
Странно звучали имена наши на их языке. Потеха, да и только!
     Бен  оглядывал тем временем трибуны. - В  глазах  темно, - сказал он. -
Одни зонтики! Весь городишко приперся сюда, точно сговорились. - Устроят нам
юбилей - буркнул я. - Ох, устроят...
     - Не паникуй, бокс в этих краях любят, - стал он меня утешать. - Хлебом
их не корми, дай на мордобой поглазеть!
     Все  во мне  так и сжималось в предчувствии беды.  С самого начала не в
жилу  была  мне эта поездка.  -  Гляди, какие  рожи угрюмые, - талдычил я. -
Добрым людям в такую  погоду дома  сидеть положено. Вот  и дождь начинается,
понятия не имею, как драться будем!
     Первые  капли  дождя падали  на серый  брезент  ринга. Дождь мочил наши
голые плечи и спины. Наши мышцы вздувались и каменели на холоде.
     Команда  литовцев  - десять  белобрысых напротив  -  стояли  в  теплых,
махровых халатах, и  мы им страшно  завидовали. Они, вообще,  вели себя, как
кретины. Когда судья-информатор выкликал пару, они вытанцовывали на середину
ринга, задрав  над головой кулаки, точно заправские профессионалы. Улыбались
и кланялись во все стороны. Публике это нравилось:  им орали вовсю, свистели
и подбадривали.  Мы  же  вели себя скромно,  не имело смысла  выпендриваться
здесь.
     Чтоб зря не торчать на  этом  спектакле, я  попытался узнать противника
своего  до того,  как  нас друг другу представят. Это не составляло большого
труда хоть  и были они  укутаны в  халаты. Стоял он  третьим от тяжеловеса и
тоже пялил на меня глаза. При этом он зевал часто, будто сильно скучает. А я
понимал  хорошо - от мандража все  того  же. Был  он с короткой шеей и мощно
сбитый  в  плечах.  Зато  руки  его  казались  короче  моих.  И  этого  было
достаточно, чтобы составить мне тактику боя на первый раунд.
     Потом  нас  представили.  Улыбаясь, мы похлопали по спинам друг друга и
вернулись свои шеренги. Вот и вся петрушка.
     Тошно сказать, к чему приурочили нашу  матчевую встречу. Литва отмечала
юбилей "воссоединения" с Россией - ну просто с души воротило!
     Уж мы то знали, что  это  был за праздник! Русскую речь  тут терпеть не
могли.  А мы дурака валяли  -  исключительно  по-узбекски  лопотали.  И  нас
принимали  за иностранцев. Обмануть  на этом удавалось разве что продавщиц в
магазинах, но только не людей сведущих.
     Комедия  с парадом участников подходила к концу. Последними представили
тренеров у  литовцев был  какой то старик.  Держался он  сухо,  зубы стиснул
будто драться предстояло  ему одному, а не всей его белобрысой ораве. Бухман
вышел на середину  ринга  с поганенькой, виноватой улыбкой.  Они  обменялись
кубками, и вся эта липа закончилась.
     ...Сегодня  утром,  собираясь  ехать  на  взвешивание,  мы встретили  в
вестибюле  гостиницы их  тренера.  Утром старик улыбался нам,  был  вежлив и
снисходителен. Был отвратительно ласков, точно  победу над  нами  уже имел в
кармане. Не приняты в нашем деле такие выходки, убейте меня - не приняты.
     Бухман наступил  ногой нижний канат, а второй оттянул повыше.  И  через
эту щель мы стали прыгать с помоста на землю. - Агаф, а ты сиди в раздевалке
сказал Бухман - Весь  матч сиди в раздевалке будешь ребят готовить на выход.
Обстановка тут складывается неважная.
     Капитан  команды Вовчик  Агафонов тоже был гусь тертый, отбрыкивался от
всех поручений.  А  может, он  догадывался, зачем нас сюда притащили.  - Нет
Борис  Михалыч,  уставать мне сегодня никак нельзя. Самому биться до красных
соплей Назначьте разминать Хану - она не хуже меня справится.
     Агаф уже  был на  земле Бухман  сверху поманил его  пальцем.  -  Ну-ка,
умница мой, взгляни в ту сторону.
     Возле  столика  главного  судьи  матча  собрались рефери и все  боковые
судьи. Их было человек двадцать, во всем белом с черными бантиками на шее. И
все они шептались,  явно о чем-то сговариваясь.  Тоже хорошие свиньи - будто
не  было  у  них   другого  места  и  времени  чтоб  сговориться.  -  Ничего
подозрительного  не  вижу, - прикинулся идиотом  Агаф.  -  График  судейства
обсуждают,  как  и положено.  А может, анекдоты  рассказывают  последние про
советскую власть. -  Забыл где находимся, - зашипел  Бухман.  - Обдерут нас,
как Сидоровых коз. Иди в раздевалку и готовь ребят, чтоб были как звери. Тут
надо на голову быть выше их, иначе не уйти от позора.
     Ну и  Бухман. Тот еще - Бухман. Потом мы узнали, что за инструкция была
у него. Он и сам не знал, чего ему спасти. Он только и думал, как бы придать
матчу видимость правдоподобия.
     Мы шли в раздевалку. Дрожали мы от холода, как сукины дети.
     По  случаю бокса  на  поле  стояли длинные,  низкие  скамейки.  Трибуны
тянулись  таким образом до  самого ринга. Из-под зонтов  наблюдала  за  ними
публика. Все как один - блондины, литовцы.
     У  входа в  раздевалку  начинался  деревянный  тоннель. Между  нарядами
милиции мы увидели Хану. На ней  был желтый модерновый дождевик и косынка. -
Мальчики, Боря мой там не мерзнет? Вынести ему что-нибудь теплое? - Не стоит
ему ничего приносить, - съязвил Агаф. - Бои как начнутся он мигом согреется.
Полотенчиком  нас обмахивать  он мастер первого сорта. Больше ни на  что наш
тренер и не годен. Верно я говорю, Леша?
     Агаф так и  нарывался на скандал, а тяжеловес Леша Баранов человек  был
бесхитростный. - Не  любит он нас, - протрубил Леша. - Не любит и не жалеет.
Так и можешь ему передать,  Хана. Какого  хрена  не отменил  матча?  Что  за
новость еще - под дождем драться? Где это видано?
     Хана не унималась:  - Агаф, а может зонтик ему вынести? - Слышал, Леща,
зонтик. Ринг под зонтиком! Вот  Хана дает! - Цирк! - ответил тяжеловес. Цирк
с клоунами. Э,  нет.  Хана!  Боксеры мы,  слышишь, а  не труппа  с клоунами!
Команду  греть  сегодня  тебе придется  Агафу сосредоточиться  надо,  у него
крепкий орешек.
     Мы быстро оделись и вышли к рингу.
     В первом весе от нас выступал Саша Цой, или просто Мизинчик, маленький,
кривоногий  кореец с  большим плоским  лицом.  В бою  Мизинчик  был  цепкий,
двужильный и брал противника одним измором. Перед каждым боем его полагалось
долго злить, и Бухман всегда его жарко науськивал.
     Мы сели у самого ринга, на специальную скамейку участников.
     Шел первый раунд: Мизинчик был, точно вихрь, и таскал своего литовца из
угла в угол. - Будка у  Мизинчика, как у тяжеловеса! - изрек Васька Истомин.
-  Что,  как  у  тяжеловеса?  -  испугался Леша Варанов.  - Морда, говорю, у
Мизинчика здоровенная, в такую  с закрытыми глазами  бей -  не промахнешься!
Кури себе, Леша, не волнуйся.
     Васька Истомин сидел у другого конца скамьи, пряча в воротник голову, а
Леша курил  сигарету,  держа  се  в рукаве,  чтоб никто не увидел. Он всегда
курил  перед боем,  если  одолевал его мандраж. - Сашенька, дави!  -  заорал
вдруг Васька.
     Выиграть  первый бой, сделать почин -  это  всегда очень  важно. - Дави
его, не отпускай! - подхватили мы все тоже.
     Мизинчик шел впереди на  уйму очков. Он выиграл первый раунд, и второй,
а мы считали каждый удар.
     Но за  минуту до конца  боя литовец изловчился и врезал  ему сильнейший
удар по челюсти. Колени дрогнули у  Мизинчика,  но он устоял.  Рефери тут же
открыл счет.  Мизинчик подошел к  канатам,  что-то пожевал  губами,  а потом
выплюнул  в нашу  сторону  свой передний  зуб, весь  в  красной юшке. Васька
сорвался с места и спрятал зуб в карман.
     Этот бой  мы продули.  И следующий тоже. А по огромному  кольцу  трибун
пошел плескаться подозрительный гул, публика свистела и махала зонтами.
     В третьей паре воевал Бен.
     Противник у  него  был коротышка,  конфетка, а  не противник - таких он
расстреливал  обычно  с дальней дистанции,  как  хотел.  Мой кореш  считался
лучшим технарем страны, у него и приз был за блестящую технику.
     В этом же бою Бен превзошел самого себя, до того он был точен, красив и
быстр. Последний подонок не мог усомниться в его победе.
     Он сам подошел  к своему литовцу и поднял его руку. Лучше и нельзя было
выставить на посмешище судей. Плюнул, и сошел с помоста.
     На ринг поднялась следующая пара. Совершенно  расстроенный,  я встал со
скамьи. -  Пора в  раздевалку, -  сказал  я нашим. - Посиди еще малость,  за
Агафа поболеть надо! - Нет, хватит с меня, тошно  смотреть,  как  над боксом
глумятся!
     В раздевалке я подошел к Бену, чтобы утешить  его. - Хороший был бой, -
сказал я ему. -  Спасибо за удовольствие. И наши тоже от тебя в восторге. Ты
не огорчайся, не надо. Считай, что выиграл сам для себя, для друзей. Какое в
спорте еще может быть удовлетворение?
     Он улыбнулся мне в ответ криво и жалко. -  Чуть беды не натворил,  едва
удержался  не врезать по харе кому-нибудь из судей.  - Умница, - поцеловал я
его. - Мне бы твои нервы и выдержку!
     Впереди  меня выступали двое:  прошлогодний  чемпион Средней Азии Оська
Гохберг, или просто Гоха - боец смелый и умный, левой рукой он разил наповал
чуть ли не в каждом  бою. И - Толик  Каримов, инженер с  кабельного  завода,
телосложением - мышечное чудо, тоже нокаутер.
     Хана возилась с Гохой, готовя его на выход. - Своего знаешь? - спросила
она меня. -  Нет, - сказал я. - Пожали руки  друг другу,  мои вроде длиннее.
Вот и все.
     - Тебе с  ним попотеть придется. Я видела его на первенстве Вооруженных
Сил - рубака и лезет в ближний бой... Ты  вот что: держись от него подальше,
разведай все. А сильный удар поймаешь - не  злись, не теряй голову... Ну,  а
остальное тебе уже Боря в ринге подскажет. Иди, грейся пока!
     И я приступил к разминке.
     Минут десять выделывал  различные  упражнения,  каждый раз  прибавляя в
темно, пока весь организм не стал подчиняться мне, как послушная машина.
     Тем временем Хана  отправила на ринг Гоху, а Толик сидел на  табурете в
халате и в перчатках, тоже готовый на выход.
     Хана целиком перешла ко мне. Она шутила со  мной, отвлекала мои мысли о
боя  она  отлично  знала, чего  мне надо в  эти  минуты. Меня,  если  честно
признаться,  ни  в  коем  случае  нельзя  оставлять  наедине   с  мандражом.
Воображение может легко свалить меня задолго до боя.
     Лоб  у тебя сухой,  -  говорила  она. - Таким  я тебя не  выпущу.  Этот
молодчик, чего доброго, и головой  тяпнет, бровь тебе может посечь. Зачем же
из-за ерунды  проигрывать?  Поди ко мне, я тебе вазелином лицо смажу! И Хана
ни на шаг не отходила от меня. И я был очень ей благодарен  за это. Она была
мне сейчас самым дорогим человеком во всем этом гнусном мире.
     В раздевалку влетел Гоха. Он прямо-таки кувыркался от радости.
     Что, красавчик,  нокаутировал - поняла  Хана. - Ага! - Ну, слава  Богу,
хоть счет размочили. - Поздравляю, Гоха, - сказал я. - Спасибо, и тебе удачи
большой!..  Там  льет  вовсю. Ринг  скользкий,  как  в  мыле.  Ты  канифолью
хорошенько натрись!
     Хана тут же принесла кусок канифоли и бросила мне под ноги. Я  раздавил
его,  растирая