ольно уютно".
     В углу стояла высокая железная кровать и жестяной умывальник на ножках.
У  стены  в центре располагался плюшевый диван,  стол и  два  кресла, как  в
кондитерской. В углу стояло зеркало с жардиньеркой и цветком в горшке, кроме
того, в комнате у него  было пианино. Прежде чем провести  меня в комнату, в
передней он долго совещался с хозяйкой, немного погодя она появилась  с кофе
и булочками. На ней был  передник с хардангерским[1] узором, да и
вообще  вид у  нее  был весьма  почтенный. Отто представил меня ей:  "Фрекен
Беннеке, кандидат философии".
     В качестве  хозяина Отто держался очень торжественно. Когда я разливала
кофе,  мои  руки слегка  дрожали. Кажется,  и у  него они дрожали, когда  он
подносил  огонь к моей сигарете. Взглянув на себя в зеркало, я заметила, что
щеки у меня пылают, а волосы совсем растрепались и из-за дождя пошли мелкими
кудряшками. Я нашла, что мне это идет, и по лицу Отто увидела, что и он того
же мнения.
     Потом я попросила  его  спеть. Я знала, что  он посещает хоровой кружок
при  "Торговом  союзе".  "Собственно, я почти  ничего не знаю", - сказал он,
усаживаясь за пианино. Он запел "Я изумлен увиденным  вокруг...". У него был
очень красивый тенор, а манера петь слегка сентиментальная.
     Все это время я  ощущала легкую дрожь внутри, как  будто  от  какого-то
напряженного ожидания. Мне хотелось ходить по комнате, прикасаться к  вещам,
которые постоянно  окружают  его. И  хотя  мы успели так  мало  сказать друг
другу, я чувствовала, насколько мы с ним уже близки.
     Надевая шляпу  перед  зеркалом, я украдкой  сорвала  цветок  комнатного
растения  и  спрятала  его  в перчатку.  Потом  Отто  вставил этот цветок  в
маленький  золотой медальон,  и этот день  стал для нас как бы священным, мы
стали  отмечать  его как  праздник.  Когда  Отто  подал  мне жакет,  у  меня
неожиданно возникло желание  наклонить  голову назад и прижаться шеей к  его
руке.  И  тут я осознала, что дальнейшее  развитие наших  отношений  целиком
зависит  от меня. Меня охватила бурная, всепоглощающая радость оттого, что я
могу сдержать себя - сегодня больше ничего не должно произойти.
     Потом Отто пригласил меня к  себе на день рождения. Было  еще несколько
гостей. Но я их  не замечала. Я сидела у окна на складном стуле, Отто принес
маленькую скамеечку и сел у моих ног, да так и просидел весь вечер: его лицо
постоянно было  внизу, рядом со мной. О чем мы говорили в тот вечер, ни  он,
ни я не помнили.
     "Однако,  Оули,  - воскликнул  Хенрик.  - Мы  тут хотим выпить  за твое
здоровье".
     "О,  да, конечно", -  сказал Отто  и подошел  к столу. Я откинулась  на
спинку стула, как  после долгого напряжения, и  сразу не догадалась, что мне
стоит подойти к столу и чокнуться со всеми.
     Немного  погодя  Отто  вновь сидел на маленькой скамеечке у моих ног. У
меня  было  чувство, что воздух вокруг нас  накален и трепещет,  как  вокруг
пламени костра.
     Уходя от Отто,  мы договорились,  что на другой день пойдем  все вместе
кататься на санях.

     Отто хотел прокатить меня непременно по всем холмам. Я сидела на санях,
глубоко погрузившись  в  собственные мысли и пристально  вглядываясь в плечи
Отто. "Какой он сильный", - думала я  и  ощущала прилив счастья внутри себя.
Последние месяцы я, собственно говоря, жила в постоянном нервном напряжении,
но только теперь по-настоящему поняла, как  сильно люблю Отто, - это чувство
переполняло меня, оно лишало меня сил, в нем одновременно уживались и страх,
и робость, и гордость, и блаженство.
     В  "избушке" было множество людей,  воздух был насыщен табачным дымом и
чадом из кухни,  люди разговаривали так громко, как  будто кругом были  одни
глухие, впрочем, все  это,  казалось, находится далеко  от меня.  Отто сидел
напротив.  На  нем была  нансеновская  куртка, а  под  ней синяя  фланелевая
рубашка  с мягким отложным воротником.  Он выглядел разгоряченным, здесь и в
самом деле было жарко. Я  в смущении не  осмеливалась взглянуть  на его  шею
пониже кадыка, хотя меня так и тянуло это сделать.
     "За твое здоровье, Марта!" - произнесла одна из дам.
     "Ну что вы", - пролепетала я. Тут и меня бросило в жар.
     Когда  мы  вышли  на  свежий воздух,  Отто заговорил  каким-то странным
глухим  голосом,  поскольку  хранил  молчание  все это время:  "Садитесь,  я
прокачу вас". Мы взобрались  на вершину Фрогнерсетерена, и  он сел за мной в
санки. Я откинулась назад и прижалась к нему,  чувствуя, что тем самым отдаю
себя целиком и полностью в его власть.
     Со  всей  компанией  мы  распрощались  на  улице  Спурьвей.  "Я намерен
проводит фрекен Беннеке домой", - сказал Отто. Он довез  меня до входа в мой
дом. Когда я поднялась с  саней,  оказалось, что я  забыла ключ  от  входной
двери.
     "А может быть, мой подойдет?" - спросил он срывающимся голосом и открыл
уличную дверь.
     "Спокойной ночи!"
     "Спокойной  ночи", - он зашел со  мной в парадное. Здесь он  неожиданно
обнял  и  поцеловал  меня.  Меня  еще  никогда  не  целовал мужчина.  И  мне
показалось, что я унеслась куда-то далеко-далеко.
     Войдя в  свою  комнату,  я  долго сидела  на  краю  постели,  не снимая
промокшего лыжного костюма. Я была  словно  в состоянии опьянения, меня била
дрожь, и я чувствовала, как прерывисто бьется мое сердце.  Боже мой, какая я
счастливая! Я проснулась, когда хозяйские часы пробили четыре. Раздеваясь, я
почувствовала, что вся горю и мне  страшно.  Несколько  раз я задавала  себе
вопрос,  а что, если он не любит  меня  так, как я люблю его, что,  если это
просто порыв страсти? На миг в моем сознании возникали  слова и мысли других
людей,  но  тотчас мгновенно  исчезали как  не имеющие никакого значения,  и
счастье вновь опьяняло меня.
     На  следующее  утро, когда  я  шла по  улице, держа под  мышкой  стопку
учебников и тетрадей, на углу улицы я встретила Отто Оули. Он взял у меня из
рук тетради и произнес: "А что, если бы ты стала моей возлюбленной, Марта?!"
     Я звонко рассмеялась: "И вправду, а что, если?.."
     Он признался мне, что очень долго думал, как именно сказать это мне: "Я
так расстроился, когда, придя домой, понял, что так ничего и не сказал!"
     В тот же день в два часа мы снова встретились. Через день, прогуливаясь
по  Пилестреде,  мы встретили  Хенрика, и Отто буквально обрушился на  него:
"Поздравь нас, дружище!"
     Всякий день после окончания занятий в школе Отто провожал меня до дому,
а вечером  я заходила за ним в контору. Мы решили пожениться летом, во время
школьных  каникул.  Отто  зарабатывал   восемьсот  крон,  а  я  намеревалась
продолжать учительствовать и дальше. Все складывалось просто замечательно.
     Я  была  застигнута врасплох,  со  мной что-то происходило. Я не просто
встретила Отто: в глубине  моего существа забили  какие-то новые  родники. Я
сидела и прислушивалась к этой  новой  музыке внутри себя; долгими вечерами,
после того как мы  пожелали друг  другу "спокойной  ночи", я просто сидела и
слушала эти незнакомые мне звуки.
     То, что  мы с Отто  такие разные, казалось  мне  великим счастьем,  и я
пребывала в постоянном восторженном изумлении, что мы, столь несхожие, нашли
друг друга в этом мире.
     Учительница  рисования из моей школы была  помолвлена с  одним  из моих
сокурсников. Она приходила в мою меблированную комнату и буквально  изводила
меня своими разговорами о любви.
     "Это  просто замечательно, когда у  тебя есть человек, который до конца
понимает тебя, с которым можно говорить обо всем, совершенно обо всем!"
     Вот  они с женихом  имеют обыкновение  прогуливаться  по  Киркевейен  и
говорят при этом обо всем - абсолютно обо всем.
     "Ты знаешь,  Марта,  я  считаю, что главное в любви -  доверие,  только
тогда  любовь можно  назвать  идеальной. К тому же если между  любящими  нет
духовного общения, что же тогда им остается, скажи-ка мне на милость!"
     "L'amour sans phrase"[2],  -  произнесла  я  и  с  гордостью
засмеялась.
     "Эта сторона любви просто-напросто мучение, это животные чувства, ты уж
извини меня, Марта!"
     "Ах, оставь!" - смеялась я еще громче.
     "L'amour sans phrase", - все повторяла я, оставаясь наедине с собой.
     Любовь, любовь  - ничего другого для меня тогда просто не существовало,
это  единственное,  ради  чего  стоило  жить. Я  любила  так  страстно,  что
буквально сгорала от любви.
     Я  чувствовала,  как  день  за  днем эта любовь делала  меня  красивей,
здоровей, моложе,  заставляла  светиться, давала мне  совершенно неожиданное
жизненное восприятие, делала  меня мудрой, жизнерадостной, бесконечно гордой
собой. Боже ты мой, раньше, вплоть до сегодняшнего дня, я была всего-навсего
по-стариковски  умным   ребенком,   пока  не   ощутила,  что   значит   быть
по-настоящему юной.
     Я всегда получала удовольствие от книжных знаний, но теперь поняла, что
все они только  средство, а отнюдь не  цель, это, если можно так выразиться,
оружие в жизненной борьбе, оно помогает жить, а вот любовь - это сама жизнь.
     Я  ощущала себя  такой  сильной и уверенной,  что  у  меня  не  было ни
малейших сомнений ни  в своей  любви, ни в любви Отто. Я ощущала потребность
любить и быть любимой, в этом, наверное, мужчины никогда не поймут меня. Да,
насколько все  же  я была  права, относясь с отвращением  к этой примитивной
бабьей болтовне о "взаимопонимании" -  ведь многим женщинам  просто хочется,
чтобы  мужчина  был как  бы  часовщиком, который  постоянно  приводил  бы  в
движение  их  куриные  сумасбродные  мозги   и  тратил  бы  свое  время   на
удовлетворение их тщеславия.
     Ах, все  эти  "непонятые женщины",  которые кружат головы  целой  толпе
поклонников, а потом,  когда их  сердце окончательно  зачерствеет,  начинают
искать какого-то "взаимопонимания".
     Я тогда очень хорошо понимала Отто, даже сама не осознавала,  насколько
хорошо понимала, каков он есть на самом  деле. И отнюдь не требовала от него
того, чего он не мог бы мне дать.
     Он вырос  отнюдь  не среди  каких-то там  малокровных кабинетных людей,
обитающих  в душных комнатах,  сплошь заставленных  мебелью красного дерева,
среди вышитых тетушками  подушечек; его отец был  торговец лесом,  и  сам он
предприниматель до  мозга  костей,  спортсмен и  любитель  вольной  жизни на
природе;  и лес, в котором я искала перемены пейзажей и игры света, для него
такая  же  естественная  исконная среда обитания,  как  для другого  детская
комната.  Войдя  в  мою  жизнь, Отто  принес в  нее солнечное тепло  и порыв
свежего ветра, и  я  стряхнула  с себя  книжную  пыль  и выбежала  навстречу
стихии.
     Вряд ли можно было сыскать другого такого  мужчину, который более нежно
и бережно  обращался  бы  с молодой девушкой,  влюбленной  в него, чем  Отто
обращался  со  мной,  даже  тогда,  когда  мы   оба  теряли  голову.  И  так
продолжалось все годы, которые мы были вместе.
     Если  бы  он  хоть  на  минуту  задумался  о  том,  что между  нами нет
достаточного взаимопонимания, он бы с готовностью  пошел мне навстречу с той
искренней добросовестностью, на которую способен только он, мой Отто.  Но  в
то  время он никак  не вмешивался в мои дела. Просто восхищался всеми  моими
увлечениями - интересом к женскому вопросу, просвещению народа и  прочему, -
все это было для  него так  естественно. Он  восхищался  моей  "удивительной
интеллигентностью", так же  как восхищался всем, что  ему было дорого в этом
мире, - детьми, мной, Хенриком, домом, садом.
     Впоследствии меня стало  раздражать  его  неизменное  слепое восхищение
всем тем, что он считал принадлежащим ему; но  в то время я была права, видя
только одно: как он искренен в своей наивной радости.
     Порой он не был способен понять что-либо, и суждения его бывали резки и
ограниченны.  Но ведь это  был добрый,  здоровый, сильный человек,  а  таким
людям всегда свойственно судить поверхностно, не пытаясь проникнуть глубоко.
Сейчас я отношусь  ко  многому  гораздо снисходительней, просто  потому, что
чувствую  себя соучастницей. Когда же  я была молода  и совсем  неопытна,  я
судила строже.
     Век живи, век  учись  -  но,  Господи,  если бы ты мог избавить  нас от
этого. Все понять - значит все  простить, но, Боже, избавь  меня от тех, кто
способен прощать все на  свете. Подобная терпимость - самообман, и за нее мы
прячемся, когда жизнь скручивает нас в бараний рог, и мы  успеваем натворить
такого, чего стыдились бы в лучшие времена. А  быть может,  у  нас просто не
хватает  мужества  и  напора  прожить  жизнь  по-своему.  Вот  мы и начинаем
занижать свои претензии, но в конце концов человек и получает в этой жизни в
соответствии  со своими  требованиями. Существует всегда один прямой  путь к
блаженству,  а  юность бескомпромиссна, и  если  она чего-то стоит, то  идет
напролом. Потом, с  годами, человек начинает видеть разные пути  в жизни, но
порой и они кажутся  ему  схожими - и он  не решается идти ни одним из  них.
Рассуждать о терпимости,  понимании могут лишь те, кто уже более не способен
ни  на что в жизни; только  прямолинейность и  напор  имеют  значение, а они
присущи только юности.

     20 июля 1902 г.
     Сегодня я впервые отпустила своих мальчиков  от себя: совсем одних, они
отправлены погостить  к тете Хелене. Какие они  были милые в своих новеньких
синеньких "нурфолковских" курточках  со множеством кармашков, которые  я  им
сшила.
     Посадив их  на поезд,  мы с  Ингрид поехали к  Отто. Я решила повезти к
нему нашу  дочурку, ведь она просто прелесть. К тому же она  тоже  заслужила
путешествие, раз уж ей не разрешили ехать вместе с братьями. Я надела на нее
розовое  платьице,  а  ее  блестящие  темно-рыжие  кудряшки  украсила  двумя
красными бантиками. Вся она такая хорошенькая, ну прямо  воздушное пирожное,
невозможно  оторваться,  глядя  на ее белую шейку,  обрамленную  воротничком
платья, на алый ротик и огромные ореховые глаза.
     Мы сидели  с Отто на скамейке в парке,  а она резвилась возле  нас. Муж
был на редкость бодр сегодня.
     Никогда окружающий пейзаж не казался мне таким прекрасным. Быть  может,
потому что наконец светило солнце - это ужасное лето с нескончаемыми дождями
любого  здорового сделает  больным.  Перед нами  высились  огромные  зеленые
склоны холмов,  спускающихся к  фиорду;  внизу  был  город; гряда  невысоких
холмов словно пыталась ограничить пространство, но  оно все равно оставалось
незамкнутым.  Сегодня  фиорд  весь  блестел  серебром,  и  все  кругом  было
подернуто легкой дымкой...
     Мы с Отто сидели рядом, прижавшись  друг к другу, он обнимал меня, и мы
оба были погружены в какое-то одновременное грустное и сладостное забытье.
     "Я не перестаю верить,  что мы снова будем вместе, - произнес Отто, - с
каждым днем  я чувствую  себя  все  лучше.  Заживем  опять  по-прежнему, все
вместе, Марта".
     Я тоже верила в это. У меня есть мой муж, мои  дорогие дети,  и впереди
меня  ждет  счастье  и  благополучие.  Конечно  же,  не  избежать  множества
трудностей и испытаний после выздоровления Отто - ну и что из этого, да  для
меня будет просто счастьем иметь возможность  работать, Господь знает, как я
могу работать ради моих родных и любимых. Они никогда не узнают, насколько я
отдалилась от них, оступившись однажды, и я надеюсь, что воспоминания о моем
позоре,  об  этом  опасном  блуждании по  безрадостной  пустыне  моей  души,
когда-нибудь навсегда исчезнут  из моей памяти.  Теперь я усвоила, насколько
бережно  и осторожно должна я лелеять каждую искорку тепла  и счастья нашего
семейного  очага. Этот урок дорого мне стоил, и надеюсь, что заплатила  я не
зря. Теперь-то я прекрасно осознаю,  что понятие женской чистоты  не  пустые
слова, чистота  эта - драгоценное сокровище.  Но зато после  всего  этого я,
пожалуй,  могу дать другим больше, нежели прежде, могу быть более отзывчивой
на душевные движения своих близких, особенно детей.

     Будучи молодой  девушкой, я  полагала материнство одной  из  величайших
ценностей в этом мире. Мне казалось это таким чудом! А когда выяснилось, что
я сама жду  ребенка, я едва могла поверить в это. Ожидание Эйнара  настолько
поглотило меня, что мне порой  даже бывало совестно, как будто  в целом мире
не существовало  ничего другого, кроме  того ребенка, которого я носила  под
сердцем  и  мысли  о  котором  переполняли  меня  днем и  ночью;  а  ведь  я
настроилась отнестись к  предстоящему событию просто и естественно, ведь это
происходит повсюду  с каждой  женщиной. При этом я  и жаждала,  и боялась  -
неизвестно, что ожидало меня, от этого можно и умереть.
     И все же, несмотря на то что я  любила своих детей так сильно, как дано
любить  лишь  матери,  и одновременно по-человечески  пестовала их  душевное
развитие, я должна признаться,  что Отто многое видел лучше меня и привлекал
мое внимание к тем или иным чертам развития их индивидуальности. Кроме того,
помимо собственных детей у меня  всегда  были  и другие интересы,  но я была
твердо убеждена, что они не отнимали у моих детей ни единой крупицы заботы и
ласки.  (Это  началось  только  тогда,  когда я  стала  замыкаться  в  себе,
размышляя о том, почему я не могу считать себя вполне счастливой.) А так мне
кажется, что и дети  отвечают  мне взаимностью: они привязаны ко мне гораздо
больше, нежели большинство детей к своим родителям. И все же отношения между
ними  и Отто  более живые и  непосредственные, потому  что  сам Отто гораздо
более живой и непосредственный человек, нежели я.
     И все дети так похожи на  него, Эйнар, например, даже до смешного. И не
только  внешне, но и манерами. Скажем,  в  эти  дни, когда он  так энергично
упаковывал с  Халфредом  вещи:  рассовывал  по  карманам  кошельки,  билеты,
носовые  платки  и  ключи,  выслушивал  мои  наставления,   как  осуществить
пересадку в Хамаре, - это был просто-напросто маленький Отто.
     Халфред, кажется,  меньше похож на отца,  он даже  не рыжеволосый. "Это
твое дитя, - говорит Отто. - Он, как и ты, стремится проникнуть в самую суть
вещей".  И  впрямь,  Халфред  ужасно любит задавать  вопросы. У  него всегда
наготове "почему" да "зачем". А  если попросишь его поменьше  спрашивать, он
тут же возразит: "Но почему же, мамочка?"
     Осе, как  ни странно, тоже  похожа на Отто.  Это так  удручает  меня. Я
как-то читала о подобном в одном романе, но мне это казалось невозможным.

     21 июля 1902 г.
     Сегодня рано утром  я отправилась к Отто. Мы  пошли в парк и уселись на
нашей любимой скамейке. И тут появился Хенрик.
     Поскольку он намеревался обсудить с Отто какие-то  дела, я хотела уйти,
но  Отто, естественно, не позволил. Он  попросил меня остаться, ведь  Хенрик
потом может проводить меня до города.
     Так, втроем, мы шли по  аллее и беседовали.  Отто  вел меня под руку, а
Хенрик  шел рядом с другой стороны.  Настроение у Отто было приподнятое,  он
громко шутил  по  поводу  того, что начал  толстеть.  "А ведь  Марте  всегда
нравились только худощавые.  Так, пожалуй,  она  скоро  со  мной не  захочет
знаться".
     Меня выводило из себя полное самообладание Хенрика, то, что он способен
вот так прогуливаться и непринужденно беседовать со мной и Отто.
     Теперь я чувствую  себя почти такой  же несчастной, как и  раньше. Я  с
таким трудом обрела  душевное  равновесие,  дорогие нам  с Отто воспоминания
вселили  в  нас надежду на счастливое будущее. И  тут появился Хенрик.  Боже
мой, неужели и он окажется  в  этом будущем? Прямо-таки не представляю,  как
избавиться от него.

     22 июля 1902 г.
     С самого начала Отто  совершенно по-другому  смотрел на наши отношения.
Для  меня  это  была чувственная страсть,  для  него  -  осознание серьезной
ответственности.
     Мне  тогда и в голову  не  приходило распространяться о своих мыслях  и
чувствах или о  том, как я жила до встречи с ним. Подобные разговоры начинал
всегда Отто.
     "Ты  знаешь,  Марта,