огой
кузен, - засмеялся Сен-Лауп, использовав ту форму обращения, которую  он
совсем недавно стал применять со мной, потому что,  как  я  предполагаю,
сумел заметить,  какие  усилия  мне  приходится  затрачивать,  чтобы  не
вздрагивать при этих словах француза. - Я  имел  в  виду  отнюдь  не  ее
достоинства прислуги, и я думаю, что вы хорошо поняли, что именно я имел
в виду, мой американский лицемер. Ведь вы непременно позаботитесь о том,
чтобы заполучить ее? Фелиции она не нравится. А я могу вам продать ее за
ту цену, какую заплатил за нее сам. Очаровательный  пустяк  в  хозяйстве
холостяка - юная Венера - и не новичок, поверьте мне. У меня нет желания
сохранять ее для того молодого южанина, погубившего себя игрой в  карты,
которому она принадлежала в то время, когда я оказался в Нью-Йорке. Если
вы пожелаете испытать ее, я велю отправить ее к вам в дом прямо нынешней
ночью, после того как она выполнит все свои обязанности  горничной  мисс
Фелиции. Обратно она вернется  перед  рассветом.  И  никакого  скандала,
будьте уверены. Даже ваша  кузина  не  узнает,  что  ночью  ее  служанка
куда-то уходила из дома.
   В тот момент, когда дядя  промаршировал  мимо  Сен-Лаупа,  француз  с
педантичной щепетильностью поднялся со своего места. Я тоже поднялся  со
стула и сделал шаг следом за дядей, когда Сен-Лауп обратил ко  мне  свои
глаза и  многозначительно  подмигнул.  Француз,  несомненно,  знал,  что
несмотря на то, что мои пальцы были  сжаты  в  кулак,  ему  нечего  было
опасаться меня, потому что этот жест был связан лишь с  волевым  усилием
самообладания.
   В присутствии же Фелиции Сен-Лауп вел себя настолько сдержанно,  что,
казалось, с точностью до толщины  волоса  знал  тот  предел,  переступив
который он вызвал бы такое негодование девушки, что любая  его  ответная
жертва оказалась бы слишком ничтожной для удовлетворения ее оскорбленной
чести. Но в эти дни француз нашел другую возможность причинять нам боль.
Зная, насколько дорого для моего дяди  его  общественное  положение,  он
непременно  находил  повод  посмеяться   над   каким-нибудь   одним   из
многочисленных и очевидных недостатков в деятельности Городского совета.
Больше всего Сен-Лаупу доставляли удовольствие намеки на вознаграждение,
выплаченное за лесного волка, который тем не менее до сих пор  продолжал
свирепствовать в нашей округе, и с  подробностями  вспоминал  о  недавно
растерзанной хищником дворняжке Агги Ван Зайл.
   Другое преступление, совершенное  Приблизительно  через  десять  дней
после смерти эсквайра Киллиана и приписанное всеми все тому  же  лесному
волку-убийце, дало  Сен-Лаупу  новый  крючок,  на  который  он  принялся
нанизывать свои очередные остроты. Дело в том, что  однажды  утром  было
обнаружено, что холмик над могилой адвоката за ночь  оказался  разметан,
земля раскопана, а груда наваленных нами с пастором камней разбросана во
все стороны. Могила эсквайра была восстановлена  в  прежнем  виде  и  на
следующую ночь за ней было установлено наблюдение. Но  утром  открылось,
что подобное же осквернение могилы  совершилось  и  на  самом  кладбище.
Место погребения Агги  Ван  Зайл  было  раскопано  до  крышки  гроба.  И
действительно, по городку ходил слух, что свирепствующий зверь  на  этом
не остановится. Во всяком  случае,  пастор,  обнаруживший  при  утреннем
обходе церковных участков раскопанную  могилу,  перед  тем  как  позвать
церковного сторожа и приказать ему привезти воз камней для ее  надежного
предохранения от  дальнейших  бесчинств,  прежде  всего  собственноручно
наполовину заполнил ее землей.
   М-р Сэквил пришел отужинать к моему дяде  в  третью  пятницу  месяца,
когда и я был у того в гостях. До свадьбы Фелиции и Сен-Лаупа оставалось
менее недели, и разговор  о  приготовлениях  к  торжественной  церемонии
занял большую часть их беседы  за  столом.  И  после  того,  как  подали
традиционное вино и Фелиция на время оставила нас, Сен-Лауп не увидел  в
присутствии священника особой помехи для своих обычных  забав.  Еще  раз
напомнив все  подробности,  связанные  с  выплаченным  за  голову  волка
вознаграждением, и  все  последовавшие  за  этим  ужасные  происшествия,
приписываемые исключительно этому страшному зверю, чья смерть  уже  была
оплачена  Городским  советом,  француз  призвал  пастора   в   свидетели
праведности его порицаний.
   - Вы, сэр, хотя и представляете здесь духовенство и несмотря  на  то,
что почти неведущи в делах мирских, очевидно,  знаете  куда  лучше,  чем
городские власти, как справиться с этой задачей. Не так ли?  -  привстав
со своего стула, бросил он вызов  пастору,  и,  опустившись  на  прежнее
место,  разразился  своим  низким  рыкающим  хохотом,  с   удовольствием
предвкушая, как станет священник извиваться между правдой и ложью, делая
тем самым своего сеньора Вердена  причастным  к  чрезвычайно  глупому  и
безрассудному поступку одного из настоятелей его епископата.
   Но как все порочные люди, особенно  если  они  очень  умны,  Сен-Лауп
недооценивал отвагу и ум людей добродетельных. М-р Сэквил не проявил при
словах француза ни малейшего смущения. Он так же мало опасался  говорить
правду моему дяде, как и той бедности, в которой он  мог  окончить  свои
дни, пожелай только этот член Городского совета сделать невозможным  для
м-ра Сэквила продолжать быть настоятелем церкви Святого Михаила. Голубые
глаза священника наполнились ледяным холодом, когда он,  перед  тем  как
ответить, на  мгновение  остановил  их  на  ухмыляющемся  порочном  лице
торжествующего француза.
   - Я не знаю, как бы я поступил в этих обстоятельствах, -  ответил  он
наконец.
   - О, давайте, сэр, давайте. Прошу вас, прочь  сомнения,  -  настаивал
француз. - Мы среди джентльменов. М-р Баркли не станет...
   - Но зато я хорошо знаю,  что  сделал  бы  сейчас,  -  резко  прервал
поддразнивания Сен-Лаупа м-р Сэквил, - окажись  я  на  месте  любого  из
уважаемых городских советников. Я  бы  немедленно  отдал  страже  приказ
застрелить некоего иноземного волкодава и доставить его мертвое  тело  в
муниципалитет для опознания. Вот что бы я сделал, сэр, и я был бы весьма
удивлен, если бы после этого жители нашей округи еще хоть  раз  были  бы
потревожены теми преступлениями, которые  позорили  их  в  течение  двух
последних месяцев.
   И долго после этих слов пастора никто не пошевельнулся - и  никто  не
вздохнул. Наполненный сталью голос, которым говорил священник, казалось,
продолжал звучать на всю комнату. Затем мой дядя, который как раз в  это
время в четвертый раз наполнял портвейном свой стакан, поставил  бутылку
на стол и решительным движением отодвинул ее от себя.
   Не могу объяснить, откуда мне известна эта подробность  происходящего
за столом, ибо мои глаза в этот момент впились в лицо Сен-Лаупа; и  если
хоть один человек за столом увидел ослепительный блеск ненависти  самого
Дьявола в  глазах  француза,  то  этим  человеком,  увидевшим  в  долгое
мгновение молчания этот вырвавшийся из мрачных  глубин  сузившихся  глаз
сатанинский блеск, был я.  Дважды  губы  Сен-Лаупа  открылись  и  дважды
закрылись вновь, прежде чем  он  смог  произнести  хоть  слово.  Наконец
француз вежливо произнес:
   - Я думаю, сэр, вы забываете о  том,  что  когда  по  здешним  местам
прокатилась первая волна этих ужасных  преступлений,  моего  бедного  Де
Реца просто не было в этих благословенных краях.
   - Неужели его не было? - возразил м-р Сэквил. Но весь  прежний  огонь
исчез из его голоса. Когда пастор вновь заговорил,  на  лице  его  сияла
добродушная и эксцентричная улыбка. - Однако я  вспоминаю  нашу  с  вами
первую беседу в стенах этого  дома,  имеющую  отношение  к  имени  вашей
собаки, и как из-за моего неверного представления о тезке вашего  пса  я
соединил его имя со старым суеверием об оборотне. Не приходило ли вам  в
голову, мосье де Сен-Лауп, что в средневековой Европе все  эти  недавние
преступления были бы отнесены именно к такой темной силе? И  осквернения
свежих могил лишь  добавили  бы  последний  завершающий  штрих  к  такой
уверенности, не так ли? - И с лицом, излучающим сияющую улыбку  восторга
собирателя  древностей,  слегка  помешанного  на  своем   предмете,   он
перегнулся через стол, ожидая ответа француза.
   - Я тоже вспоминаю тот разговор, -  ответил  Сен-Лауп  с  улыбкой  на
губах, в то время как в его  глазах  можно  было  заметить  нечто  вроде
сомнения, появившегося у него из-за  столь  явной  и  неожиданной  смены
пастором манеры говорить и держать себя. Возможно,  он  решил,  что  тот
жар, с которым м-р Сэквил произносил свои слова, нахлынул на него  всего
лишь вследствие кратковременной вспышки досады, возникшей у него в ответ
на колкости, подчеркивающие его зависимость от доброй воли моего дяди. И
Сен-Лауп прервал себя своим глубоким рыкающим смехом. -  Кроме  того,  -
продолжал он, - я вспоминаю, что в тот раз ответил вам очень коротко,  о
чем впоследствии весьма сожалел, ибо мог бы дать вам более исчерпывающее
разъяснение  по  этому  вопросу,  если  бы  смог  заранее   предугадать,
насколько важен для вас этот предмет, позволивший бы мне в  этом  случае
злоупотребить вашим вниманием. Такие незначительные, но досадные мелочи,
а вносят в наши с вами отношения столь большие неудобства.  Не  так  ли,
м-р Сэквил?
   - Для любой тонко чувствующей личности такие досадные мелочи являются
веской причиной  для  искреннего  сожаления,  сэр,  -  сердечно  ответил
Сен-Лаупу пастор, добавив:
   - В таком  случае  я  беру  назад  свои  слова,  ибо  вы  не  сможете
просветить  меня  в  тех  суевериях  об   оборотне,   которые   касаются
осквернения могил. Должен признаться, я надеялся, что, может быть,  хотя
бы одна из бабьих сказок, услышанных вами в детстве, смогла  бы  пролить
для меня свет на этот вопрос. Приношу вам, мосье, свои извинения за  то,
что снова надоедал вам этими разговорами, а также и вам, сэр. - И пастор
повернулся к хозяину.
   - Ерунда! Извинения не требуются, - заверил священника дядя Баркли. -
Вашей неожиданной  схватки  с  волком  в  ту  ночь,  о  которой  вы  нам
рассказывали, более чем достаточно для того, чтобы оправдать ваш интерес
к этой теме. Ведь с тех самых пор  с  наступлением  темноты,  если  того
требуют ваши обязанности, вы оставляете стены вашего дома вооруженным.
   - Да, это так. В этих случаях я всегда держу в  руке  один  из  своих
пистолетов.
   - Но таким образом зверь  может  увидеть  его  и,  дрожа  от  страха,
спастись бегством, - легкомысленно усмехнулся француз.
   -  Матерый  хищник  способен  отличить   вооруженного   человека   от
безоружного, - вставил дядя.
   - Я читал, - начал м-р Сэквил, ив  его  глазах  вспыхнул  интригующий
огонек, -  что  сейчас  оборотень  испытывает  страх  даже  перед  одной
единственной глубокой царапиной на своем  теле,  достаточной  для  того,
чтобы пустить ему кровь. И знаете, почему? Потому  что,  если  его  кожа
разорвана и кровь начала вытекать из его жил, он тотчас  принимает  свой
человеческий облик. И даже кровоподтеки, получаемые  зверем,  отражаются
на его человеческом образе. Поэтому вид заряженного оружия  должен  быть
вдвойне страшен для оборотня.
   - Слушая ваши речи, - усмехнулся Сен-Лауп, - я  начинаю  подозревать,
что, отправляясь по ночам  исполнять  свои  пасторские  обязанности,  вы
берете себе в подмогу силы небесные.
   - О, конечно, то была бы надежная защита  против  всех  сил  Тьмы,  -
спокойно ответил пастор. -  Но,  к  несчастью,  специальная  оговорка  в
принятом мной церковном обете лишает меня этой возможности. Да и стал бы
оборотень почитать священные устои  протестантского  вероисповедания?  -
улыбаясь, добавил он.
   - Снова оборотень? Ну-ну,  давайте,  давайте,  сэр!  -  И,  громко  и
шутливо протестуя, дядя поднялся со своего стула.  -  Вы  бы  непременно
оседлали своего бедного любимого  конька,  чтобы  погибнуть  среди  нас,
позволь я вам только сделать это.  А  моя  племянница  между  тем  из-за
недостатка лучшего развлечения непременно  заработает  себе  слепоту  за
своим вышиванием.
   С живостью, приличествующей  влюбленному,  жаждущему  приблизиться  к
своей повелительнице, Сен-Лауп вскочил со своего стула. Пастор скользнул
по нему рассеянным понимающим взглядом, в котором на одно-два  мгновения
полыхнул жгучий пристальный интерес. Затем он  подобрал  под  себя  свои
длинные ноги и с решимостью окончательно принятого  запоздалого  решения
поднялся во весь рост. Если пастор,  обдумывал  какое-либо  решение,  то
делал это с основательностью.  В  это  время  Сен-Лауп  медленно  поднял
правую руку к своему лицу, его пальцы коснулись виска и скулы осторожным
исследующим движением человека, которому напомнили о недавнем ушибе  или
об отмороженном участке кожи на лице и он  ощупывает  это  место,  чтобы
убедиться в том, что оно уже не болит, не отдавая себе при этом отчета в
этом бессознательном поступке. Но, к сожалению, вспоминая сейчас  каждую
подробность этих двух  последних  месяцев,  я  должен  признаться,  что,
выслушав рассказ м-ра Сэквила о синяках, остающихся на человеческом теле
оборотня, не обратил внимания на то, что,  когда  Сен-Лауп  вернулся  из
Нью-Йорка, все  его  лицо  было  покрыто  кровоподтеками,  которые,  как
объяснил нам француз, он получил при опрокидывании экипажа своего  друга
на обратном пути в наш городок. Охватившая меня слабость  избавила  меня
от интереса к этой теме, и я не вспомнил в этот вечер о синяках на  лице
мосье, возникшим передо мной и Фелицией в снежных сумерках  под  кронами
сосен рощи старого Пита...

Глава 15

ТРАГИЧЕСКИЕ НЕЛЕПОСТИ

   Дядя проводил гостей к дверям столовой, и  пастор  первым  переступил
порог комнаты. Но мосье де Сен-Лауп с улыбкой, приличествующей  будущему
близкому родственнику, настоял на том, чтобы дядя Баркли прошел  впереди
него. Поэтому я, задержавшийся на некоторое время, чтобы снять  нагар  с
оплывшей свечи, вошел в столовую почти сразу же за французом, отстав  от
него на те несколько шагов, что разделяли нас и в коридоре. Девушка Хиби
в это время стояла  на  нижней  ступеньке  лестницы,  как  если  бы  она
проходила здесь  с  каким-то  поручением;  и  я  увидел,  как  Сен-Лауп,
задержавшийся почти на пороге гостиной, повернул  голову  и  кивнул  ей,
сопроводив этот кивок быстрым  и  повелительным  взглядом  вверх  -  это
движение глаз француза явно указывало на  какое-то  известное  им  обоим
место на втором этаже.
   Горничная мягко закрыла, а затем так же плавно открыла  глаза  -  это
был ее единственный ответ на кивок Сен-Лаупа. Затем  она  повернулась  и
стала подниматься по  лестнице,  и  при  каждом  ее  шаге  нашим  взорам
открывались ее маленькие ступни и прелестные лодыжки, а  тонкие  длинные
пальцы цвета слоновой кости легко  скользили  по  перилам.  И  в  первый
момент - так иногда случается с молодым человеком,  все  мысли  которого
заняты только одной женщиной - я ясно почувствовал мельчайшие детали  ее
экзотической красоты. И я подумал,  что  Хиби  скорее  напоминает  леди,
уходящую приготовить себя  к  близкому  любовному  свиданию,  чем  самую
высокомерную из служанок, которая  только  что  получила  приказ  своего
господина. Более того, повелительный жест Сен-Лаупа ясно говорил о  том,
кто хозяин в этом доме.
   Я перевел глаза на Фелицию, стараясь  понять,  увидела  ли  она  этот
взаимный  обмен  взглядами.  Девушка  могла  заметить  его,   так   как,
разговаривая с дядей и м-ром Сэквилом, стояла в шаге от открытых дверей.
Я  пристально  следил  за  каждым  жестом,   каждым   взглядом,   каждым
произнесенным Фелицией словом, но ничто, за исключением просьбы  девушки
простить ей ее отказ петь нынешним вечером и полное, насколько это  было
возможно, посвящение своего внимания м-ру Сэквилу, воспринятое всеми как
должное, не говорило о сделанном ей открытий. Мне не  пришло  в  голову,
что француз сознательно сделал Фелицию - а также и  меня  -  свидетелями
этого тайного соглашения  между  ним  и  прислугой  помолвленной  с  ним
девушки.
   В следующий момент Сен-Лауп вовлек дядю в одну  из  тех  дискуссий  о
политике, религии и морали, которые в те дни назывались  философскими  и
были популярны среди наших современников, а в особенности  между  людьми
образованными. Я же погрузился в размышления,  стараясь  объяснить  себе
причины поведения пастора  в  столовой.  Его  грозное  обвинение  собаки
Сен-Лаупа  в  происходящих  в  нашей  округе  преступлениях  было  таким
суровым, что почти походило на обвинение против самого француза; а в его
неожиданном принятии на  себя  роли  антиквара-любителя  я  почувствовал
нечто   большее,   чем   простое    желание    загладить    свою    вину
одной-единственной вспышки гнева. Я был  уверен,  что  пастор  попытался
вызвать француза на откровенный разговор, но не  мог  вообразить,  какую
цель он при этом преследовал. Резкий протестующий  голос  положил  конец
моим размышлениям, и я стал со  вниманием  прислушиваться  к  разговору,
происходящему между пастором Сэквилом, дядей Баркли и Сен-Лаупом.
   - Нет, сэр, -  протестовал  француз,  -  поступки  людей,  являющиеся
преступными в мирное время, становятся актами  мужества  и  доблести  на
полях сражений; злодеи сегодняшнего дня вполне могли бы занять место или
среди героев Троянской войны или среди  туземцев  Сандвичевых  островов.
Как же вы в  таком  случае  можете  отстаивать  абсолютные  вневременные
нравственные принципы? И я  думаю,  что  вы  должны,  по  крайней  мере,
согласиться с моим мнением и признать, что  зло  в  этом  мире  является
одним из самых активных жизненных начал.
   Сен-Лауп собирался  продолжить  свои  рассуждения  на  эту  тему,  но
несогласный с ним пастор остановил его. Но Сен-Лауп, подняв вверх правую
руку, словно призывая этим жестом к миру и согласию, произнес:
   - То, что вы в человеке зовете злом, есть  не  более  чем  отсутствие
того чрезвычайно непостоянного качества, которое вы же называете добром,
точно так же как и холод является всего лишь  отсутствием  тепла,  если,
конечно, можно в этом вопросе  довериться  натурфилософам.  Укажите  так
называемому "плохому" человеку на греховность его дурного поведения,  на
его практическую глупость, убедите его в этом,  и  он  сразу  же  станет
хорошим человеком.
   - Неужели действительно станет? - с тонкой насмешкой переспросил  м-р
Сэквил. - А как же в таком случае быть с маркизом де Садом, благородной,
хорошо образованной и умнейшей личностью - но  дьяволом  в  человеческом
обличье?
   - О, маркиз де Сад не был умнейшим человеком, ибо в противном  случае
он не  позволил  бы  своим  врагам  расправиться  с  собой,  -  возразил
Сен-Лауп, - Маркиз де Сад - всего лишь маньяк.
   - Ну, это уже вопрос терминологии, - тонко отпарировал  священник.  -
Не в столь отдаленные времена про него просто сказали бы, что он  продал
свою душу дьяволу. Вспомним, кстати, о  Священном  писании.  Книга  Иова
повествует нам о том, как Сатана время от времени оставляет  преисподню,
чтобы силы Зла с его помощью торжествовали на Земле.
   - Я не могу понять, - прервал пастора  Сен-Лауп,  -  как  вы,  умный,
глубоко проникающий в суть многих дел слуга Церкви не замечаете, в какое
двусмысленное положение вы попали с этим вопросом. Вы отрицаете дуализм,
но  несмотря  на  это  не  способны  объяснить,  почему  милосердный   и
всепрощающий Бог позволяет сотворенным им по  своему  образу  и  подобию
существам становиться жертвами этого пагубного принципа,  безоговорочную
веру в который  вы  столь  настойчиво  проповедуете.  Но  я  умоляю  вас
пощадить меня и воздержаться от ваших толкований  этого  предмета.  -  И
Сен-Лауп смягчил эффект от произнесенного им спича улыбкой  добродушного
озорника.  -  Я  задавал   этот   вопрос   такому   великому   множеству
священнослужителей,  что  даже  простое  звучание  слова  "непостижимый"
изнуряет меня. Но я хочу спросить вас, почему с ростом знаний