ты согласен... малость  зас-
лужили... Конечно, характер у тебя был еще тот, это верно! В общем, пле-
вать ты хотел на коллектив. Но и среди врагов встречаются нормальные лю-
ди. И вот видишь... теперь видишь и сам. Мы все заодно, в общем свои, мы
все свои люди. А человек должен бороться за свое... ты согласен?..  ради
своих...
   Может, он хотел сказать "ради своих людей", но  вовремя  остановился,
или "ради своих интересов". Или он имел в виду мои и  свои,  наши  общие
идеалы, продемонстрированные сейчас на его столе, переполнившие всю  его
квартиру.
   - Мне одно непонятно, - сказал я, с трудом управляясь с горячим блин-
чиком, - почему я угодил во враги.
   - Ну ладно, не цепляйся к словам. Попутчик, враг, уклонист,  колеблю-
щийся интеллигент. Что-то в этом роде! - отмахнулся он от меня, подцепив
на вилку целый блинчик и намереваясь весьма  неграциозно  заглотать  его
целиком. - Теперь это неважно! Главное - мы все выбились в  люди!  Лично
я, впрочем, всегда считал, что ты не так уж и плох. И мир вокруг меняет-
ся, и люди меняются. Все прояснилось, как в майский день, только в  шта-
нах потемки!
   Он снова загоготал, вспомнив анекдот времен студенчества. Я комкал на
тарелке свой блин, словно пеленку. Его жирный блеск уже давно потускнел.
И правда, мир меняется и доходит на пути своего великого прогресса и  до
этих лоснящихся блинчиков. А мой  хозяин  и  в  этом  изменившемся  мире
чувствовал себя как дома. Этот мир стал его миром, как его же миром  был
тот, существовавший раньше. И чем чаще повторял он свое сердечное  "зап-
росто, по-домашнему!", тем меньше в этом его мире, в этой его квартире я
чувствовал себя как дома. Мы уже сидели, уставясь на грязные  тарелки  с
остатками ужина: чистоту нашего братства уже ничто  не  могло  обновить,
уже не было источников, из которых мы могли бы  почерпнуть  нашу  невин-
ность.
   Лела за весь ужин не проронила ни слова; мы с ней оба молча, потупив-
шись жевали, молча лепили и катали по столу хлебные шарики, мы были  по-
давлены огромным и могущественным миром, терзавшим  нас,  прикованных  к
этому столу, заткнувшим нам рты большими  кусками  своего  несокрушимого
величия. Он не позволил нам вставить словечко, да мы и сами не знали,  о
чем бы могли говорить.
   - Да, мы выбились в люди! Так-то, старик! А не больно-то  было  легко
прорываться через все эти препоны. И тем не менее не  так  уж  нам  было
плохо. Жили - не тужили. Конечно, случались всякие мелкие  неприятности,
но всё позади. Самое паршивое, старик, -  он  доверительно  нагнулся  ко
мне, - что нет больше старого товарищества. Все  наши  расползлись,  как
раки, в разные стороны. Я всегда думал, что ты смотаешься за границу.  И
все же мы - одно поколение.
   Мы явно переели и даже отупели от сытости. Да и пили без всякой меры.
Моя психологическая потребность в уборной  переросла  в  физическую.  Но
встать не было никаких сил. Я боялся, что если даже сумею  добраться  до
туалета и запереть дверь, то потом оттуда не выберусь. Тупо, не сознавая
как и зачем, я все-таки не хотел сдавать свои позиции ни в этом разгово-
ре, ни в этом мире. Лела спаслась тем, что начала  убирать  со  стола  и
взялась за мытье посуды, словно ее борьба за свое место давно уже проиг-
рана. За ужином и речи не заходило об  эмансипации  или  дипломатической
карьере.
   Он же был совершенно пьян, окончательно расслабился и впал  в  сенти-
ментальность.
   - Знаешь, старик, если хорошенько подумать - что такое это  наше  се-
годняшнее время? - философствовал он, болтая в бокале остатки "Мартеля".
- Не сравнить с тем, нашим. А ты  как  думаешь?  Тогда  была  жизнь  так
жизнь! Ничего не осталось от прежнего подъема, от товарищества, от прос-
тоты отношений. Все так осложнилось, а нынешние, что помоложе, - и гово-
рить о них не хочу. Перекрасились в разные цвета. И ничего не  понимают.
Просто одно удовольствие посидеть вот так, запросто, дома, со старым то-
варищем... да, да, с товарищем... как вспомню - прямо на душе хорошо де-
лается... мне всегда хотелось вот так затащить тебя  к  себе,  хотелось,
чтобы ты понял необходимость моих поступков... мы же с тобой - одно  по-
коление...
   Его развозило все больше и больше, и вдруг, отбивая по столу такт ку-
лаком, он запел о том, как просыпаются восток  и  запад,  потом  "Полюш-
ко-поле", а потом про Чапаева. И наконец заплакал. Из его глаз  катились
настоящие, крупные слезы. Он плакал о старом времени.
   - Ты тоже пой! - кричал он мне, всхлипывая. - Пой!
   Он встал с бокалом в руке, и я подумал - сейчас мы вместе запоем "Ин-
тернационал".
   - Мне тоже хотелось, - неуверенно стоя на ногах, сказал я, - хотелось
как-нибудь с тобой встретиться и высказать тебе все прямо в лицо,  хоте-
лось, чтобы ты наконец узнал, что я о тебе думаю. А сейчас уже  расхоте-
лось. Да, собственно, давно расхотелось. Только смотрю на тебя и слушаю.
Понимаешь? Смотрю и слушаю! И не как судья, а так, со стороны. Все  дру-
гие чувства ты во мне уже убил. Сейчас мне только и остается,  что  слу-
шать и смотреть на тебя со стороны.
   Но, оказывается, он поднялся вовсе не для того, чтобы петь  "Интерна-
ционал" или слушать мою исповедь. Просто  пришла  его  очередь  пойти  в
уборную. Туда ведь и короли ходят. Не с этим ли были связаны и его  сле-
зы?
   Я, покачиваясь, стоял у стола с бокалом в руке. Поднял его, намерева-
ясь выпить за пустой стол, за Лелу. Словно специально выждав  за  дверью
этот момент, бесшумно, незаметно, бочком вошла она. Бросила на меня  хо-
лодный, нелюбезный взгляд.
   - Лучше бы ты не приходил, - сказала, отчетливо произнося слова. -  И
не приходи. Лучше бы было тебе вообще не приходить
   - Прочь, еретик, с порога правоверных!..
   - Все прошло и быльем поросло. К чему нынче жалеть о прошлом? Нет ни-
какого смысла. Оба налакались, как свиньи,  и  разыгрываете  друг  перед
другом какие-то исторические роли. Ты его только напрасно разволновал.
   Я тяжело плюхнулся на стул, заполнив этим долгую паузу. Массивный бо-
кал приковал мою руку к столу.
   - Как ты все это выносишь, Лела? - сказал я наконец, надеясь услышать
от нее спасительный рецепт. - Как можешь?
   - Заткнись! - грубо, вызывающе прикрикнула на меня Лела. -  Как-никак
он мой муж. Будто ты в жизни достиг чего-то лучшего!
   - Как ты можешь! - повторял я пьяным голосом.
   - Проживешь сто лет вместе - полюбишь и пень. Чего тебе надо? Что  ты
хотел услышать от меня сегодня за ужином? Заполучить меня в союзники? Во
имя старых времен и каких-то иллюзий? Как будто ты много лучше его? В ту
же дудочку дудишь, только в тихом закутке! Все вы одинаковые! Он хотя бы
настоящий мужик! Всегда ставил перед собой цель и всегда  ее  добивался.
Пёр вверх!
   От ее напористости я только беспомощно  развел  руками.  Мои  объятия
заключили в себя всю комнату и даже нечто большее.
   - Добился вот этого? - спросил я. - Этого?
   - Как будто ты добился чего-нибудь получше! - сказала Лела. - У  него
хотя бы хватает порядочности настолько, чтобы заплакать.
   Когда он вернулся, она поспешила ему  навстречу,  принялась  утешать,
вытирала слезы с мешков под глазами, и оба они что-то сочувственно  бор-
мотали друг другу, как будто меня здесь не было.
   Я встал и, держась за живот, скрылся в туалете, где  заперся  на  два
оборота. Я сидел на унитазе и озирался  по  сторонам,  как  затравленный
зверь, стараясь найти хоть какой-нибудь более или менее достойный выход.
Но туалет был сконструирован на сугубо научной основе, как тюремная  ка-
мера. Надо все вынести до конца. Надо заставить себя жить  с  людьми,  с
которыми приходится жить. Мы - одно поколение, старина! Мы все паримся и
варимся в одном котле, сидим в этой квартире с хорошей планировкой.  Все
мы тут свои люди. И никто ничего не добился. Мы крутимся в одном круге и
вот сошлись за ужином, как одна семья. Так на что же ушло  столько  лет?
Неужели прожили их только для того, чтобы сегодня встретиться здесь? Не-
ужели ради этого мы прожили свою жизнь? Жертвовали всем, чтобы  достойно
сыграть отведенные нам исторические роли? Он - с одной,  я  -  с  другой
стороны медали?
   Мне вдруг стало жаль напрасно растраченных лет, которые  я  промотал,
которых мне сейчас так недоставало и которых сейчас недоставало  и  ему,
хотя бы для того, чтобы все происходящее окончательно показало свое  ис-
тинное лицо, свой абсурд. Мы были похожи на двух бездарных и  тщеславных
актеров; ни он не был доволен ролью Короля, ни я - ролью Дурака.  Я  бы,
кажется, выдержал и это, если хотя бы он был счастлив! Я бы  смирился  с
прошлым, но не могу смириться, потому что о прошлом сожалеет и он. Зачем
же в таком случае было все, что было? Разве это обещал он  нам  в  своих
возвышенных мечтах, ради которых мы столько натерпелись? Разве ради это-
го он сживал меня со света? И прошлое и  будущее  воплотилось  для  него
только в барахле, которым он себя окружил, в ненужных  блестящих  безде-
лушках. Если бы я знал, что они для него так много значат, я бы  их  сам
ему давно купил. Объявил бы для этого сбор средств. А сейчас у него  ос-
тались только Лела да я. Он имеет все основания быть несчастным: лично я
ни для кого никакая не награда. Но, к сожалению, и мне от него никуда не
сбежать, разве что в сортир. Все мы одно поколение. И все наши роли без-
надежно переплелись, и роль инфантильного, но жестокого Короля,  и  неу-
довлетворенного, язвительного Дурака, и эмансипированной  женщины-дипло-
мата. Сыгранные на сцене, где все бесконечно запуталось, наши роли сбли-
зились, мы все сбились в кучу, как это, впрочем, всегда происходит, ког-
да равнодушно начинает опускаться занавес.
   Итоги опроса
   Перед дверью стоял парень в тонкой прорезиненной куртке. Шея его была
до подбородка замотана шарфом, кривоватые ноги в потертых джинсах  зако-
ченели от холода. Левой рукой он, будто ребенка, прижимал к  себе  проз-
рачную целлофановую папку, а в правой держал наготове  карандаш,  словно
его немедленно надо было насытить информацией.
   Катарина же левой рукой придерживала полуоткрытую дверь своей  теплой
квартирки, а правой - распахнувшийся на пышной, теплой груди халатик.
   - Простите, пожалуйста, - проговорил  молодой  человек,  стараясь  не
стучать от холода зубами. - Я - из журнала "Женщина и мир". Мы  проводим
опрос... я имею в виду наш журнал... что привлекает современную  женщину
в мужчине. И наоборот. Я был бы очень благодарен, если бы  вы  смогли...
всего одну минутку... одну минутку...
   Однако и эти двери, как и все остальные до них, стали перед ним  неу-
молимо закрываться.
   - Некогда мне, - бросила Катарина в щель, которая быстро сужалась.  -
Только что пришла с работы. Еще не ела. Как-нибудь в другой раз.
   - Всего несколько вопросов, - настаивал он. В его голосе  послышалась
просительная нотка. - Только пять-шесть простых, легких вопросов. - Рука
с карандашом робко, но с некоторой настойчивостью ухватилась  за  дверь,
может быть, правда, оттого, что пришедший едва держался на ногах.
   Позади Катарины, поверх ее растрепанных волос, можно было рассмотреть
типичную для городских новостроек  квартирку:  крохотная,  в  квадратный
метр, прихожая, уголок чистой, теплой кухоньки,  откуда  распространялся
запах стоящего на столе свежесваренного кофе, освещенную лучами  зимнего
солнца клетчатую скатерть. Аромат кофе смешивался с исходящим от Катари-
ны запахом шампуня, которым она, вернувшись с работы, вымыла волосы.
   - Нет, нет, простите, не могу, - отнекивалась Катарина.
   - Вообще-то я студент, - с отчаянием в голосе сообщил пришедший. - Из
студенческого бюро услуг. Мне вдруг повезло... вот,  получил  работу.  А
сегодня на улице так холодно. И никто не хочет отвечать на вопросы. Буд-
то никого не интересует, что в наше время женщинам нравится в  мужчинах.
И наоборот. Я еще не заполнил ни одного листа.  -  В  доказательство  он
тщательно отточенным карандашом указал на первый, белый листок в папке.
   Катарина как-то беспомощно глянула на белую чистую страничку, которая
словно взывала к ней, потом на устремляющегося в ее теплую квартиру  мо-
лодого человека. Замерзшее лицо, слезящиеся глаза и красные  уши  делали
его еще более некрасивым. Куртка на нем была без подстежки: от холода он
весь съежился и оттого казался особенно тощим.
   - Ну ладно, - неуверенно произнесла Катарина, - так и быть. Заходите,
выпейте чашечку кофе... Я как раз... вот сюда, на кухню...
   Просиявший от благодарности студент сел за стол, положил папку и, по-
дышав на застывшие пальцы, с признательностью  принял  из  рук  Катарины
чашку. Катарина, ощущая удовольствие от его  благодарности,  уселась  по
другую сторону стола, напротив него. На фоне залитой  солнцем  балконной
двери он представлялся темным силуэтом.
   - Я только не хотела бы, чтобы мое имя... появилось в этом вашем жур-
нале, - сказала Катарина. - Люди меня засмеют. Я и секс, боже мой!
   - Опрос анонимный. Вы можете мне полностью доверять. Меня зовут  Мла-
ден, - изо всех сил старался расположить  ее  к  себе  молодой  человек,
словно одно его имя могло послужить гарантией соблюдения тайны. В  тепле
он постепенно отходил: размотал шарф, расстегнул куртку.
   - По правде говоря, - начала Катарина, - понятия не имею, что  именно
мне нравится в мужчинах. Иногда - одно, иногда - другое.
   - Я имею в виду, на что вы прежде всего обращаете  внимание  -  когда
кого-нибудь... ну, оцениваете, что ли... ну, знакомитесь... то  есть  на
какие физические особенности. Мужчины, например, смотрят у женщин на но-
ги, на грудь, на бедра, на всякое такое...
   Младен посмотрел "на всякое  такое"  у  Катарины.  Катарина  невольно
улыбнулась и еще плотнее зажала халатик на груди. Впервые  с  начала  их
разговора она почувствовала, что находится у себя дома наедине с  незна-
комым мужчиной.
   - Да... не знаю, - все так же неуверенно ответила она.
   - Я вам помогу... наводящими вопросами, -  сказал  Младен,  продолжая
впиваться взглядом в складки ее халатика, словно именно под ним  скрыва-
лось множество наводящих вопросов.
   - Например, как вы относитесь к физической силе?  Я  имею  в  виду  -
привлекают ли вас в мужчине бицепсы, крепкое телосложение?
   - Да по правде сказать я... я не знаю.
   - Вам, конечно, больше нравятся мужчины высокого роста?
   - Пожалуй, иногда, но...
   - Я думаю, высокие?
   - Ну, не обязательно...
   Младен нахмурился, что-то забормотал, словно запоминая важные  сведе-
ния, которые ему с большим трудом удалось, наконец, получить, и  нацара-
пал какой-то таинственный иероглиф на листе из папки. Пока он писал, Ка-
тарина тоже кое-что отметила: его узкие плечи, нездоровый цвет лица, ху-
дые руки, плохие зубы.
   - А кофе у вас просто отличный, - проговорил он, отхлебнув глоток.  -
Половой член?
   - Да бросьте вы, - захихикала она.
   - Ну, какой вам больше нравится. По величине - длина,  объем  и  тому
подобное?
   - За кого вы меня принимаете? - обиделась Катарина. - Можно подумать,
что я их так много видела... что могу сравнивать!
   Младен стал оправдываться научным подходом.
   - Опрос рассчитан на определенный возраст, на женщин, уже приобретших
некоторый опыт. Имеются в виду работающие женщины от двадцати двух лет и
старше.
   - Да это просто глупости, - рассмеялась Катарина.
   Младен добросовестно что-то записывал.  Вполне  возможно  дословно  -
"это просто глупости". А может, только делал вид, что пишет - просто во-
дил карандашом по бумаге.
   - Как вы, например, относитесь к стеатопигии? Отрицательно?
   - У кого как, - сказала Катарина, которая понятия не имела, что такое
стеатопигия и тем более как она к ней относится. Но ответила решительно,
даже с раздражением: слишком  беспардонным  ей  казалось  то,  что  этот
мальчишка таким образом выявляет ее неискушенность.
   - Представьте себе человека, - не отступал Младен, - вам  дорогого  и
близкого. Ну мужа... или друга... кого-то в этом роде.
   - Нет у меня ни мужа, ни друга.
   - Вы что же, живете совсем одна? - удивился Младен,  осматриваясь  по
сторонам, точно после такого признания ее квартира предстала  перед  ним
совсем в ином свете.
   - Да, совсем одна, - подтвердила Катарина  и  тоже  окинула  взглядом
свою кухню. И вдруг ощутила себя такой одинокой,  одна,  без  мужчины  с
твердыми бицепсами, без этой самой стеатопигии. Одинокая работающая жен-
щина, старше двадцати двух лет, с очень скромным любовным опытом и  воз-
можностями, чтобы оценить мужские достоинства... А на улице  стужа.  Кто
же пойдет сюда в эту стужу, кроме невзрачного парня с глупыми, бередящи-
ми душу вопросами, на которые ему никто не захотел отвечать.  Как  будто
так уж важно, у кого какой живот, какой процент волосатости на теле  или
величина члена; для женщины важно другое - чтобы  с  ней  кто-то  просто
был.
   - Все это глупости, - сказала она Младену, - все эти ваши  физические
особенности. Конечно, если кто-то кому-то нравится, по-настоящему.
   Младен положил на стол карандаш, вздохнул, взгляд его  потух,  словно
погрузился в туман, поглотивший весь почерпнутый им из опросов  и  жизни
опыт.
   - Все женщины так говорят, - сказал он. - И все же...  все  же  выхо-
дит-то наоборот. Если бы было так, кто-нибудь, например, и меня  мог  бы
считать своим мужчиной. Я хочу сказать -  привлекательным,  желанным.  А
это не так... сами видите. Не так.
   Он осмотрел себя, стараясь заглянуть куда-то внутрь, словно был свер-
ху облеплен неким чуждым для него уродством. Катарина невольно  усмехну-
лась.
   - Я думаю, некрасивых мужчин нет, - открыла она дискуссию.  -  Каждый
отыщет кого-то, кому он нравится. В каждом есть своя изюминка.  Человека
надо только как следует узнать.
   - Нет, - ответил Младен. - Я, например, никому не понравлюсь. Ни  во-
обще женщинам, ни какой-нибудь конкретно. На словах для всех женщин  эти
"физические данные" не важны, но сами видите, вам бы, например, и в  го-
лову не пришло, чтобы я... чтобы и меня, ну  только  так,  к  примеру...
чтобы и со мной...
   Он запутался, почти готовый расплакаться над этой чашкой,  над  опро-
сом, над самим собой.
   - Вот выдумали, - испуганно забормотала Катарина, - да я  вас  первый
раз в жизни вижу.
   - Я это сказал только так, к примеру. Но даже и для примера: вы види-
те меня первый раз и сразу же знаете - последний! Тогда откуда же вы это
узнаете?! А мне хочется быть таким мужиком, который понравился бы женщи-
не с первого взгляда. Хоть одной женщине. Да не  выходит!  Значит,  сами
видите, существуют какие-то объективные физические  критерии,  по  кото-
рым...
   Катарина почему-то обиделась.
   - Ну что вы тут расхныкались! Раньше  или  позже  каждый  кого-нибудь
найдет! - сказала она с вызовом. И тут же подумала: чего это я  на  него
набросилась? Так все говорят, значит, так оно и есть. А разве это  прав-
да, что каждый найдет? Разве это правда, что  раньше  или  позже  каждый
найдет кого-нибудь? Надо только подождать. А может, люди  испокон  веков
просто обманывают себя? А теперь и я повторяю эту привычную ложь, а сама
никого не нахожу, потому что этому кому-то неоткуда взяться, а  в  конце
концов, как и другие, ухвачусь за первого, кто подвернется.
   - Вы знаете, почему в журнале "Женщина и мир" меня послали  проводить
этот опрос?
   Катарина посмотрела на него и улыбнулась, обрадовавшись, что он пере-
менил тему разговора.
   - Не сказала бы, что вы уж очень подходите для такого дела.
   - Проводить такие опросы посылают только девушек-студенток. Из парней
взяли одного меня. Считают, что я не опасен, что, опрашивая  женщин,  не
буду злоупотреблять. Не потому, что не захочу, а просто  не  смогу.  Вам
ясно?
   - Ну что вы, - сказала Катарина.
   Студент весь сник - этакая никому не опасная горсточка мужского неве-
зенья: ему вдруг стало очень жалко самого себя. Он высказал все, что на-
болело, и опять ему представились страшные джунгли, где разгуливают кра-
савцы и краса