о "Ночной обыск".


     Ученик Хлебникова Шкловский помочился в броневики
гетмана Скоропадского --  это из той же оперы, или, если
хотите, поэмы. Булгаков пришпилил Шкловского в "Белой
гвардии", и правильно сделал, хотя тот обиделся на всю
жизнь и много лет спустя говорил Чудакову, что на веранде
дома Герцена сидели крупные люди.


     Но это не мешало им быть шпаной.


     Крупной, как воры в законе.


     Тут, к сожалению, прав недоброжелатель советской ли-
тературы Ходасевич, написавший совсем плохую статью о
Маяковском.


     Другой архаист, Бунин, пишет в "Окаянных днях":


     43


     Был В. Катаев (молодой
писатель). Цинизм нынешних
молодых людей прямо невероятен.
Говорил: "За сто тысяч
убью кого угодно. Я хочу
хорошо есть, хочу иметь хорошую
шляпу, отличные ботинки".


     Сказать, что русская литература
виновна в русской ре-
волюции --  значит сказать
самую малость. Это мировой про-
цесс --  превращение артиста
в героя скандальной хроники,
скандальных историй,
скандальной истории. Россия гордит-
ся буйством Есенина как
чем-то немыслимым на Западе.
Но на Западе этот процесс
шел не менее бурно. Начало его
зафиксировано, пожалуй,
в "Подземельях Ватикана" Андре
Жида, где Лафкадио --
как кажется немотивированно, но
мы-то знаем, что для
остраненной остроты ощущений --
убивает незнакомого соседа
в купе поезда.


     Тот же Андре Жид еще в
конце прошлого века написал
"Плоды земные" --  книгу,
мало известную в России, но на
Западе сделавшую революцию.
"Послание" книги было в
духе Шкловского: обновленное
переживание чувственной
полноты бытия.


     В мемуарной литературе
встречаются упорные утверж-
дения, что Есенин если
не расстреливал несчастных по
темницам, то не раз присутствовал
при этом. Это из той
же области, что разговоры
о его бисексуальности: мог по-
пробовать педерастию
из хулиганской лихости, как пробовал
Лимонов, открыто пишущий
об этом.


     Лимонов, конечно, босяк,
но босяк литературный, имею-
щий сильную традицию
в России, можно сказать, благо-
родную традицию босячества
как всяческого революциониз-
ма. Это Горький и Маяковский
вместе взятые --  но в про-
цессе вырождения, нисхождения
и саморазоблачения типа
писателя и литературной
темы.


     Нисхождение темы здесь
означает ее выпячивание: ма-
териал берется вне искусства,
втаскивается на экран тремя,
а не двумя измерениями.
Лимонов писатель никакой, не-
существующий. Но вместе
с ним исчезает литература как
художество, как "метод",
он знак этого исчезновения. По-
этому он событие большое,
хотя и отрицательное. Отрица-
тельность здесь не оценка,
а математическое понятие: мень-
ше, чем ноль, но не ноль.


     Чтобы утешить Лимонова,
скажу, что такая же минус
единица на Западе --  Пазолини,
по крайней мере в его
фильме "Сало, или Сто
двадцать дней Содома": ощущаемость


     44


     материала в фильме --  внеэстетического
характера, он дей-
ствует на нервы.


     С совершенно внеэстетической
откровенностью Лимонов
называет свою книгу "Дневник
неудачника". И никакие
литературные реминисценции
не должны заслонить того,
что речь у него идет о реальных
пижамах и пиздах. Неудача
Лимонова --  социальная: он
не попал в свое время в совет-
скую писательскую номенклатуру
и об этом печалится на
Западе, совсем не о тамошних
голодных и рабах.


     Тема советской литературы
--  да и тема современного
искусства вообще --  приходит
здесь к самопознанию:

Нам надоели бумажные
страсти,
Дайте жить с живой женой!




Поэтому "Ладомира" Лимонову
никак не написать. Для
этого нужна вера в сверхчувственные
ценности, нужен уто-
пизм, еще не переставший
быть поэзией:

И зоркие соблазны выгоды,
Неравенство и горы денег
--
Могучий двигатель в лони
годы --
Заменит песней современник.




Нужна способность заменить поэмой
не только соблазны
выгоды, но и соблазны любви.
Шкловский, написавший об
этом в Zoo,
сам эту способность всего лишь имитировал, и
Zoo осталась единственной
его художественной удачей.


     Лимонов, как сказал бы Фейербах,
--  "тайна" Шклов-
ского, или его Немезида,
как сказал Вл. Соловьев о Каткове
в его отношении к славянофилам.
У этого певца мастерства
искусство было лишено метафизического
измерения, ука-
зывая лишь на эмпирические
соотнесения, помогая, всего-
навсего, острее ощутить
"жизнь" (на ученом языке, фор-
мализм есть вариант эмотивной
теории искусства). Но для
потребной --  или непотребной
--  остроты, как оказалось, со-
всем не обязательно искусство:
не нужно Zoo писать, до-
статочно живой Эльзы.


     Вопреки всякому формализму,
из искусства выперла эта
тема, "материал". А "стиль"
исчез в неизвестном направ-
лении. Впрочем, известно
в каком: растворился в постмо-
дернизме, "вивризме", хэппенингах.


     45


     "Художник" ныне подтверждает
наихудшие опасения
Тынянова в "Промежутке":
это голая тема, взятая на голой
эмоции. (Об этом и Шкловский
писал в "Современниках и
синхронистах".) Это --  "непосредственное
самовыражение"
какого-нибудь рок-певца.


     На Западе этот маскульт и
стал исходом искусства --
как в СССР им стал "культ
личности". Отсутствие в России
демократических традиций
привело к модели художника
как диктатора, тогда как
на Западе появился художник
как голос толпы. Рок-концерт
--  это не сольное выступле-
ние, а некое коллективное
действо.


     Художник-диктатор в СССР
--  Сталин. Эта идея долго
носилась в воздухе, а сейчас
ее зафиксировал Борис Гройс
в книге, по-немецки названной
"Сталин как полное собрание
сочинений".


     В диктаторстве как жестко
оформляющей жизнь идее
жизненный выход нашла "конструктивистская"
сторона
культурфилософии Шкловского.
Ее "гедонистическая" сто-
рона ушла в теперешний маскульт.
Первоначальная синте-
тичность, даже синкретичность,
теории разложилась, рас-
палась на эти два элемента.
Первый элемент уже в России
изжит.


     Перестройка и послеперестроечная
литературная жизнь
в России не будет реставрацией
"Нового мира" с Твардов-
ским, но без коммунистов.
"Культа личности" снова не
будет, но будет маскульт
с Лимоновым как очень вероятным
претендентом на роль культовой
фигуры.


     Лимонов --  telos
русской литературы. С другой стороны,
к литературе он имеет не
большее отношение, чем рок-стар
Мадонна --  к христианской
религии. Если объединить два
эти утверждения, то получится,
что литература кончилась,
что такой конец и был ее
целью. Она реализовала метафоры,
сказалась вещно. Назвать
это --  то есть демократию --  тор-
жествующим хамом тоже будет
метафорой и нынешнему
стилю не отвечает.


     Остается только построить
демократию в России, то есть
накормить Лимонова, чтоб
он перестал писать даже то, что
пишет.


     Ноябрь 1990







Сканирование Слава Yankos@dol.ru