нял,
как всегда, необыкновенное решение: он приказал специально для изолянтского
драмкружка написать драматическое произведение, где популярно и образно
излагалась бы история краха псевдодемократического антинародного режима. Более
того, в будущем спектакле поселенцы должны играть не каких-нибудь воображаемых
пресонажей, а самих себя!
Что и говорить, задача ставилась нелегкая, ведь речь шла о совсем еще свежих,
не улегшихся в прокрустово ложе исторической науки событиях. Объявили конкурс
с большим премиальным фондом. К всеобщему изумлению, победил драматург
Вигвамов, известный своими трагедиями из жизни Льва Троцкого, а в последние
годы работавший ночным разносчиком пиццы в Филадельфии. Поскольку никаких
дипломатических отношений между Россией и США в ту пору не существовало,
Вигвамов был обменен на американского эксперта по разоружению, которого в
момент переворота обнаружили в Главном бункере: он пил виски со льдом, положив
ноги на пульт с российской ядерной кнопкой.
Первое публичное чтение пьесы "Всплытие" состоялось в демгородковском клубе
вместо очередного воспитующего фильма и вызвало возмущение даже большее, чем
ненавистная порнуха. Подавляющее большинство изолянтов (за. исключением
активистов драмкружка) наотрез отказалось исполнять роли, откровенно говоря,
списанные с них самих, и пригрозило переправить коллективный протест в
Международный Красный Крест! Толстый подполковник Юрятин, задыхаясь, бегал по
сцене и грозил ввести беспрерывный показ порнографической кинопродукции.
Бесполезно!
С докладом о возникших трудностях в Москву на вертолете вылетел генерал
Калманов. Избавитель Отечества его принял, спокойно выслушал и, поигрывая
серебряной подзорной трубочкой, подошел к заиндевевшему окну своего
кремлевского кабинета. "А зима-то какая нынче, - молвил он. - Настоящая
русская зима!"
После этого в Демгородке начались непрерывные перебои с углем, и центральная
котельная в целях экономии была вынуждена снизить температуру в изолянтских
домиках до критической: чай, конечно, в стакане не замерзал, но ложечка в него
всовывалась уже с трудом. Повторная читка пьесы состоялась в хорошо
натопленном клубе и прошла - извините за невольный каламбур - в гораздо более
теплой атмосфере, нежели предыдущая. Драматург Вигвамов, примечая в зале
знакомые лица, приветливо кивал, охотно отвечал на вопросы, а в случае
доказательных претензий шел на разумные уступки будущим исполнителям. Так,
например, изолянт № 21 (бывший вице-президент) запротестовал против того, что
по ходу пьесы он должен поднять окурок и швырнуть его в президента.
Разумеется, все прекрасно знали: вскоре после выборов отношения между этими
двумя политиками не заладились, и президент, пользуясь своим служебным
положением, отстранил вице-президента от государственного кормила, поручив ему
блюсти санитарно-гигиеническое состояние улиц. Каждое утро, отправляясь на
службу в Кремль, президент останавливал свой кортеж и посылал любимого
пресс-секретаря подобрать на тротуаре окурок пообмусоленнее. А приехав на
работу, глава государства ногой распахивал дверь кабинета вице-президента,
смотрел исподлобья и швырял на ковровую дорожку подлый чинарик.
Ясное дело: когда адмирал Рык в своей знаменитой шифрограмме потребовал
немедленного отстранения от власти антинародного президента, вице-президент
сам вызвался встретить шефа в аэропорту и арестовать. Но, увидав своего
притеснителя, энергично спускающегося по трапу в окружении советчиков, он так
разволновался, что машинально закурил и, сделав несколько глубоких затяжек,
бросил сигарету себе под ноги. А президент, вовсе даже не собиравшийся
списывать себя в исторический архив и рассчитывавший смелым нахрапом повернуть
события вспять, подошел к нему вплотную и процедил сквозь зубы: "Ну-ка
подними!"
Вот в этом самом месте и разошлись взгляды драматурга Вигвамова и
прототипа-исполнителя. По пьесе вице-президент после мучительного раздумья
поднимает окурок и тут же бросает его в лицо своему обидчику, что, собственно,
и стало сигналом к аресту, который ловко и с удовольствием осуществила группа
захвата не без помощи личных телохранителей президента. Но в реальности
вице-президент никаких окурков, конечно, не поднимал, а просто громко и крайне
непечатно выругался, что, собственно, и послужило сигналом к заламыванию рук.
После долгих споров сошлись на следующем художественном прочтении
исторического факта: изолянт № 21 окурка не поднимает, но энергично топчет его
ногами, бормоча при этом невнятно-гневные слова.
Ободренный уступчивостью драматурга, попытался добиться послабления и
поселенец №36 (один из многочисленных бывших премьер-министров). Узнав о
восторженной встрече, оказанной адмиралу Рыку во Владивостоке, и его
триумфальном шествии по Сибири, когда за увитым цветами поездом Избавителя
Отечества с песнями бежали тысячи людей, смертельно испуганный премьер-министр
по ходу пьесы говорит:
О субмарина, ты стрела судьбы!
Мечтал о славе, но обрел бесчестье!
Я ухожу без воли, без борьбы.
В отставку, в глушь, в Манчестер...
№ 36 возражал в том смысле, что никто в Манчестер его не звал и он даже туда
не собирался, так как кафедру ему предлагал Оксфорд, где он, будучи
профессором, планировал прочитать курс лекций "Россия как
этносоциально-политическая альтернатива мировому прогрессу". Однако Вигвамов
назвал претензии бывшего премьера "мелкими цепляниями" и наотрез отказался
менять текст. И это понятно: никогда нельзя путать художественную реальность с
исторической!
К примеру, титул "Избавитель Отечества", если верить пьесе, стихийно
придумывает ликующий народ. А на самом-то деле его придумал заместитель
адмирала по творческим вопросам Николай Шорохов. Очень любопытна история их
знакомства, убедительно доказывающая, что Иван Петрович щедро черпал себе
сподвижников из самых пасионарных глубин родного народа.
Однажды, еще будучи молоденьким лейтенантом, он, направляясь после очередной
"автономки" в крымский санаторий, оказался проездом в Москве. До отхода поезда
у него оставалось несколько часов, а попасть в столичный ресторан по тем
временам было не так уж и просто. Тогда Иван Петрович, всегда отличавшийся
сметкой и предприимчивостью, решил под видом любителя поэзии проникнуть в
Центральный Дом литераторов. Понятно, его сразу же разоблачили, закричали
"Покиньте дом!" и хотели прогнать, но тут над обаятельным офицером в черной
морской форме сжалился бородатый, небогато одетый поэт Николай Шорохов. Он не
только провел своего нового знакомого вовнутрь, но и сердечно присоединил к
столу, где бурно пировали его собратья по перу, отмечая смерть известного
критика. Очнулся Иван Петрович в поезде, где-то под Курском. В кармане от
приличной отпускной суммы оставалось всего несколько мятых трешек и пятерок,
но зато имелась книжечка Николая Шорохова "Проруби" с теплой дарственной
надписью. Придя к власти, адмирал Рык приказал разыскать поэта.
Но, чтобы глубже понять искренний восторг людей, дружно скандировавших под
стенами древнего Кремля "Из-ба-ви-тель О-те-чест-ва!", нужно кое-что напомнить
читателям. Несколькими днями раньше, выступая по телевидению, адмирал Рык
вдруг побагровел - это случалось с ним всегда, если он думал об утеснениях
простых людей, - и гневно рассказал о своем недавнем посещении нескольких
частных магазинов, да и государственных тоже. В заключение он выразился в том
смысле, что никак не может понять, почему народ так терпеливо сносит
совершенно издевательские розничные цены.
На следующий день группа возмущенных единомышленников зашла в роскошный
торговый дом "У Тенгизика", что на Кутузовском, и по возможности спокойно
спросила, сколько стоят спички. "Сто рублей", - простодушно ответил продавец.
Через полчаса, извещенные о том, что никакого торгового дома у Тенгизика
больше нет, владельцы других магазинов и шопов резко сбросили цены как на
спички, так и на сопутствующие товары, включая автомобили. Но было поздно.
Незатейливый вопросик "Сколько стоят спички?" стал боевым кличем народа,
воспрянувшего от Бреста до Владивостока и от Мурманска до Бухары. Стихийный
протест вылился в мощное движение, получившее впоследствии среди ученых
название "восстание спичечников". О, это было удивительное время, когда бомжи
упивались "наполеонами", а привокзальные кокотки щеголяли в нарядах от Пьера
Кардена, когда на улицах городов стояли тысячи брошенных хозяевами иномарок:
сознаться в обладании "мерседесом" или "вольво" было равносильно самоубийству.
Но могли отдубасить и за новенькие "Жигули". Уничтоженные торговцы в ответ на
страшный вопрос о стоимости спичек истерически выкрикивали давно уже
похороненную в развалинах социализма цену - "Копейка!", но и это не помогало.
Положение спас сам Избавитель Отечества. Ровно через неделю он выступил по
телевидению и сказал: "Ладно. Проучили, и хватит. Пусть торгуют, но только
совесть не продают!" С этого заявления многие специалисты отсчитывают начало
процесса, в короткий срок сделавшего рубль самой твердокаменной валютой в
мире! Тем более что вскоре адмирал Рык заметил. "Ну, вот, с экономикой вроде
разобрались. Теперь подзаймемся территориальной целостностью..."
Но, естественно, никаких мелочных подробностей Второго собирания Российских
земель (ВСРЗ) в пьесе "Всплытие" вы не найдете, ибо теперь все эти детали -
достояние историков. Поделенная на губернии, как встарь, Россия расцвела в
полном национальном симбиозе и позабыла о горькой поре Второй
Политико-экономической Раздробленности (ВПЭР). В пьесе же мы просто видим
красочную костюмированную сцену, когда посланники всех народов (их играют
бывшие национальные лидеры) слетелись в Москву, чтобы подписать трактат о
вечном братстве.
Как легкое напоминание о трудностях и невзгодах ВСРЗ звучат слова белорусского
посланца:
Лишь кровные братья умеют так ссориться крепко,
Лишь кровные братья мириться умеют навек!
Да еще украинский брат, потупясь, сообщает, что памятник Богдану Хмельницкому
в Киеве, сгоряча переименованный в памятник Мазепе, вновь носит гордое имя
гетмана-воссоединителя!
Премьера спектакля на телевидении состоялась в День очередной годовщины
Избавления Отечества, и, надо сказать, ведущие театральные критики довольно
скептически оценили сцену подписания трактата, указывая на ее "художественную
недотянутость". Зато единодушный восторг вызвала сцена так называемой "голой
демонстрации". Придя к власти, адмирал Рык, упаси Бог, не стал запрещать ни
одной партии, которых к тому времени в стране насчитывалось более четырехсот.
Нет, он просто издал указ: гражданин, состоящий в какой-либо политической
организации, обязан уплачивать в фонд Возрождения Отечества 75% своего
заработка. Вот почему под гомерический хохот на сцене возникает группка едва
прикрытых партийцев.
Но Мишке Курылеву во всем этом спектакле была интересна лишь одна сцена, где
появлялась роскошно одетая Лена, изображающая аристократическую девицу. По
мысли автора, эта якобы студентка Кембриджа на самом деле прожигала жизнь и
бездумно транжирила деньги, уворованные ее коварным отцом у доверчивого
народа. Появлялась Лена в сопровождении своры пьяных плейбоев (активистов
драмкружка), и один из них, развязно приставая, спрашивал:
Откуда деньги у тебя, май беби,
Когда народ ваш на воде и хлебе?
А Лена, оказавшаяся, к удивлению Курьшева, очень талантливой актрисой,
отвечала, мессалинисто хохоча:
Когда б вы знали, сколько в банках ваших
Хранится в тайне миллионов наших,
Вы б обалдели б...

7

    - Только ты должен быть очень осторожным! - прошептала Лена.
    - Почему? - глупо спросил Мишка.
    - Потому что по-настоящему у меня никого еще не было...- ответила она и
посмотрела на него так, точно призналась в какой-то неловкой, даже стыдной
вещи.
    - А Кембридж?
    - При чем тут Кембридж, глупенький?..- еле слышно засмеялась Лена и прижалась
щекой к волосатой курылевской груди.
...Мишка запомнил на всю жизнь: в тот вечер, когда они наконец перешагнули
черту, вдоль которой на ощупь бродили вот уже четыре месяца, он не чувствовал
никакого вожделения, а только мучительную испепеляющую нежность и даже на миг
по-ребячески испугался, что эта неподъемная нежность вдруг сделает его плоть
беспомощной и бессильной...
    - Здорово, влюбленный андрогин! - на следующий день, увидев Курылева на
третьем КПП, сказал, усмехаясь, Ренат.
    - Привет,- отозвался Мишка, напуская на себя деловитую озабоченность.
    - Ну, если ты теперь решил стать конспиратором, тогда не светись! - тихо, но
зло посоветовал сержант.
Наверное, и в самом деле со стороны Курылев выглядел вызывающе счастливым, да
он и сам чувствовал во всем теле головокружительную клубящуюся память о Лене.
В конце концов, подавая машину назад, он снес забор у домика № 479, где
проживал видный деятель коммунистического и рабочего движения, угодивший в
Демгородок за то, что попытался оценить переворот адмирала Рыка с точки зрения
теории классовой борьбы.
Смотреть на поваленный забор сбежалось полпоселка. Пришел, борясь с одышкой, и
№ 55, Ленин отец. Он дождался, пока одуревшая от бессобытийного существования
публика вдоволь наохается, и подошел к Курылеву, который по своему обыкновению
сидел на подножке "дерьмовоза", покуривая "Шипку".
    - Здравствуйте, Миша! - сказал старик.
    - Здравствуйте, № 55! - ответил Курылев, высунувшись из облака воспоминаний
ровно настолько, чтобы прочитать номер на "джинсовке" приблизившегося изолянта
с удочкой.
    - Меня зовут Борис Александрович, но это не важно... Я просто хочу
поблагодарить вас за Лену! Спасибо...
В ответ Мишка не смог вымолвить ни слова... Потом, после всего, она попросила
его не оборачиваться и пальцем начертила на влажной Мишкиной спине какое-то
слово. Это было так приятно, что он сначала различил кожей всего лишь один
восклицательный знак "Понял?" - спросила она. "Нет, еще!" И она снова повела
ноготком по вздрагивающим курылевским лопаткам. "Понял?" "Нет, еще. еще!" -
просил Мишка, хотя все уже давно понял. А она опять и опять писала пальцем по
его дрожащей коже: "Спасибо! Спасибо! Спасибо!.."
    - Вы знаете, - продолжал №55. - Если б во время этих жутких сеансов вы не
прятали б Ленхен у себя, я бы определенно сошел с ума! Даже опытным людям
нелегко, а она у меня ведь совсем несовременная девушка. Вы понимаете?
    - Понимаю...
    - Вы знаете, я так жалею, что она не закончила диссертацию! - дрожащим голосом
воскликнул №55. - Я так сожалею, что она приехала сюда! Я был категорически
против, чтоб вы знали... Ведь ее отсюда не выпустят, даже если я умру...
    - Вы, Борис Александрович, живите! Так для всех будет лучше...- ответил
Курылев и, не попрощавшись, пошел выключать насос.
С самого начала знакомства Лена просто замучила Мишку рассказами об Англии, о
Кембридже, об Уайльде. Наверное, так ей было легче. "Ты знаешь, - восторженно
говорила она, - меня постоянно принимали за леди! Я даже однажды слышала, как
меня за глаза называли "эта юная леди". Представляешь? А однажды один очень
известный профессор-лингвист очень долго ко мне приглядывался и потом
сознался, что никак не может определить по произношению, из какого я
графства... Когда ему сказали, что я из России, он просто обалдел!
...Представляешь?" "Представляю", - кивал Мишка.
"А однажды меня пригласили на заседание Уайльдовского общества. Я делала там
доклад о русских переводах "Баллады Редингской тюрьмы". Ну, сам понимаешь:
Чуковский, Брюсов, Топоров..." "Понимаю", - кивал Мишка. "Всем очень
понравилось. Потом за ужином в готическом зале при свечах лорд Уиндерфильд
сказал мне, что восхищен моим знанием Уайльда, но полагает, по-настоящему
этого писателя может понять лишь тот, кто вкусил несвободу. А я сказала ему,
что есть такая русская поговорка "От сумы и от тюрьмы...", и даже пошутила,
что ради Уайльда готова посидеть немного в тюрьме. Он тоже засмеялся и
предложил рекомендательное письмо к своему близкому другу - начальнику
образцовой Ливерпульской тюрьмы..."
    - Ты, значит, из-за Уайльда в Демгородок приехала? - язвительно
полюбопытствовал Курылев.
    - Ну, почему тебе так нравится меня обижать? Я же не спрашиваю, почему ты
здесь служишь!
    - А потому что очень кушать хочется.
    - Ми-ша, только не злись! Иначе я больше не смогу принимать твои приглашения.
Лучше давай я покажу, как здороваются масоны! Хочешь?
    - Думаешь, понадобится? - хмуро улыбнулся Курылев.
    - Как знать, как знать! - подхватила она, радуясь его отходчивости.- Вот
смотри...
Лена осторожно взяла мозолистую курылевскую руку и согнула крючком его
безымянный палец, потом то же самое проделала и со своим безымянным пальчиком,
а затем вложила узкую ладошку в бугристую Мишкину ладонищу, но таким образом,
что их согнутые пальцы сцепились как бы в знак примирения. Со стороны все это
выглядело так, будто два человека просто-напросто пожимают друг другу руку.
    - На самом-то деле мы установили с тобой тайную братскую связь! - свистящим
шепотом сказала Лена. - Правда, здорово?
    - А твой отец действительно масон? - спросил Мишка.
    - Господи, ты Боже мой! - Она вырвала свою руку из этой вольнокаменщицкой
сцепки. - Это же шутка! Вы ничего не поняли...
Только совсем недавно и с большим трудом Курылев склонил ее к тому, чтобы
говорить друг другу "ты", вернее, чтобы она говорила ему "ты". И вот вдруг это
ледяное "вы". Дело прошлое, в ту минуту Мишка перепугался.
    - Я к вам больше никогда не приду! - пообещала она, вставая.
И действительно некоторое время она не показывалась. А Мишка через проекторное
окошечко выискивал в зале ее гордо поднятую темноволосую голову. Один раз он
засек, как Лена исподтишка глянула в сторону кинобудки, но, заметив в
отверстии курылевскую физиономию, сделала вид, будто просто праздно
оглядывается. Через две недели она все-таки пришла и сказала: "Прости, я была
не права..." "Ага,- подумал Мишка.- Теперь осталось, чтобы принцесса
поцеловала свинопаса!" И она поцеловала, но ждать пришлось еще три месяца.
Именно ждать и ни в коем случае не торопиться, ибо это возникшее чувство вины
перед ним, простым и трудно живущим парнем, по регулируемым законам природы
само собой обязательно должно было перерасти в совершенно иное чувство! Гормон
играет человеком. Только нельзя торопиться!..
    - А у тебя много было женщин? - однажды спросила Лена.
    - Встречались...
    - А вот скажи, когда ты вспоминаешь про них, что ты вспоминаешь - лицо, тело,
волосы, глаза?.. Или... какие они были в постели?
Мишка ответил что-то уклончиво-неопределенное и, чтобы уйти от чреватой темы,
перевел разговор на потрясший тогда весь Демгородок случай с молоденькой женой
бывшего министра внешней торговли. Она очень хотела ребенка, но у них никак не
получалось, видимо, потому, что супруг все отдавал делу преступной переброски
за рубеж российских национальных богатств. И вдруг, уже в огородном плену,
получилось! Несчастная женщина долго скрывалась от медосмотров, но на пятом
месяце ее разоблачили, увезли в областную больницу и там сделали так, что она
уже при всем желании не смогла бы нарушить пункт 33,6 "Внутреннего распорядка
спецпоселения ДГ-1".
    - Господи! - прошептала Лена. - Я бы не пережила...
А первый поцелуй Мишка выиграл у нее в споре. Спорили, разумеется, по поводу
"Розового купидона". Шумная эта история началась с того, что изолянт № 49
(бывший генеральный прокурор) внезапно решил написать новейшую историю
демократии в России, о чем и оповестил общественность через газету "Голос".
Общественность, в особенности некоторые наисторичившие личности
забеспокоились, как бы он что-нибудь там не перепутал, и стали довольно часто
заглядывать в домик № 49 - подсказать, уточнить, прокомментировать,
обозначить. А поскольку идти в гости с пустыми руками неловко, то приносили
кто домашних огурчиков, кто клубничного варенья, кто вообще замысловатую
бутылочку из "Осинки".
Все шло очень пристойно и взаимовыгодно, пока летописец не дал маху,
коснувшись истории знаменитого