ь моей жизни, Яша вызывал
такое  зудящее раздражение, что  спускать ему даже самые невинные его забавы
казалось  нестерпимым.  Странное дело, его постоянно хотелось нашлепать.  Он
вызывал неудержимое желание применить к нему именно физическое наказание...
     Однажды, когда все мирно сидели по своим кабинкам и работали, Яша вдруг
окликнул меня и сказал:
     -  Все-таки  прелестная  какая мелодия,  эта  "Ария  Керубино",  вы  не
находите? - И опять засвистал "Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный...".
     - Это ария  Фигаро,  - поправила  я машинально.  В тот  момент все силы
моего истощенного интеллекта были устремлены на борьбу с Марой Друк. Одну из
глав  своей  дилогии воспоминаний  она  назвала "Затычка  в рот не  усмиряет
мысли", и в тот момент я пыталась как-то облагородить это название.
     Яша издал свой носовой смешок и проговорил приветливо:
     - Я вижу, Мара действует на вас  угнетающе. Каждый  школьник знает, что
это - ария Керубино...
     Стыдно признаться - кровь бросилась мне в голову,  я ощутила  удушающий
спазм ненависти, да-да, именно нешуточной ненависти, повторяю, мне стыдно  в
этом признаться.
     Я вскочила и вышла из своей кабинки.
     -  Послушайте,  Яша,  -  проговорила  я,  безуспешно  пытаясь  казаться
спокойной. -  Если вот  уж именно  вам не изменяет ваша гениальная память, я
имею высшее  музыкальное образование. Не советую  вам  "копать" меня  в этой
области. Смиритесь с тем, что в чем-то я компетентнее вас.
     - Ах,  да-а!  Выс-с-сшее образование! - любовно жмурясь, ответил он.  -
Да-да,  советский диплом, основы коммунизма-с...  А я  вот готов сию  минуту
заключить с вами пари, что эта мелодия, - он опять посвистал очень приятным,
точным,  переливчатым свистом, - не  что иное, как ария  Керубино. Заодно вы
пополните ваше выс-с-сшее образование!
     -  Хорошо,  спорим,  -  согласилась  я  кротко,  внутренне  стекленея и
позванивая от нехорошего азарта.
     - На сто шекелей? - спросил он насмешливо.
     - Нет, - сказала я. -  Сто  шекелей я вам  даю, если вы правы. Если  же
выиграю я, то в  присутствии  Иегуды Кронина я  отхлещу  вас  по  физиономии
рукописью Мары Друк.
     - Что-что? - удивился он.
     -  Отхлещу по  мордасам Марой Друк,  -  тихо  и  жестко  повторила я  с
бьющимся сердцем, - перед  Иегудой  Крониным. Потом вливайтесь  в "Курьер" с
начищенной мордой. Идет?
     Видимо, его обескуражило и даже слегка испугало выражение моего, обычно
лояльного лица. И насторожила рукопись Мары в качестве орудия наказания.
     - Ладно, я проверю, - пробормотал он.
     - Как, вам уже расхотелось спорить? - ядовито поинтересовалась я.
     - Я должен проверить, - сумрачно бросил он, глядя на дисплей.
     Я  ушла в свою кабинку, села за  рукопись и долго еще,  наверное  минут
сорок,  не могла работать,  напевая  про себя -  тьфу!  -  "Мальчик  резвый,
кудрявый, влюбленный...".

     Приближался Пурим.  Американцы с  тяжелой  педантичностью бомбили Ирак.
Ирак с такой же  педантичностью посылал "скады"  на Израиль. Светские  евреи
недоумевали - что себе думает  Мосад?! Религиозные евреи  только улыбались -
они знали, что в таких случаях думает себе Он накануне Пурима.
     Между тем под псевдонимом Авраам Авину Яша написал и издал третий номер
журнала "Дерзновение". Огромные пачки журналов  лежали  повсюду - на столах,
под столами,  штабелями  вдоль  стен. Иногда мы присаживались на них  вместо
стульев. Раз в неделю приходил  персональный пенсионер фирмы реб Хаим, клеил
из  грубой  бумаги  конверты  и  раскладывал  по  ним  экземпляры  журналов.
Отправлять  эти  пакеты  было  обязанностью  Фимы  Пушмана,  конгрессмена  и
секретаря,  Фиме  же нельзя было  поручать  ничего.  Бывало,  попросишь  его
сбегать на угол, купить что-нибудь съестное, например шуарму, - он побежит и
купит,  но  сдачу забудет  и  шуарму  уронит.  Так  что,  к нему,  как  и  к
Христианскому, постоянно хотелось применить физическое воздействие.
     (Вообще никогда  мне не хотелось так часто кого-то  бить, как за  время
работы в фирме "Тим'ак". Почему-то на это время у меня ослабли все остальные
коммуникативные функции и  окрепло только саднящее исступленное желание дать
наотмашь  по морде  - то  Фиме,  то  Хаиму, то Христианскому, то  миллионеру
Бромбардту  с расстегнутой ширинкой,  то толстому заказчику из Меа Шеарим. В
разнузданном своем воображении я, можно сказать, совершенно распустила руки.
Да  и подсознание в  эти недели вытворяло черт знает что: чуть  ли не каждую
ночь я с упоением избивала Аписа. Рав Иегошуа Апис,  которого я и в глаза-то
не   видела,  ускользал,  менял  лица,  зловеще   хохотал  и,  вообще,   был
омерзителен.  Само собой  разумеется,  в  четвертом  акте  ружье должно было
выстрелить.)
     - Послушайте,  Фима, - однажды спросила  я. -  А по каким,  собственно,
адресам рассылается журнал "Дерзновение"?
     Фима с пачкой конвертов  в руках, уже готовый  к  выходу,  остановился,
словно впервые задумался над этим вопросом, и наконец сказал:
     - Ну... людям... Разным. В Россию тоже... Кстати, можем и вашим близким
послать... Это бесплатно... Гуманитарная деятельность... Есть у вас друзья в
России, которые интересуются еврейской историей?
     - Видите-ли,  Фима, - замялась  я, - те,  кто  интересовались еврейской
историей, уже  уехали  в Израиль. Остались  в основном те, кто  интересуется
русской историей...
     - Ничего, ничего, им тоже не помешает! - он оживился,  и по всему  было
видно,  что  не  угас  еще  в   нем  могучий  дар  уговаривать  живых  людей
фотографироваться на могильные памятники.
     Я живо представила себе  кое-кого из моих друзей,  всю жизнь боровшихся
со своим еврейством, как с застарелым триппером.  Представила, как почему-то
ранним  зимним утром одному из  них  звонит в дверь почтальон в телогрейке и
вручает  заказную бандероль из страны,  при  имени которой  мой друг  всегда
морщился.
     Представила, как  заспанный и ошалевший, в тапочках на босу  ногу, он в
прихожей  судорожно  распечатывает пакет, достает журнал,  раскрывает его  и
натыкается  на  такой,  например,  абзац:  "На двенадцатом году царствования
Ахаза,  царя  Иудеи,  Гошеа, сын  Эли,  стал  царем над Израилем в Шомроне и
правил  девять лет...  На третьем  году царствования Гошеа, сына  Эли,  царя
Израиля, воцарился Хизкия, сын Ахаза, царя Иудеи..." - и как потом на кухне,
взбудораженный и  злой, он  курит у окна,  из которого  открывается  вид  на
автостоянку "Бутырские тополя", нервно потирая  небритые  щеки и крупный,  с
горбиной, нос...
     - Нет, Фима, - сказала я, - оставим в покое моих российских друзей...

     -  Приближаемся...  -  шепотом  сообщала  мне  Рита,  набирающая  роман
Христианского "Топчан", - неуклонно приближаемся к половому акту...

     Вечером мне позвонил Гедалия,  староста  группы  с  занятий рава Карела
Маркса.
     - Приходите завтра, в семь, - сказал он. -  Рав Карел проводит занятия,
несмотря на военное время.
     - А какая тема завтра? - спросила я.
     - Точно не знаю, извините, мне еще многих надо обзвонить...
     Между  тем  над   фирмой  "Тим'ак"  потянуло  зябким  холодком.  Что-то
случилось. Что-то сдвинулось, накренилось, съехал какой-то рычажок.
     Христианский  стал чаще  убегать на заседания совета  директоров фирмы,
подолгу нервно и отрывисто говорил с кем-то по телефону, переходя с русского
на иврит, а Гоша  Апис звонил в фирму все реже, словно бы отошел от  дел,  и
все   это  выглядело  так,  что  Яша  брошен  Аписом  на  произвол  жестокой
издательской судьбы.
     Являлся  несколько  раз  миллионер  Бромбардт  в  расстегнутой  на  все
пуговицы  рубашке,  со  спичкой  в   зубах,   что-то  подозревающий  и  всем
недовольный.  Отзывал в сторону Христианского  и  долго  выяснял  отношения.
Миллионер, сказала на это Катька, зубочистки купить не может...
     Христианский нервничал, много  и возбужденно говорил об отделении нашей
группы  от фирмы, кажется, испортил отношения с Гошей и больше почему-то  не
заикался   о   присоединении  к  "Ближневосточному   курьеру"   -  очевидно,
блистательный Иегуда Кронин недвусмысленно послал его к чертям.
     Получалось,  что мы не за то боролись, а вот за что -  было пока неясно
нам троим. Все мы ждали светлого будущего, непонятно только - откуда.
     Рита кое-что знала, но не говорила нам, а только намекала.
     Однажды,  когда  в  обеденный перерыв  мы потягивали кофе из  увесистых
чашек  "Ближневосточный  курьер",   Рита  шепотом  поведала,  что   Иегошуа,
оказывается, Апис  наш, не  одну  фирму  уже  основал и  пережил.  Фирмы его
сгорают, компаньоны разоряются, а Гоша, как птица Феникс, возрождается из их
пепла.
     - Ну и что? - спросила я.
     Катька переглянулась с Ритой и сказала мне:
     - За что я тебя люблю, дуру: чистый ты человек в бухгалтерском деле...
     Оглянувшись вокруг, Рита шепотом же посоветовала нам сидеть тише воды и
ниже травы, потому что Гоша - человек в высшей степени опасный.
     Катька кивнула с  посвященным видом, а я, будучи действительно чистым и
даже  девственным человеком в области бухгалтерского учета, ничего не поняв,
отхлебнула  кофе  из  чашки  и,  поставив  ее  на  стол,  машинально  прочла
опоясывающее чашку заглавие: "Тысячи их, абсурдных маленьких миров..."
     Вечером,  после работы, с  противогазом  на боку  я поехала через  весь
город на  занятия рава  Карела. Как и в прошлый раз,  с трудом отыскав улицу
"Рахель имену",  я долго  бродила  в темноте по стройке, выискивая проход  в
переулочек,  и  когда,  наконец,   нашла  и  вышла  к   дворцу  мавританской
архитектуры и  увидела мощную прямую, словно декорационную пальму у фонтана,
то  минут пять  стояла  и смотрела, как волнуются и  трепещут ее листья  под
театрально  ярким  светом  из  окон   дворца.  Потом  взбежала  по  внешней,
полукругом, лестнице на второй этаж и толкнула дверь.
     Я опять немного опоздала. Пробралась к свободному стулу возле Гедалии и
села.
     Рав Карел - красивый, изящный, рокочущий и поющий, был сегодня в ударе.
     - "Помни, что сделал тебе Амалек на  пути, когда выходили вы из Египта.
Как он встретил тебя на пути и перебил позади тебя всех ослабевших, а ты был
изнурен и утомлен, и не побоялся он Бога..."
     Я наклонилась к Гедалии и прошептала:
     - А что,  рав  Карел  повторяет "Первую битву  с Амалеком"? Мы ведь уже
прошли это...
     - Видите ли, - шепотом ответил мне Гедалия, -  много свежего народу  на
курс  привалило,  и  рав Маркс  счел целесообразным повторить  лекцию... Это
отрывок из "Второзакония"...
     - "И вот,  когда успокоит тебя Господь,  Бог твой, от всех врагов твоих
со всех сторон, - гремел голос рава Карела, - на земле, которую  Господь Бог
твой даст тебе в удел для владения ею, сотри память об Амалеке из-под небес,
не забудь..."

     Этой  ночью  трижды  выла сирена. Трижды  вскакивали,  тащились  в наше
убежище,  заклеивали  дверную  щель,  наработанным уже  движением натягивали
противогазы.
     Ныло  под  ложечкой. Почему-то казалось,  на этот раз - все,  "скад"  с
газовой боеголовкой, и непременно  в конце концов на Иерусалим, и уж как раз
мы тут, на горе, на верхнем этаже... К тому же в этот раз случилось  то, что
давно должно  было произойти: в кастрюльке для  чая, поставленной на газ еще
до тревоги, выкипела вода, кастрюлька обуглилась, повалил вонючий дым. Мы же
были  хорошо  защищены противогазами и  не чуяли  ничего. Выскочили в черный
дым,  чад и ужас соседей  -  вопли, кашель, ругань, проветривание комнат  до
утра и так далее. Под утро задремали одетыми.
     Утром я  поплелась на работу, где у  меня  стали складываться  довольно
натянутые отношения с Христианским.
     Дело в том, что накануне самым скандальным образом  обнаружилось, что я
вовсе и не дамочка, набитая соломой.
     Нафискалила  Катька,  которая вдруг, сведя воедино  имя мое и  фамилию,
спросила на всякий  случай - а не та ли  я, чьи  рассказы и  повести  читала
Катька в  мятежной своей юности там-то и там-то? Как же, как же, особенно ей
запомнилась повесть, помнишь, где  баба рожает от другого... даже  читала  в
метро  и  ревела до  станции Орехово,  потому  что как  раз  в том году тоже
подумывала  бросать  Шнеерсона... Я кисло подтвердила, что - да,  было-было,
имело место...
     У Яши сделалось такое сладкое лицо, что сразу стало очевидным - в фирме
"Тим'ак" я не  жилец... Минут десять спустя Яша попросил у  меня на проверку
редактуру очередной брошюры Иегошуа Аписа на тему Исхода из Египта. Исправил
"проснулся" на  "пробудился",  "Ты давал нам все необходимое" на "Ты снабжал
нас  всем  необходимым"  и,  мурлыкая и  оттягивая  большими пальцами  ремни
портупеи, ласково посоветовал учиться чувству слова,  хотя  уж, что там - на
нет и  суда  нет, а  жаль: писатель писателем, но ведь и русский язык  знать
надо...
     Я поняла, что Яша вышел на тропу войны.
     После работы решила заехать  к Грише Сапожникову - посоветоваться. Тот,
как обычно, сидел у себя  в комнатенке в  драной майке,  отдувался  и правил
какую-то рукопись.
     -  Погоди,  я  оденусь,  -  он  потянулся  к малому талиту, висящему на
гвоздике.
     - Да ладно, не суетись, - сказала я. - Лучше посоветуй, как быть.
     Гриша все-таки  надел талит  и  с  чувством исполненного долга  почесал
голое, поросшее кудрявыми кустиками плечо.
     - Что, - спросил он, - допек?
     - Допек, - грустно подтвердила я.
     Деловым движением вынув из  стола бутылку водки, Гриша распечатал ее  и
налил себе в бумажный стакан.
     - Произведения почитать просила? - строго спросил он.
     - Просила.
     - Давал?
     - Нет...
     - Значит, бездарно просила!  - заволновался Гриша. -  Не настойчиво, не
истово! Я же учил тебя, дуру!
     Я кивала, виновато понурясь. Гриша помолчал, подумал...
     - У него есть роман, "Топчан"... - задумчиво проговорил он.
     - Знаю...
     - Так там, в середине - огромная сцена...
     - Да, - сказала я. Мы помолчали.
     И тут взвыла сирена.
     -  Мамашу его..!  - проворчал Цви бен Нахум, выдвигая нижний ящик стола
и, кряхтя, вынимая оттуда противогаз в чем-то липком, вероятно, в коньяке, с
налипшими на стекла крошками.
     - Саддам, бля, - продолжал он,  подолом талита обтирая  противогаз, как
буфетчик вытирает половник перед  тем, как окунуть его в кастрюлю со щами. -
Смотри, как бесится!.. Ну ничего... До Пурима Амалеку беситься...  До Пурима
осталось...
     Мы  сидели  в  противогазах  друг  напротив  друга,  в  этой  крошечной
комнатке...  Уже  не  было  страшно... Одна только  безнадежная усталость  и
странное ощущение нескончаемости этой, в общем-то, короткой войны.
     Гриша налил водки в  стакан и, подняв противогаз  за рыло  так, что тот
застрял у него на лбу, как стетоскоп, выпил залпом.
     - Боже мой, - сказал он, - как все осточертело... Эта война кретинов...
Смотри, в  который раз Он  напоминает нам: живите как люди, живите же, суки,
как люди, не воруйте, не лгите,  не лейте грязь друг на  друга, - он  махнул
рукой... - Смотри, они думают, это называется - Саддам, Америка, ООН, то се,
прочая  муйня. Кто-то  кого-то  бомбит,  противогазы, "скады-шмады"... А это
просто Он в  который раз дал нам по жопе... Напомнил... И  что?! А ничего...
Отпразднуют  в  Пурим  победу  над  Амалеком  и  снова   примутся  воровать,
мошенничать, лгать и  хватать друг друга за грудки... И столько тысяч лет!..
Теперь скажи мне - ты встречала более тупой народ, чем мы?..
     - И какого  хрена ты ходишь  со своим  лицом! - вспылил  вдруг Цви  бен
Нахум. - Я же учил тебя: ты дамочка, дамочка, набитая соломой!
     - Гриша,  -  сказала  я гудящим в противогазе голосом, -  гори оно все,
если  и здесь нельзя ходить  со  своим лицом. Тогда уже можно поворачивать в
Зимбабве.
     Загудел сигнал отбоя. Я аккуратно  сняла противогаз, сложила в коробку,
затянула ремешки.
     - Налей и мне водки, Гриша, - попросила я.
     Он посмотрел на меня внимательно и сказал:
     - Подожди, я помолюсь и отвезу тебя в Рамот... Ты выглядишь, как дохлая
корова.
     Гриша жил сразу  в  нескольких  местах, вернее,  ему  негде  было  жить
совсем. Будучи, как многие  пьющие люди, человеком редкостного благородства,
он оставил бывшей жене и детям прекрасную квартиру в  центре Иерусалима,  за
которую  до  сих пор выплачивал долг  банку  -  чуть  ли  не половину  своей
зарплаты. Сам  же скитался по семьям друзей. Впрочем, был  у  него  и  некий
угол, куда он мог забиться в случае тоски и  запоя - бомбоубежище в одном из
домов Рамота.  Довольно чистое  и, в общем-то, уютное логово  с раковиной  и
унитазом. Гриша  лишь  раскладушку поставил и приволок плетеную этажерку для
книг.
     - Разреши я домой позвоню, - попросила я, - успокою своих...
     Пока  Гриша молился в уголке, я набрала номер своего телефона. Долго не
соединялось, потом долго не подходили. Наконец, сняли трубку.
     - Боря, это я...
     - Нет-нет, -  ответил незнакомый  бас  на  иврите. -  Вы ошиблись.  Это
семейство Розенталь.
     Я  ощутила обморочную  пустоту в  области  солнечного  сплетения, нечто
вроде  космической   черной  дыры,   в   которую  со   свистом   втягиваются
внутренности, и бросила трубку.
     Гриша в  уголке проборматывал слова  молитвы,  наконец сказал "Амен"  и
стал надевать рубашку.
     - Ну, поехали?
     Он  был одним из самых  гениальных водителей, какие встречались  мне  в
жизни. Доехать мог в любом состоянии, даже когда плохо помнил - куда и зачем
едет.  При этом  машина была послушна его  нетвердой  руке, как умная лошадь
своему  тяжело  раненному хозяину. При всей своей осторожности я не  боялась
садиться к Грише в машину. Но Гриша, мнительный, как все алкаши,  никогда не
забывал добавить: "В моей машине ты в полной безопасности".
     Мы вышли  на  темную улицу,  где  у  тротуара  притулился старый Гришин
рыдван, всегда забитый какими-то пыльными тряпками, пустыми, катающимися под
ногами  бутылками,  старыми  газетами  и  непарными  носками, которые  Гриша
переодевал во время дождя.  Мокрые он  развешивал  на спинках  сидений.  Они
высыхали до следующего дождя.
     Гриша  открыл  дверцу, и я  села вперед, предварительно  отпихнув ногой
пустую бутылку из-под пива "Маккаби".
     -  Пристегни ремень, -  сказал Цви бен Нахум, - а то полицейские, суки,
остановят.
     Минут десять мы ехали молча. Когда, словно вынырнув из-за черного леса,
взбежал по горам желто-голубыми дрожащими огнями Рамот, Гриша сказал:
     - И запомни: Яша  еще  не самый отвратительный тип в этой шарашке. Есть
по-настоящему  опасный  человек,  от которого  действительно  надо держаться
подальше.
     - Ты имеешь в виду Гошу Аписа? - спросила я. - Да я его ни разу в глаза
не видела.
     -  Вот и прекрасно. И  сиди там,  пока тебя не выгнали.  Все равно этой
конторе не суждена долгая жизнь.
     - Почему? - живо спросила я.
     - Потому  что она - детище  Аписа. -  Он помолчал. - А рав Иегошуа, как
Сатурн, пожирает своих детей...
     Гриша притормозил возле моего подъезда. Я отстегнула привязной ремень и
сняла с колен неизвестно откуда взявшийся Гришин носок с идиллической дыркой
на пятке, которую хотелось немедленно заштопать.
     - Спасибо, Гришенька, - сказала я, перед тем как выйти из машины.
     -  Будь здорова, корова, -  ответил он растроганно, - видишь, я говорил
тебе: в моей машине ты в полной  безопасности, - и, искоса взглянув на меня,
добавил: - в любом смысле...

     -  Приближаемся!  -  время от времени возбужденно шептала  мне  Рита. -
Неуклонно приближаемся к половому акту...
     Но приблизиться  вплотную  к половому акту в  романе "Топчан" так  и не
получилось,  потому что как раз в  эти  дни фирма пошла свистеть. Это  чисто
ивритское  выражение, и я  с  особым удовольствием калькирую его  на русский
наш,  ненасытный до нового  язык, потому что  выражение это  вызывает у меня
следующую ассоциаци