пехотинец и доложил майору:
     - Там на дереве - единственный уцелевший "командос"!
     В ветвях  дуба запутался  парашют,  и  среди  листвы висит на  стропах,
болтая ногами - одной обутой, другой разутой, - Янкель, Джек Лапидус.
     Разъяренные  собаки прыгают, норовя вцепиться ему в ногу. В этот момент
для него большей опасности, чем собаки, нет.
     Взобравшись на  дерево, американские солдаты ножами перерезали стропы и
на  их   обрывках  бережно  спустили  на   землю   единственного  уцелевшего
"командос".  Спустили не на землю,  а на подъехавший  под  дерево танк,  где
Янкель попал в объятия вылезшего на броню майора.
     - Представить к награде! - воскликнул майор, обнимая Янкеля как сына. -
И выдать новый комплект обуви!
     Столица Франции  Париж ликующе  встречает освободителей. Союзных солдат
забрасывают цветами.  На площади Этуаль перед Триумфальной аркой французский
генерал  вручает награды наиболее отличившимся. На  грудь Янкелю прикрепляют
очередной орден - Почетного Легиона. Военный оркестр исполняет "Марсельезу".
     Салюты победы.  В Лондоне, Москве, Нью-Йорке. Мир  плачет и  смеется по
случаю окончания войны.
     Янкель  переодевается в штатский костюм, непривычно и мешковато сидящий
на нем,  отвинчивает с военной  рубашки  ордена  и медали и складывает их на
стол.
     Военный чиновник напутствует его:
     - Получите выходное пособие и можете быть свободны.
     - А куда мне идти? - спрашивает Янкель.
     - А это  уж ваше дело, - улыбается военный чиновник.  - Весь мир открыт
перед вами.
     - Я бы хотел вернуться в Вильно... Там - моя мама.
     - Вильно у русских, -  с сочувствием говорит военный чиновник. -  Въезд
солдатам польской армии Андер-са туда воспрещен.
     - Но я уже не солдат.
     - Бывший. И этого достаточно. Русские не  простили Андерсу, что он увел
свою армию к западным союзникам.
     - А в Польшу... мне можно?
     - Куда же мне идти?
     - Тоже нельзя: По той же причине.
     - Куда хотите. Во Францию, в Германию, даже в Америку. Вы - человек без
гражданства. Перемещенное лицо. С видом на жительство. Вот и живите...
     - Но в Вильно моя мама.
     - А для  чего существует  почта? Писать вы за время войны, надеюсь,  не
разучились?
     Оживленная  толпа  на  расцвеченной  огнями  послевоенной  Пикадилли  в
Лондоне.  Жизнь  входит  в  норму.  И  лица людей  подобрели,  стали  мягче,
приветливей.  В толпе  мелькает знакомое лицо.  Янкель Лапидус. Он  замкнут,
чем-то озабочен.
     Разрушенный  Берлин.  Обходя  каменные  обвалы,  по расчищенным  улицам
движутся толпы пешеходов. Одноногий инвалид чистит обувь. Поднимает  лицо  к
клиенту:
     - У вас расшнурован ботинок. Можно завязать? Вопрос относится к Янкелю.
     Париж. И здесь в послевоенной толпе вдруг возникает лицо Янкеля.
     Янкель  входит   в   подъезд   дома.  Консьержка   высовывается   из-за
полуоткрытой двери:
     - Вам писем нет, мосье Лапидус. Но, уверяю вас... скоро дождетесь.
     - Вы уже второй год говорите то же самое, - вздыхает Янкель.
     В  ресторане  полно  публики.  Играет  оркестр.  На небольшом  пятачке,
свободном от столиков, танцуют. На
     мужчинах - штатская одежда. Военная униформа исчезла.
     Хозяин ресторана, толстый, апоплексического  вида  француз, с  завидной
легкостью  лавируя  среди столиков, ведет  к  их заказанным местам элегантно
одетую немолодую пару.  На мужчине - фрак,  белая  грудь,  монокль в  глазу.
Пыхтит толстой сигарой. Дама - в дорогих ожерельях и мехах.
     Хозяин подобострастно склоняется, подавая им карточки.
     - Вас обслуживает Жак, достопримечательность нашего ресторана.
     Жестом  мага   он  представляет  гостям  худого  официанта,  одетого  в
ливрейную  форму. На  груди белой курточки с черными отворотами  - две линии
орденов и медалей. Это - Янкель.
     У  богатого  гостя при  виде  орденов  выпал  из-под  брови  монокль  и
закачался на серебряной цепочке.
     - Как тебе нравится этот  цирк? -  усмехнулся он.  - Мне любопытно, где
они купили эти побрякушки?
     Гость  сказал  это  конфиденциально,  уверенный,   что  его  не  смогут
подслушать.  Ибо говорил он не по-французски, а по-польски.  Лицо Янкеля, до
того пребывавшее в виде застывшей маски с угодливой заученной улыбкой, сразу
прояснилось,   потеплело,  и  он  заговорил  тоже  по-польски,  доверительно
склонившись к гостю, изучавшему карточку меню:
     - Простите, но я особенно рад обслуживать поляков, моих земляков.
     Гость вскинул на него монокль:
     - Вы - поляк?
     Янкель разогнулся и лихо, по-военному, прищелкнул каблуками:
     - Лапидус Ян. Из армии генерала Андерса.
     И протянул руку, представляясь.  Обладатель монокля не подал ему своей,
и рука Янкеля повисла над столиком.
     - Для  меня новость, - сказала гость своей даме, - что в  славной армии
генерала Андерса попадались... даже евреи. Вы из каких мест?
     - Из Вильно.
     - Из Вильно?  - монокль снова устремился на  официанта.  -  У меня  там
остался фамильный дворец, который, по дошедшим до меня сведениям, коммунисты
конфисковали и превратили в приют для инвалидов. Или что-то вроде этого.
     Янкель сочувственно вздохнул:
     - А у меня там осталась мама. Я не знаю ничего о ее судьбе. Вы не могли
бы мне помочь... советом?
     - Мы пришли в ресторан не  для того, чтобы  давать советы, - нахмурился
гость. - А вы, молодой человек, здесь не для того, чтобы их спрашивать. Ваше
дело - обслуживать. Быстро и... молча.
     Увидев проходящего  хозяина  ресторана,  гость  с  побагровевшим  лицом
поманил его пальцем:
     -  Замените  кельнера.  Мы предпочитаем,  чтоб нас  обслуживал  человек
одного  с нами, христианского, вероисповедания. А этого клоуна уберите. Меня
раздражают побрякушки  на его груди, которые он, не  сомневаюсь, приобрел на
блошином рынке.
     Янкель, наливавший из графина воду в  бокал, подошел с полным бокалом к
господину с моноклем.
     -  Если вам  трудно  поверить, что еврей был на  войне, -  тяжело  дыша
произнес он, - то этот мой поступок, возможно, убедит вас.
     Левой  рукой  он  вырвал  монокль  из-под  его  брови,  правой  плеснул
содержимое бокала в багровое лицо.
     Поставив бокал на место,  Янкель в присутствии всех гостей снял  с себя
официантскую курточку и стал  по одному отвинчивать  с нее ордена и  медали,
приговаривая при этом:
     - Вам повезло: я хоть и прошел четыре года  войны, но бить людей так  и
не научился. Даже таких... свиноподобных.
     -  Жак!  Вы уволены! - взвизгнул хозяин ресторана. Янкель  обернулся  к
нему:
     -  А вам на прощанье я бы с наслаждением  тоже плюнул  в лицо,  но... у
меня от волнения пересохло во рту... Не взыщите.
     Он швырнул хозяину кургузую лакейскую курточку.
     Маленькое кафе, освещенное свечами.
     Грязный оборванец  дрожащей  рукой  поставил на  стойку  пустую  рюмку.
Кельнер в клеенчатом фартуке смерил его презрительным взглядом:
     - Франк и пятнадцать сантимов.
     Оборванец роется в карманах. По одной достает, нашарив, мелкие монеты и
раскладывает  на мокрой стойке.  В  очередной  заход  он достает из  кармана
пригоршню медалей и  орденов  и, высыпав  их на стойку, роется среди  них  в
поисках лишней монеты. У  оборванца  небритое, обросшее черной щетиной лицо.
Не так легко узнать Янкеля.
     Ночь.  Вдоль  улицы мигают разноцветные  неоновые  огни.  Лишь  изредка
проедет автомобиль.
     На тротуаре, на  железных  решетках  метро,  откуда идет  снизу  теплый
воздух,  в самых  живописных  позах  расположились  трое бродяг -  парижские
клошары, которым улица служит домом, а решетки метро - кроватью. На асфальте
валяются пустые бутылки из-под вина. Один из клошаров - Янкель.
     -  Когда  я  был  совсем  маленьким,  моя  мама  каждую  ночь пела  мне
колыбельную песню.
     - Врешь ты все! -  рассмеялся улегшийся слева от него бородатый клошар.
- Ты  столько говоришь  о своей маме,  что я уверен - у тебя  ее  никогда не
было.
     А клошар, что лежал справа от него, хрипло прокричал:
     - Ты подкидыш! И он - подкидыш! Мы все подкидыши в этом мире!
     Прохожий  споткнулся  о  вытянутые ноги  клошаров и чуть не  рухнул  на
асфальт. Он устоял лишь потому, что его подхватили два  спутника. Все трое -
в военной  форме французского Иностранного  легиона. Тот, что  чуть не упал,
пьяно обругал клошаров на непонятном языке:
     - Пся крэв! Холера ясна!
     Янкель  поднял  глаза  и   узнал  в  легионере  пана  Зарем-бу,  своего
унтер-офицера.
     -  Пан  унтер-офицер!  - прошептал он, не веря  своим  глазам. -  Какая
встреча! В Париже! Чуть ли не на Елисей-
     ских полях! Рассказать об этом в Варшаве - нам бы с вами плюнули в лицо
и не поверили  ни  одному  слову.  Заремба долго  смотрит на него и  наконец
узнает:
     - Янкель!  Жив? Мне не мерещится?  Ребята,  это  мой фронтовой товарищ!
Служил под моим  началом. В Африке. Кавалер креста Виктории!  А ну, вставай,
не нарушим традиции польского оружия! Вставай,  Лапидус!  Слышишь, нас зовет
боевая труба!
     Заремба в  военной форме и Янкель в  своем рванье стоят навытяжку перед
пустым  столом,  за  которым  восседает, развалившись в  кресле, французский
офицер.
     - Кого  привел,  Заремба? - лениво спрашивает  офицер.- Мы принимаем  в
легион кого угодно: уголовников,  беглых каторжников,  бывших эссесовцев, но
такой материал нам никак не годится.
     - Не годится? - удивился Заремба. - Тогда полюбуйтесь на это.
     Он запускает  руку в  карман пиджака  Янкеля  и швыряет  на стол  перед
французским  офицером  пригоршню  орденов и медалей.  У офицера  округляются
глаза. Он даже встает.
     - Теперь убедил. Принят, Жака Лапидуса поставить на довольствие!
     Над  воротами  лагеря,  охраняемыми двумя  вооруженными легионерами, на
длинном флагштоке развевается французский флаг.
     На  плацу  идет  учеба.  Солдаты   Иностранного  легиона,  в  пятнистом
маскировочном  обмундировании,  стриженные  наголо,  повзводно  отрабатывают
строевой шаг, учатся с полной выкладкой преодолевать препятствия, овладевают
приемами штыкового боя. Дисциплина - жестокая, унтер-офицеры - беспощадны.
     В  одном из углов  плаца легионеры сидят  кружком на земле, а в  центре
круга  два   типа  разбойного  вида  под  надзором  Зарембы  практикуются  в
рукопашной схватке.
     Один  сунул другому  пальцы в  рот и разрывает ему губы.  Тот  взвыл  и
вырвался.
     - Плохо! - кричит Заремба. - Повторить!
     - Не могу! - чуть не плачет легионер. - Он мне рот разорвал!
     - Не можешь? - спросил Заремба. - Тогда я тебе кости переломаю!
     И Заремба  стеком  начинает  избивать легионера, пока  он не валится на
землю. Заремба еще  несколько  раз поддает  ему носком  ботинка под  ребра и
приказывает:
     - Убрать! Следующая пара!
     В  кружке легионеров  сидит  на  земле Янкель,  в  новеньком  пятнистом
обмундировании, новых ботинках и берете. На груди у него в два ряда ордена и
медали.
     Сидящий  рядом  с  ним  белобрысый  легионер,  меланхолично   покусывая
травинку, замечает:
     - Сними эти бряки. Здесь никого не удивишь.
     Он запускает руку в карман штанов и извлекает железный крест.
     - Такого у тебя нет. Янкель вскинул на него глаза:
     - Вы - немец? Служили у Гитлера?
     -  Чтоб  ограничить  круг  вопросов,  я  полагаю,  пора  представиться.
Служить-то нам  вместе.  Меня зовут  Курт.  Фамилия...  не важно.  Служил  в
войсках СС и заработал побрякушек не меньше, чем ты. За отличную службу.
     - Вы и... евреев убивали? - почему-то шепотом спросил Янкель.
     - А чем я лучше других? - усмехнулся Курт.
     - И женщин? И детей?
     - Они что, не евреи? - спросил Курт.
     Янкель подвинулся ближе к нему, заглядывает в глаза:
     - Позвольте, а в Польше вы не были?
     - Был, -  спокойно встретил его взгляд Курт. - В Варшаве... Там, помню,
большое гетто было.
     - А в Вильно? - выдохнул Янкель. - Вы и в Вильно... служили?
     Курт помедлил с ответом.
     - Недолго. Недели два.
     -  В Вильно моя  мама  осталась,  -  сказал  Янкель.  Невдалеке  от них
упражняется в приемах рукопашно-
     го боя очередная пара легионеров, и разговор Янкеля  с Куртом  идет под
их кряхтенье, ругань и вой.
     - Моя мама погибла в Берлине от вашей бомбы, - прищурился на него Курт.
- Вы же служили у американцев?
     - Я бомб на Берлин не бросал, - тихо сказал Янкель.
     - И я вашей мамы не трогал, - парировал Курт. -  Грязную работу  вместо
нас исполняли добровольцы из местного населения.
     - Если я вас правильно понял, моей матери давно нет в живых?
     - Я тоже долго надеялся разыскать свою мать.
     - Ты врешь, фашистская свинья! Моя  мать жива! Мне гадко сидеть рядом с
тобой. И носить одинаковую форму!
     Янкель  вскочил,  швырнул  на  землю   берет  и  стал  срывать  с  себя
маскировочную  куртку.  Курт  тоже  поднялся  на  ноги.  Вскочили  и  другие
легионеры. Курт рассмеялся:
     -  Никуда  тебе  отсюда не уйти, паршивый еврей,  до  конца  контракта.
Только вперед ногами.
     Он ударил Янкеля в челюсть.  Затем еще раз. Янкель упал. Курт нанес ему
несколько ударов ногой. Подбежавший Заремба хотел было вмешаться, остановить
избиение, но раздумал.
     - Тебе, Курт, это зачтется как упражнение по рукопашному  бою, - сказал
он с одобрением. - А ему - наука. У нас в легионе вопросов не задают, держат
язык за зубами. Если хотят, чтоб зубы уцелели.
     Подбежавшему на шум французскому офицеру Заремба объяснил:
     - Товарищеская  беседа,  господин  офицер.  Новичку  объясняли,  что  в
легионе денег зря не платят. Их надо уметь отрабатывать.
     - Но  зачем так убедительно объяснять? - поморщился француз. -  Унесите
его и приведите в человеческий вид. Вечером - смотр.  А ночью  - грузимся на
корабли. Надеюсь, курс вам известен?
     -  Так  точно,  господин  офицер,  -  козырнул  Заремба. -  В  Азию.  В
Индокитай.  Желторотым  надо  вправить  мозги,  научить их  уважать  Великую
Францию.
     Догорают хижины  вьетнамской  деревни.  Женщины,  таща  в руках  детей,
убегают в джунгли/Часовые в форме Иностранного легиона ходят  вокруг палаток
, откуда доносится храп. На спину часовому, как пантера, прыгает вьетнамец и
вонзает  ему  нож  в  шею.  Вспыхивают  пламе-нем  крайние  палатки.  Трещат
выстрелы.
     В одной из палаток  спят  вповалку Заремба,  Курт  и Ян-кель.  Выстрелы
будят  их. Они просыпаются, подхватывают  оружие  и один за другим убегают в
ночь.
     В  банановых зарослях  цепью  пробираются  легионеры.  На  спину Янкелю
прыгает  вьетнамец, но не успевает нанести удара ножом. Его протыкает штыком
Курт и швыряет в сторону. Янкель и Курт смотрят друг другу в глаза.
     - Не стоит  благодарности, - сухо произносит Курт. - За  это я  получаю
жалованье.
     Брезжит рассвет в джунглях. А под широкими листья-ми банановых зарослей
темно, как в туннеле.
     Легионеры   столпились   вокруг   раскрытой   ямы,   с  которой   сняты
маскировавшие  ее  ветви   и  листья.  Из  глубины   ямы  торчат  частоколом
заостренные концы кольев.
     Позади легионеров стоят связанными три  босоногих вьетнамца.  Заремба у
края ямы разглагольствует:
     - Вот, полюбуйтесь, к  каким коварным  приемам прибегают эти желторотые
обезьяны.  Это  -  "волчья  яма".  Она так  замаскирована,  что  никогда  не
угадаешь,  какая ловушка  под листвой.  Сделал шаг  --  провалился.  С  этих
кольев,  даже  если  человека  снять,  он  все равно не  жилец. Многократные
сквозные ранения.  Чтоб  сделать мое объяснение  более наглядным,  мы сейчас
посмотрим "волчью яму" в действии. Эти три обезьяны, готовившие нам западню,
сами прыгнут в нее.
     Янкель в ужасе переводит взгляд с Зарембы на трех связанных вьетнамцев,
которых легионеры подталкивают прикладами автоматов к "волчьей яме".
     Пестрый, красочный  базар  во вьетнамском городе. По узкой улочке, мимо
лотков,  уставленных  грудами  диковинных  овощей  и  фруктов,  и корзинами,
полными рыбы, мимо трепыхающихся связок кур, мимо визжащих сви-
     ней и на все лады расхваливающих свой товар торговцев, шагают в ряд три
легионера.  Заремба,  Курт  и  Янкель.  В беретах,  пятнистой  маскировочной
одежде, тяжелых армейских ботинках. Рукава закатаны выше  локтей. За спинами
- на ремнях короткие автоматы. Заремба в отличном настроении:
     -  Ну  и приключение  у  меня было  вчера  в  бардаке.  Выбрал  я  себе
блондиночку. Ну, конечно, с  ней по-французски.  А она посмотрела с прищуром
на мою польскую  рожу и  так  смачно мне  по-польски врезала: "Чего  ломаешь
язык, пся крэв,  холера ясна?". Знаешь, откуда  оказалась? Твоя землячка, из
Вильно.
     - Из Вильно? - не поверил Янкель. - Тут, во Вьетнаме?
     - А почему нет? Ты тоже из Вильно? И торчишь в этой вонючей дыре.
     - Где находится... этот? - смущаясь спросил Янкель.
     - Что? Бордель?
     - Да, - еще больше волнуясь, кивнул Янкель.
     - На польскую девочку потянуло? - понимающе подмигнул Заремба.
     - Ностальгия, - улыбнулся Курт. - Но тогда ты уж еврейку поищи.
     - Имя вы запомнили? - спросил Янкель.
     -  Разве  упомнишь? - наморщил лоб Заремба.  - Пьян  был, как сапожник.
Кажется... Каролина. Эй, все равно не найдешь. Убей меня Бог, не припомню, в
каком борделе я был. А их тут сотни.
     В большом  зале, убранном в восточном стиле,  с китайскими  фонариками,
среди французских солдат шныряют полуголые девицы. Янкель переходит от одной
к  другой, заглядывает  в  лица  -  ни одной  европейки.  Пожилая вьетнамка,
хозяйка борделя, сочувственно выслушивает Ян-келя.
     - Весьма сожалею, - разводит руками она. - Но я вам дам еще один адрес.
Там есть блондинка. Возможно, та, что вы ищете.
     Рыжая девица,  в купальнике, с массивными бедрами и грудью, стоит перед
Янкелем, раскачиваясь на высоких каблуках и профессионально щурясь.
     - Я не полька. Я - ирландка. Поверь, я не хуже твоей польской красотки.
     -- Охотно верю, - смущенно кивает Янкель. - Но мне нужна именно она.
     - Однолюб? С каких это пор однолюбы ходят в бордели?
     - Кому это я там срочно понадобилась? - слышен рассерженный голос из-за
раздвижной бамбуковой занавески. - Дайте с этим клиентом покончить.
     Это  уже  другой  публичный  дом,   почти  ничем  не   отличающийся  от
предыдущих.
     Янкель сидит на диване в узком коридоре со множеством дверей, затянутых
бамбуковыми занавесками. Из-за одной из них вышел солдат, на ходу застегивая
штаны,  за ним  -  полуголая  вьетнамка.  Из-за  другой  занавески  появился
вьетнамец  в штатском, а вслед высокая,  стройная,  светловолосая женщина, в
которой, без сомнения, можно угадать чистокровную польку.
     - Я  -  Каролина,  -  остановилась  она  перед  диваном,  смерив Янкеля
оценивающим взглядом. - Ты уплатил хозяйке?
     Янкель вскочил с дивана, улыбаясь во все лицо.
     - Да. Уплатил.
     -  Но учти, я беру сверх,  - предупредила она, вводя его за  раздвижную
бамбуковую занавеску. - За белую кожу.
     Здесь стояла от стены до стены широкая  тахта. Один  стул.  И множество
баночек и флаконов на бамбуковых полочках.
     - Тебя  как зовут? -  скользнула она небрежным взглядом  по  его тощей,
нескладной фигуре.
     - Жак. Вернее, Ян.
     - А еще точнее? - прищурилась она. - Судя по твоему носу, ты не поляк.
     - Верно, - согласился он. - Мое имя Янкель.
     - Так бы сразу и сказал. У нас в Вильно во дворе был мальчишка, на тебя
похож. Тоже звали  Янкелем. А мое имя не  Каролина. Это  для них.  Дома меня
звали Ядвигой.
     Янкель присел на краешек стула.
     - Ты давно из Вильно?
     -  Чего вспомнил? -  отмахнулась  она.  - Совсем  маленькой была, когда
увезли.
     - Значит, ничего не знаешь... - разочарованно протянул Янкель.
     - А что тебя интересует? - Ядвига уселась на край
     тахты против него.
     - Понимаешь, - вздохнул Янкель, - в Вильно осталась моя мама.
     - Понимаю, - сказала она, лениво