ато  чернухи  хватает.  Стулья  с  таким  сиденьем,  утыканным
шипами. Золотые коронки, вырванные плоскогубцами. Отравляющий газ, который
вдруг пускали из душа вместо воды. - Тодд тряхнул головой. - Вы,  конечно,
все были шизанутые, тут и думать нечего.
     - Как ты сказал?.. Чернуха? - с трудом выдавил из себя Дюссандер.
     - Я даже написал реферат, - увлеченно продолжал Тодд, - и знаете, что
я за него получил? Пять с плюсом. Пришлось, конечно, попотеть...  Все  эти
авторы, они так пишут... ну, вроде как эта писанина у них весь сон отбила,
и чтобы, значит, и мы не спали, а то еще те ужасы опять повторятся. Я тоже
написал в таком духе, и вот результат! - Лицо Тодда озарила  торжествующая
улыбка.
     Дюссандер делал затяжку за затяжкой. Кончик сигареты  подрагивал.  Он
выпустил из носа дым и вдруг закашлялся постариковски.
     - Вы знали Ильзу Кох? - спросил Тодд.
     - Ильзу Кох? - едва  слышно  переспросил  Дюссандер.  И  после  паузы
сказал: - Да, я знал ее.
     - Она была красивая? - оживился  Тодд.  -  Я  имею  в  виду...  -  Он
изобразил в воздухе подобие песочных часов.
     - Разве ты не видел ее фотографий? - спросил Дюссандер. - Ты же у нас
в этом деле гурман.
     - Кто я?
     - Гурман. Тот, кто любит получать удовольствие... ловить кайф.
     - А-а. Клевое словечко. - Угасшая было улыбка вновь расцвела.  -  Еще
бы не видел. Но все эти перепечатки, не мне вам  говорить...  -  Интонация
была такая, словно их у Дюссандера была целая  коллекция.  -  Черно-белые,
нечеткие... что вы хотите, любительские снимки. Кто тогда знал,  что  это,
можно сказать, история... Что, она правда была пышка?
     -  Толстая,  мосластая,  со  скверной  кожей.  -  Дюссандер  раздавил
недокуренную сигарету в вазочке, наполненной бычками.
     - Да-а? Надо же. - Лицо у Тодда вытянулось.
     - Не все такие везучие, - раздумчиво  произнес  Дюссандер,  глядя  на
Тодда. - Увидел мою фотографию в старом журнале - и на тебе!
     - Ошибаетесь, мистер Дюссандер. Не все так просто. Я долго не  верил,
что вы это он, не верил, пока не увидел однажды, как вы садитесь в автобус
в своем блестящем черном дождевике...
     - Вот оно что, - выдохнул Дюссандер.
     - Ага. У Лиса в гараже, в одном из журналов, вы были сфотографированы
в таком же точно дождевике. И в библиотеке я раскопал  книжку,  вы  там  в
эсэсовском плаще вроде этого. Я сразу сказал себе: "Курт Дюссандер, один к
одному". Вот тут уже я сел вам на хвост...
     - Что ты сделал?
     - Сел на хвост. Начал  следить  за  вами.  Я,  знаете,  мечтаю  стать
детективом,  таким,  как  Сэм  Спэйд  в  книжках...  или  как  Мэнникс   в
телесериале. Я принял все меры предосторожности... Показать фотографии?
     - Ты меня фотографировал?!
     -  А  то  как  же.  У  меня  "Кодак",  помещается  в   кулаке.   Если
насобачиться, раздвинул пальцы - и вы в объективе. Остается нажать большим
пальцем. - На этот раз улыбка Тодда как бы говорила, что сам он  оценивает
свои успехи достаточно скромно. - Поначалу, конечно, в кадр попадали  одни
пальцы. Но я настырный. Если стараться  вовсю  -  чего  хочешь  добьешься.
Звучит занудно, но верно.
     Курт Дюссандер заметно побледнел и весь как-то усох.
     - Ты что же, отдал проявлять пленку в фотоателье?
     -  Чего?  -  Тодд  не  сразу  сообразил,  а  сообразив,  презрительно
скривился. - Вот еще! Что я, придурок? У отца есть  темная  комната.  Я  с
десяти лет сам проявляю пленку.
     Дюссандер ничего не сказал, однако спина его несколько расслабилась и
кровь снова прилила к щекам.
     Тодд достал сложенный вдвое конверт из заднего  кармана  и  вынул  из
него несколько глянцевых фотографий  с  неровно  обрезанными  краями,  что
доказывало их  домашнее  происхождение.  Дюссандер  разглядывал  снимки  с
мрачной сосредоточенностью. Вот он сидит, совершенно прямой, в автобусе  у
окна, в руках у  него  последний  роман  Джеймса  Миченера.  Вот  он  ждет
автобуса на Девон-авеню, под мышкой зонтик, подбородок вздернут - ни  дать
ни взять премьер-министр в зените  славы.  Вот  он  стоит  в  очереди  под
козырьком  театра  "Мажестик",  выделяясь  среди  привалившихся  к   стене
подростков и безликих кудлатеньких домохозяек высоким ростом и осанкой.  А
вот он заглядывает в свой почтовый ящик...
     - Я решил вас щелкнуть, - пояснил Тодд, - хотя боялся,  что  вы  меня
засечете. Я постарался свести риск до минимума. Снимал  с  противоположной
стороны улицы. Эх, мне бы  телескопические  линзы...  -  Тодд  мечтательно
вздохнул.
     - На всякий случай ты, конечно, заготовил дежурную фразу.
     - Я бы спросил, не видели ли  вы  мою  собаку.  Короче,  я  отпечатал
фотографии и сравнил их вот с этими.
     Он  протянул  Дюссандеру  три   ксерокопированных   снимка.   Старику
доводилось их видеть, и не раз. На первом он  сидел  в  своем  кабинете  -
начальник концлагеря Патэн; снимок был  кадрирован  таким  образом,  чтобы
остался только он и флажок со свастикой у него на столе. Второй снимок был
сделан в  день  призыва.  На  третьем  он  пожимал  руку  Генриху  Глюксу,
помощнику Гиммлера.
     - Я уже не сомневался, что вы - это он,  вот  только...  из-за  ваших
дурацких усов не видна была  заячья  губа.  И  тогда,  чтобы  окончательно
убедиться, я раздобыл вот это...
     Он извлек из конверта последний листок, многократно сложенный.  Сгибы
почернели от грязи, уголки пообтрепались. Это была копия  распространенной
израильтянами листовки: "Разыскивается военный преступник Курт Дюссандер".
Глядя на этот листок, Дюссандер думал о неугомонных мертвецах, не желающих
спокойно лежать в земле.
     - Я снял ваши отпечатки пальцев, - улыбнулся Тодд, - и сравнил  их  с
приведенными на этом листке.
     - Врешь! - не выдержал Дюссандер. И выругался по-немецки.
     - Снял, а как же. В прошлом году, на Рождество, родители подарили мне
дактилоскоп. Не игрушечный, настоящий. С порошком, с набором  щеточек  для
разных поверхностей и особой бумагой, чтобы снимать отпечатки. Мои  предки
знают, что я хочу стать частным детективом. Про себя они, конечно, думают,
что это у меня пройдет. - Он отмахнулся от  такого  предположения  как  от
несерьезного. - В специальном пособии я прочел про линии руки и тип ладони
и участки для сличения. Называется "позиции". Для суда требуется не меньше
восьми позиций. Короче, однажды вы пошли в кино, а я посыпал порошком  ваш
почтовый ящик и дверную ручку. А потом снял отпечатки. Ничего, да?
     Дюссандер молчал. Он сжимал подлокотники кресла,  подбородок  у  него
так и прыгал. Тодда покоробило. Это уже ни в какие ворота.  Упырь  Патэна,
того гляди, заплачет! Да это все равно как если бы обанкротилось "Шевроле"
или "Макдональд" стал бы продавать икру и трюфеля вместо сандвичей.
     - Отпечатки оказались двух видов, - продолжал Тодд. - Первые не имели
ничего  общего  с  образцами  на  листовке.  Эти,  я  догадался,   оставил
почтальон. Остальные  были  ваши.  Все  совпало...  и  не  по  восьми,  по
четырнадцати позициям. - На губах Тодда заиграла ухмылочка. -  Вот  так  я
это провернул.
     - Ну и стервец, - сказал Дюссандер, и глаза его угрожающе заблестели.
Тодд почувствовал легкий озноб, как тогда в  прихожей.  Но  Дюссандер  уже
откинулся в кресле.
     - Кому ты об этом говорил?
     - Никому.
     - А дружкам? Своему Беглеру?
     - Пеглеру? Нет, Лис - трепло. Никому я не говорил. Тут дело такое.
     - Чего ты хочешь? Денег? Боюсь, что не по  адресу.  В  Южной  Америке
кое-что  было,  правда,  наркотики  тут  ни  при  чем...   ничего   такого
романтического. Просто существует - существовал -  тесный  кружок...  свои
ребята... Бразилия - Парагвай - Санто Доминго. Бывшие вояки. Я вошел в  их
кружок и сумел извлечь некоторую пользу из  полезных  ископаемых  -  медь,
олово,   бокситы...   Но   вскоре   ветер   переменился.   Национализация,
антиамериканские настроения. Может, я бы и дождался  попутного  ветра,  но
тут люди Визенталя напали на мой след. Одна неудача, мой мальчик,  следует
за другой по пятам, как в жаркий день кобели за сучкой. Дважды  я  был  на
волосок от гибели... я слышал, как эти ЮДЕ переговариваются  за  стеной...
Они повесили Эйхмана, - он перешел на шепот, прикрывая ладонью рот,  глаза
округлились - такой вид бывает у  ребенка,  когда  рассказчик  доходит  до
развязки "страшной-престрашной истории", - старого  безобидного  человека.
Далекого от политики. Все равно повесили.
     Тодд покивал.
     - В конце концов, когда я уже был  не  в  силах  спасаться  бегством,
пришлось прибегнуть к последнему средству. Другим, я знал, они помогли.
     - Одесский квартал? - встрепенулся Тодд.
     - Сицилийцы, -  сухо  уточнил  Дюссандер,  и  оживление  Тодда  сразу
улетучилось. - Все было сделано. Фальшивые документы,  фальшивое  прошлое.
Ты пить не хочешь?
     - Угу. У вас есть тонизирующий?
     - Тонизирующего нет.
     - А молоко?
     - Сейчас. - Дюссандер прошаркал на кухню. Из ожившего  бара  полилось
искусственное сияние. - Последние годы я  живу  на  проценты  с  акций,  -
донесся голос из кухни. - Я купил их после войны...  под  чужой  фамилией.
Через банк штата Мэн, если тебе это интересно. Год спустя служащий  банка,
который приобрел для меня эти акции, сел в тюрьму за убийство жены... чего
только в жизни не бывает, nein?[2]
     Открылась и закрылась дверца холодильника.
     - Шакалы сицилийцы ничего не знали  про  акции,  -  продолжал  он.  -
Сегодня этих сицилийцев где только нет, а в те времена выше Бостона они не
забирались. Узнай они про акции, пиши пропало. Обобрали бы меня как  липку
и отправили в Штаты подыхать на пенсионное пособие и продуктовые карточки.
     Он  зашаркал  обратно  в  комнату.  В  руках  у  него  были   зеленые
пластмассовые стаканчики - вроде  тех,  какие  дают  в  день  пуска  новой
бензоколонки. Заправил  бак  -  получай  бесплатную  газировку.  Дюссандер
передал Тодду один стакан.
     - Пять лет я жил припеваючи  на  проценты  с  этих  акций,  но  потом
пришлось кое с чем расстаться,  чтобы  купить  вот  этот  дом  и  скромный
коттедж  на  побережье.  Потом  инфляция.  Экономический  спад.  Я  продал
коттедж, затем пришел черед акций...
     Тоска зеленая, подумал про  себя  Тодд.  Не  затем  он  здесь,  чтобы
выслушивать причитания из-за каких-то там потерянных  акций.  Тодд  поднес
стаканчик к губам, вдруг рука его замерла. На лице опять засияла улыбка  -
в ней  сквозило  восхищение  собственной  проницательностью.  Он  протянул
стаканчик Дюссандеру.
     - Отпейте сначала вы, - сказал он с ехидцей.
     Дюссандер вытаращился на него, потом закатил глаза к потолку.
     - Gruss Gott!!![3] - Он взял стаканчик, сделал два  глотка  и  вернул
его Тодду. - Не задохнулся, как видишь.  Не  хватаюсь  за  горло.  Никакой
горечи во рту. Это молоко, мой мальчик. Мо-ло-ко.
     На коробке нарисована улыбающаяся корова.
     Тодд пристально понаблюдал за ним, затем пригубил содержимое. В самом
деле, на вкус - молоко, но  что-то  у  него  пропала  жажда.  Он  поставил
стаканчик.  Дюссандер  пожал  плечами  и,  отпив  из  своего  стакана,   с
наслаждением зачмокал губами.
     - Шнапс? - спросил Тодд.
     - Виски. Выдержанное. Отличная штука. А главное, дешевая.
     Тодд в тоске затеребил шов на джинсах.
     - Н-да, - отреагировал  Дюссандер,  -  словом,  если  ты  рассчитывал
сорвать хороший куш, объект ты выбрал самый неподходящий.
     - Чего?
     - Для шантажа, - пояснил Дюссандер. - Разве это слово не знакомо тебе
по телесериалу "Мэнникс"? Вымогательство. Если я тебя правильно...
     Тодд захохотал - громко, по-мальчишечьи. Он  мотал  головой,  пытаясь
что-то сказать, но лишь давился от хохота.
     - Значит, неправильно, - выдохнул Дюссандер. Лицо его  сделалось  еще
более землистым,  а  взгляд  еще  более  затравленным,  чем  в  начале  их
разговора.
     Тодд, просмеявшись, произнес с неподдельной искренностью:
     - Да я просто хочу услышать  про  это.  Вот  и  все,  ничего  больше.
Честное слово.
     - Услышать про это?? - эхом отозвался Дюссандер.  Он  был  совершенно
сбит с толку.
     Тодд подался вперед, уперев локти в колени.
     - Ну, ясное дело. Про зондеркоманды. И газовые камеры. И  смертников,
которые сами вырывали себе могилы.  Про...  -  Он  облизнул  губы.  -  Про
допросы. И эксперименты над заключенными. Про всю эту чернуху.
     Дюссандер разглядывал его с тупым любопытством, как мог бы  ветеринар
разглядывать кошку, только что родившую котят с двумя головами. И  наконец
тихо вымолвил:
     - Ты чудовище.
     Тодд хмыкнул.
     - В книжках, которые я прочел, именно это говорилось про вас,  мистер
Дюссандер. Не я - вы посылали их в  печь.  Пропускная  способность  -  две
тысячи заключенных в день. После вашего приезда в Патэн - три тысячи.  Три
с половиной - перед тем как пришли русские и положили этому конец. Гиммлер
назвал вас мастером своего  дела  и  наградил  медалью.  Так  кто  из  нас
чудовище?
     - Это все грязная  ложь,  придуманная  Америкой!  -  Дюссандер  резко
поставил стаканчик, расплескав  виски  на  стол  и  себе  на  руку.  -  По
сравнению с вашими политиками доктор Геббельс - дитя, гукающее над книжкой
с картинками. Рассуждают о морали, а тем временем по  их  указке  обливают
детей и женщин напалмом. Демонстрантов избивают дубинками средь бела  дня.
Солдатню, которая расстреливала ни в чем не повинных людей, награждает сам
президент... А тех, кто потерпел поражение, судят как военных преступников
за то, что они выполняли приказы. - Дюссандер изрядно отхлебнул, и тут  же
у него начался приступ кашля.
     Тодду было столько  же  дела  до  политических  взглядов  Дюссандера,
сколько до его финансовых затруднений. Сам Тодд считал, что люди придумали
политику, желая развязать себе руки. Это напоминало  ему  случай  с  Шарон
Акерман. Он хотел, чтобы Шарон  показала  ему  кое-что,  та,  естественно,
возмутилась, хотя голосок у нее зазвенел от возбуждения. Пришлось сказать,
что он собирается стать врачом, и тогда она  позволила.  Вот  и  вся  тебе
политика.
     - Если бы я отказался выполнять приказы,  я  бы  здесь  не  сидел.  -
Дыхание Дюссандера сделалось прерывистым, он качался взад-вперед,  пружины
под ним так и скрипели. - Кто-то должен был  воевать  на  русском  фронте,
nicht  wahr?[4]  Страной  правили  сумасшедшие,  пусть  так,  но  ведь   с
сумасшедшими не поспоришь... особенно когда главному  из  них  везет,  как
самому  Дьяволу.  Только  чудо  спасло  его  от  блестяще  организованного
покушения... Все, что мы делали тогда,  было  правильным.  Правильным  для
того времени и тех обстоятельств.  Если  бы  все  повторилось  сначала,  я
сделал бы то же самое. Но...
     Он заглянул в свой стакан. Стакан был пуст.
     - ... но я не хочу об этом говорить, даже думать не хочу. Я жил как в
джунглях, в ожидании кровавой расправы, наверно, поэтому  и  во  сне  меня
обступают джунгли, и я всей кожей ощущаю угрозу. Я просыпаюсь  в  поту,  с
колотящимся сердцем, я зажимаю себе рот, чтобы не закричать. А сам  думаю:
сон - вот реальность.  А  Бразилия,  Парагвай,  Куба...  это  все  сон.  В
действительности я там, в Патэне.
     Сейчас Тодд ловил каждое его слово... Это  уже  было  что-то.  Но  он
верил -  впереди  ждут  вещи  поинтереснее.  Надо  только  изредка  давать
Дюссандеру шпоры. Да, черт возьми, повезло. У других в его возрасте маразм
крепчает, а этот хоть бы хны.
     Дюссандер глубоко затягивался, не выпуская сигареты изо рта.
     - Иногда мне мерещатся люди,  которые  были  со  мной  в  Патэне.  Не
охранники, не офицеры - заключенные. Помню случай в Западной Германии  лет
десять назад. На дороге произошла авария. Образовалась  пробка.  Я  глянул
направо - в соседнем  ряду  стояла  "симка",  за  рулем  совершенно  седой
человек. Он не сводил с меня глаз. На щеке у него был  шрам.  Лицо  -  как
простыня. Патэн, решил я. Он там был, он узнал меня. Стояла зима, но я  не
сомневался: снять с него пальто и закатать  рукав  сорочки  -  обнаружится
лагерный номер. Наконец движение возобновилось. Я  оторвался  от  "симки".
Еще десять минут, и я бы не выдержал, я бы вытащил его из машины  и  начал
бить... есть номер, нет номера - все равно. Я бы начал бить его за то, что
он так смотрел на меня... Вскоре я уехал из Германии. Навсегда.
     - Вовремя смылись, - заметил Тодд.
     - В других местах было не лучше. Рим...  Гавана...  Мехико...  Только
здесь я выкинул все это из головы. Хожу в кино. Решаю шарады.  По  вечерам
читаю романы, все больше дрянные, или смотрю телевизор. И тяну виски, пока
не начинает клонить в сон. Ничего такого мне больше не снится. Если  ловлю
на себе чей-то взгляд на рынке, в библиотеке, у  табачного  киоска,  -  то
только  потому,  что  я  кому-то  напомнил  его  дедушку...  или   старого
учителя... или бывшего соседа. А то, что было в Патэне,  это  было  не  со
мной. С другим человеком.
     - Вот и отлично! - подытожил Тодд.  -  Про  все  про  это  вы  мне  и
расскажете.
     - Ты, мальчик, не понял. Я не хочу об этом говорить.
     - Никуда не денетесь. Иначе все узнают, кто вы такой.
     Дюссандер, без кровинки в лице, внимательно посмотрел на Толда.
     - Я чувствовал, - произнес  он  после  паузы,  -  я  чувствовал,  что
кончится вымогательством.

     Август 1974

     Они сидели на заднем крыльце под безоблачным дружелюбным небом:  Тодд
в футболке, джинсах и кедах, Дюссандер - в заношенной рубахе и  мешковатых
брюках  на  подтяжках.  Ну  и  видочек,  мысленно  скривился  Тодд,  можно
подумать, что все это ему пришло в посылочке от Армии спасения. Надо будет
чтонибудь придумать. Таким тряпьем можно испортить все удовольствие.
     Они закусывали сандвичами "Биг Мак", доставая их из корзинки; не  зря
Тодд накручивал педали  -  сандвичи  были  теплые.  Тодд  потягивал  через
соломинку тонизирующий напиток. Дюссандер пил свое виски.
     Его голос шелестел, как газета, прерывался, набирал  силу  и  тут  же
слабел,  делался  почти  неслышным.  Его  выцветшим  глазам   с   красными
прожилками никак не удавалось остановиться  на  одной  точке.  Со  стороны
могло показаться, что на крыльце сидят дед и внук.
     - Вот все, что я помню, - закончил Дюссандер и  откусил  от  сандвича
добрую треть. По подбородку потек соус.
     - А если подумать? - мягко спросил Тодд.
     Дюссандер изрядно отхлебнул.
     - Пижамы были бумажные, - процедил он. -  Когда  заключенный  умирал,
его одежда переходила к другому. Иногда одну пижаму  снашивали  до  сорока
заключенных.  Я  удостоился  лестной  оценки  за  бережливое  отношение  к
имуществу.
     - От Глюкса?
     - От Гиммлера.
     - Постойте-ка, в Патэне была  швейная  фабрика,  вы  говорили  неделю
назад. Почему же там не шили пижамы? Заключенные могли сами шить их.
     - Фабрика в Патэне выпускала обмундирование для  немецких  солдат.  И
вообще мы... - Дюссандер осекся, но усилием воли заставил себя  закончить.
- В нашу задачу не входило укреплять здоровье заключенных. Может быть,  на
сегодня хватит? Пожалуйста. У меня болит горло.
     - Вы слишком много курите, -  заметил  ему  Тодд.  -  Расскажите  еще
немного про одежду.
     - Какую? - угрюмо спросил Дюссандер. - Лагерную или эсэсовскую?
     Тодд улыбнулся. - И ту, и другую.

     Сентябрь 1974

     Тодд делал себе в кухне сандвич с арахисовым маслом и  джемом.  Кухня
находилась на некотором возвышении и вся сияла хромом и нержавейкой.  Тодд
недавно пришел из школы, а мать все никак не  могла  оторваться  от  своей
электрической машинки. Она печатала диплом какому-то студенту. Студент - в
очках с немыслимыми линзами, с торчащими во все стороны короткими волосами
- казался Тодду пришельцем из космоса.  А  написал  он  что-то  такое  про
распространение плодовой мушки в долине Салинас в  послевоенный  период...
или еще какую-то муру в этом духе. Тут стрекот машинки оборвался,  и  мать
вышла из кабинета.