ть вас об этом шаге, если  наступит  время,  когда  существование
священного дома "Баркли и Баркли" потребует такой жертвы,  -  с  горечью
добавил я. - Но, оставаясь самим собой, дяде будет приятнее  обманывать!
себя,  думая,  что  вы  сделали  этот  выбор  по   своему   собственному
добровольному желанию.
   - Но дяде уже нет  нужды  говорить  об  этом  в  открытую.  Мосье  де
Сен-Лауп избавил его от этой  необходимости.  Вчера  по  почте  от  него
пришло письмо, в котором он просит моей руки. Наш дядя прочитал его  мне
и попросил проявить к нему должное внимание. Де Рец! Де Рец, остановись!
- внезапно оборвала она разговор. - Роберт, ловите его!
   Громадная собака, фыркая в зарослях, покрывающих нижнюю часть  склона
холма, издала вдруг короткий  звонкий  лай  и,  с  треском  ломая  голый
кустарник, так стремительно понеслась прочь, что я сразу потерял  ее  из
виду.
   - Быстрее за ним, - кричала девушка,  пробираясь  среди  сугробов  по
следу, который оставили огромные лапы волкодава на пушистом снегу. -  Де
Рец никогда прежде не оставлял меня подобным образом. Он  может  навлечь
на себя обвинение в злом поступке или совершить его.
   Мы, свистя и крича, бежали за собакой до тех пор, пока, запыхавшиеся,
не остановились под сумрачными кронами  небольшой  рощицы,  растущей  по
склону за домом старого Пита. Там в сгущающейся темноте мы  окончательно
потеряли его следы. Здесь я уже был готов повернуть обратно, потому  что
громадный волк, казалось, сделал эту рощицу и сад ниже ее своим  любимым
и часто посещаемым местом. Но Фелиция опередила меня.
   - Эта тропа выведет нас к коттеджу мосье де Сен-Лаупа, не так  ли?  -
спросила она. -  Тогда  давайте  возвратимся  туда,  откуда  мы  пришли.
Похоже, мне и без того придется  ходить  по  ней  слишком  часто,  чтобы
начинать это уже сегодня.
   - Фелиция, - воскликнул я, - вы хотите сказать, что выйдете замуж  за
этого жирного отвратительного человечка с распутным взглядом и  рыкающим
похохатыванием! Да он сожрет вас, откармливая себя вашей  красотой!  Эти
жирные руки... - и все мое ревнивое воображение ударило мне в голову.
   - Пожалуйста, замолчите, Роберт, - прервала меня  Фелиция.  -  Мы  не
будем упорствовать  в  своей  пристрастности.  Помимо  всего,  мосье  де
Сен-Лауп удостоил меня чести, сделав официальное  предложение  о  браке.
Так смотрит на это наш дядя. Мосье де Сен-Лауп не только не принимает во
внимание недостаток в моих жилах благородной крови и отсутствие  у  меня
приданого - за исключением двух бедных  слуг,  нескольких  предметов  из
старинного серебра и скромных драгоценностей, у меня нет ничего, что  бы
я могла принести своему мужу - но и предлагает выплатить мне сумму в  25
тысяч долларов, которые могут быть вложены в  дело,  какое  дядя  сочтет
наиболее выгодным.
   - И на которые  наш  добрый  дядюшка  сразу  же  приобретет  для  вас
партнерство в делах "Баркли и Баркли", - презрительно  усмехнулся  я,  -
продавая вас французу точно так, как если бы он сделал это  на  аукционе
где-нибудь в  Балтиморе  или  Чарльстоуне.  Но  зато  он  положит  конец
неприятностям в своих финансовых делах.
   - О, будьте  беспристрастны  к  дяде,  -  запротестовала  девушка.  -
Постарайтесь взглянуть на вещи его глазами: когда его дела  находятся  в
угрожающем состоянии, мои  оказываются  гарантированными  от  каких-либо
неприятностей. Но это означает благополучие и его торговых и  финансовых
дел. Кто может порицать человека за такой образ мыслей? Только не я. Что
дядя должен подумать обо мне, откажись я от этого  брака?  Как  я  смогу
после такого отказа есть его хлеб и спать под крышей его дома?
   - Фелиция, - я попытался прервать девушку, но она не слушала меня.
   - Нет, - говорила она торопливо слабым голосом.  -  Но  одну  вещь  я
сделаю, я должна ее сделать. Когда мосье де Сен-Лауп вернется,  я  скажу
ему, что не люблю его, но если он тем не менее хочет жениться на мне - а
я полагаю, что он хочет, потому что то,  что  я  слышала  о  французских
браках...
   - Фелиция, - воскликнул я снова, - вы не сделаете этого.  По  крайней
мере, вы немного  подождете.  У  меня  есть  шанс,  хороший  шанс  стать
богатым, ведь каждый день сейчас... - И я  торопливо  рассказал  девушке
всю историю о деньгах,  завещанных  мне  старым  Питом,  об  исчезнувшем
завещании и пропавшем пальто, как поведал мне об этом эсквайр Киллиан, и
о том, что с тех пор произошло.
   - Но, Роберт, - произнесла Фелиция со слабой грустной улыбкой,  когда
я сделал паузу в своем повествовании, больше похожем на мольбу, -  разве
вы не видите? Я собиралась сказать вам то же самое.
   - Что вы меня не любите? Я не смею надеяться, что вы  испытываете  ко
мне это чувство. Но вы полюбите. А если этого с вами так  никогда  и  не
случится, то все равно необходимая  сумма  из  моих  денег  пойдет  дяде
Баркли на спасение его дела. Я так же, как и  вы,  в  долгу  перед  ним.
Надеюсь, вы не допускаете мысли, что тем самым я собираюсь выкупить  вас
у него?
   - Ах, Роберт, я знаю, что вы испытываете ко мне очень добрые и теплые
чувства, - начала она тоскливо, положив свою руку на рукав моего пальто.
И вдруг взгляд ее глаз, которые она подняла к моему лицу, изменился. Они
расширились от ужаса, и маленькая  рощица  огласилась  ее  пронзительным
воплем.
   - Смотрите, Роберт! Те самые глаза! Ее стройное тело так стремительно
рванулось ко мне, что я покачнулся, и покачнулся довольно  основательно.
Длинные челюсти клацнули за моей спиной и сомкнулись на  моем  плече.  И
меня бросило в снег. Я упал лицом вниз. Ужасное зловоние ударило  мне  в
нос; туша и тяжелые лапы зверя придавили меня к земле; в моих ушах стоял
страшный хруст разорванных мышц и сухожилий, который поврежденные  нервы
моего плеча не могли полностью передать в мой мозг.
   - Бегите,  -  замычал  я,  когда  мельком  увидел  ее  ноги,  глубоко
погруженные в снег, - бегите за помощью.
   Я высвободил свою левую руку из-под себя - правая  была  парализована
болью бешеной атаки - и вцепился в  сплошь  покрытую  спутанной  шерстью
морду волка, стараясь нащупать глаза зверя. Это был  почти  безнадежный,
но, как рассказывали мне старые охотники, мой единственный  шанс.  Вдруг
что-то со свистом пронеслось рядом с  моим  ухом  и  ударило  по  голове
беспощадного зверя, а затем удар стал следовать за ударом.  Это  Фелиция
подхватила мою налитую  свинцом  трость  и  стала  изо  всех  своих  сил
наносить ею удары по громадной волчьей голове.
   - Не надо! Беги! - ухитрился крикнуть я. Если эта тварь оставит меня,
искалеченного и беспомощного, и кинется на нее, мы  погибнем  вдвоем.  Я
почувствовал, что лапы зверя потеряли прежнюю силу, а его  тяжелая  туша
сползла с моих плеч. Я вскочил на ноги, нащупывая свой складной нож.  Но
зверь исчез...
   О  том,  что  произошло  после,  я  имею  лишь  смутное  воспоминание
нескольких  первых  минут.  Что  было  потом,  я  совсем  не  помню.   Я
припоминаю, как, спотыкаясь, выходил  из  леса,  бережно  поддерживаемый
Фелицией и опираясь здоровой рукой на ее плечи. Я вспоминаю, как горячая
кровь вытекала из моей раны, как она стекала мне на грудь и струилась по
бедру. Я тяжело споткнулся и, упав на землю, почувствовал,  что  никогда
больше не смогу подняться и навсегда останусь здесь, на этом месте,  где
и  окончится  моя  жизнь.  Голова  моя  лежала  на  коленях  у  Фелиции,
покрывавшей поцелуями мое мокрое от ее слез  лицо.  Я  помню,  что  меня
вдруг  посетила  мысль,  что  все  происходящее,  должно  быть,  сон.  И
внезапное появление мосье де Сен-Лаупа, человека, который если все еще и
не находился в  Нью-Йорке,  то  уж,  во  всяком  случае,  ни  при  каких
обстоятельствах не  мог  оказаться  здесь,  рядом  с  нами,  потому  что
почтовобагажный шлюп должен был приплыть лишь  завтра,  только  убеждало
меня в этом...
   Как всегда, безукоризненно одетый, он стоял над  нами  и  с  праздной
иронической усмешкой рассматривал меня и девушку. Затем он опустился  на
колени и, отвернув безукоризненно  чистые  кружевные  манжеты  со  своих
мягких белых рук, начал исследовать мою рану. Я помню очень слабый треск
рвущихся нитей, когда он отрывал мой рукав, а  затем  разрывал  плечевой
шов на пальто, помню холод морозного зимнего воздуха на моем  обнаженном
теле, помню стиснутое от ужаса дыхание Фелиции, когда перед ее взором во
всей своей полноте предстала рваная кровавая рана на моем плече. А потом
я потерял сознание.

Глава 10

ЧЕРЕП ЧЕРНОГО КОЗЛА

   После нападения волка в роще старого Пита я больше недели пролежал  в
горячечном бреду, Позже я узнал, что Уэшти  делила  ночные  дежурства  у
моей постели с бедной старой Джуди Хоскинс, моей экономкой, а между ними
она часто приносила мне с дядиной кухни супы, желе и  другие  лакомства.
Но  в  периоды  просветления  сознания  я  принимал  ее  присутствие  за
лихорадочные видения  моих  беспокойных  снов.  Она  возникала  в  углах
комнаты, и цвет ее платья и кожи, незаметно переходя от одного оттенка в
другой, смешивался с тенями, и только белая буква "У"  ее  шарфа  тускло
светилась в слабом отблеске ночного огня.  А  под  блестящими  кончиками
остриев ее тюрбана, словно под священными рогами  ритуального  головного
убора некой жрицы, теплились ее  большие  глаза,  сверкающие  в  темноте
огнями наитемнейшего сердолика.
   Странное чувство первобытного голода овладело мной,  голода,  который
насмехался надо мной  видениями  окровавленных  суставов;  и  когда  это
чувство  увеличивалось  до  размеров,   превышающих   мое   естественное
отвращение к такой "трапезе", и я в ужасе начинал метаться  по  постели,
большая рука Уэшти словно отводила от меня эти  страшные  картины  моего
болезненного воображения  и  ставила  передо  мной  блюдо  с  прохладным
виноградом из подвалов дядиного дома. Но когда она вновь укладывала меня
в постель, мной опять овладевала жажда и, к своему ужасу, я желал крови.
Я, кажется, уже знал ее вкус, помнил ее и желал  ее  так  страстно,  как
никогда и ничего другого  в  жизни.  Я  думал  о  животных,  наполненных
кровью,  о  людях,  в  чьих  жилах   она   струилась,   и   о   наиболее
соблазнительных из них всех: о маленьких детях.  Я  думал  о  школе,  об
единенных тропинках, ведущих к ней, и о маленькой девочке с  золотистыми
волосами и розовыми щечками, вприпрыжку бегущей ранним утром к  тенистым
зарослям, где я, спрятавшись, буду поджидать ее...
   В щели между задернутыми занавесками возник  сумрачный  свет  раннего
утра. Начинался день. Тайком я сполз со своей кровати, но был  Принужден
этой большой женщиной вновь возвратиться  на  нее.  Уэшти  поменяла  мою
повязку с такой ловкостью, что я не почувствовал никакой боли, хотя рана
снова открылась и стала кровоточить. Посыпала ли она при этом  мою  рану
странным порошком с тяжелым запахом, сопроводив это действие монотонными
заклинаниями?

   Баран Абрахама, нашего отца,
   пойманный в кустах за рога.
   Спаси это дитя, как спас ты маленького Исаака.
   Черный козел, Козел отпущения,
   черный Козел отпущения с гор,
   Спаси это дитя, забери его беду себе.
   Господь Бог, Господь Иисус Христос,
   Козел отпущения всех народов,
   Если эта рука погрешила против тебя, выдерни ее,
   Но не позволь этому здоровому телу +и душе погибнуть в  твоем  адовом
огне.

   Находился ли в это время в свернутом стеганом  покрывале,  лежащем  в
ногах моей постели, рогатый  череп  козла,  с  которого  только  недавно
содрали плоть, так что было видно пламя горящей внутри черепа  свечи,  и
пустые глазницы вместе с  отверстиями  ноздрей  и  маленькими  челюстями
животного явили в темноте образ мерцающего креста?
   Должно быть, что-то из всего этого происходило на самом  деле.  Иначе
где еще я мог услышать эти слова заклинания  или  столкнуться  с  такими
видениями - я, человек, который до сего  времени  никогда  не  слышал  о
священном поклонении Вуду, который никогда не  придавал  особого  смысла
рассказам Фелиции о том, что Уэшти почиталась среди ее соплеменников как
колдунья, и у которого не было ни малейшего предчувствия, что он  и  его
любимая уже опутаны  паутиной  опасностей?  Но  были  еще  более  веские
доводы, о которых я расскажу позднее, заставляющие поверить в реальность
этих вещей.
   Доктор Браун поднял большую суматоху из-за смененных  бинтов.  Уэшти,
которая ушла на время, чтобы прислуживать своей госпоже, было  приказано
не пускать в дом. Мое плечо, на  котором  до  этого  появились  признаки
заживления раны, стало выглядеть намного хуже.  Начиналась  гангрена;  и
операция становилась необходимой;  и  моя  правая  рука  с  каждым  днем
делалась все тоньше и слабее. Но никогда больше я уже  не  испытывал  то
извращенное  чувство  голода,  ту  омерзительную  жажду  крови,  которые
превзошли даже  ужас,  переполнявший  меня,  и  застывшие  в  моей  душе
глубоким, вызывающим тошноту, отвращением.
   Другие сны, наполненные обычными страхами, от которых я  пробуждался,
вспотев от испуга, заняли место этих кошмаров. Или  это  был,  вероятно,
один-единственный сон, повторяющийся  на  протяжении  четырех  или  пяти
ночей. Фелиция и я, вновь и вновь снилось мне, опять  пробирались  через
снежные сугробы вокруг Холма Повешенных по следам исчезнувшего Де  Реца.
Но когда мы  достигали  опушки  небольшой  рощицы,  следы  изменялись  и
превращались   в   такие   же   маленькие   отпечатки,   как    и    тот
один-единственный, который мы  с  адвокатом  обнаружили  на  золе  около
камина старого Пита. Опять в моих ушах звучал страшный вопль Фелиции.
   Но когда я, поваленный в сугроб бешеной  атакой  монстра,  напрягаясь
изо всех  сил,  метался  на  снегу,  вдруг  явился  мосье  де  Сен-Лауп,
помахивающий своей украшенной кисточкой тростью, и в его глазах была  та
же ироническая усмешка, как и при нашей последней встрече. Одет  он  был
так же тщательно и аккуратно, как и  всегда,  исключая  только  то,  что
семенил он к нам по вновь выпавшему снегу босыми ногами.
   Бывало, что я просыпался, как я уже сказал, потный от страха, и лежал
без сна долгие ночные часы, рассматривая в окно пустую улицу, по которой
мимо моего дома изредка, неуклюже переваливаясь с боку на бок,  проходил
в шинели с надвинутым на  голову  капюшоне  караульный,  или  запоздалый
весельчак, покачиваясь, шел в лучах яркого лунного света,  или  ближе  к
рассвету матросы с какого-нибудь корабля, опустив покатые плечи,  тяжело
ступали по мостовой,  ловя  ветер  надежды  в  свои  большие  коричневые
паруса. Дважды я видел пробежавшего мимо Де Реца, и каждый  раз,  словно
чувствуя на себе мой пристальный  взгляд,  волкодав  поднимал  голову  и
смотрел прямо в тусклый  прямоугольник,  каким  в  ночном  полумраке  на
сплошном фасаде дома должно было выглядеть мое окно.
   Приблизительно через две недели после рецидива  моей  болезни,  когда
доктор разрешил мне наконец принять несколько визитеров, одним из первых
посетителей стал м-р Сэквил. Он наскоро соорудил  из  моего  умывальника
импровизированный алтарь и причастил меня, лишь посмеиваясь в  ответ  на
мои возражения, что я-де нахожусь не в таком же  критическом  положении,
чтобы оправдать его намерения.
   - Тьфу, тьфу! - предостерег он меня. - Но я  должен  причастить  вас,
как если бы вы действительно были при смерти. Да почему бы и  нет,  если
вы начинаете  поправляться?  Почему  обращение  к  религии  должно  быть
связано только  с  печальными  сторонами  жизни?  Напротив,  она  должна
сопровождать нас и в самых радостных, самых счастливых моментах бытия. -
И его глаз остановился на  мне  с  выражением  такой  глубокой  душевной
теплоты, что я положил освященный хлеб в рот, и пастор кивнул мне  своей
седой головой с таким сердечным одобрением, что я потом долго еще не мог
объяснить себе этот его поступок.
   Затем пастор опустился на стул и с юмором и  со  всеми  подробностями
начал пересказывать мне городские  сплетни:  как  была  распакована  вся
мебель, выписанная из Нью-Йорка мосье де Сен-Лаупом; и что за прекрасное
местечко сделал он из бедного и скучного жилища  старого  Пита;  и  как,
несмотря на то, что он не хотел иметь прислугу, живущую с ним под  одной
крышей, к нему из  города  каждый  день  приезжает  вдова  средних  лет,
которая  готовит  ему  еду  и  убирает  его  дом;  и  как,  несмотря  на
возвращение своего  хозяина,  Де  Рец  ежедневно,  презрев  превосходную
конуру в своем доме, на несколько часов является в дом  моего  дяди  для
того, чтобы быть рядом с Фелицией и сопровождать ее во всех прогулках.
   Было очень жаль, что собака не была так же усердна в ту  ночь,  когда
на меня напал волк, отметил я с некоторой горечью. Ибо мое раненое плечо
стало причинять мне боль и днем, хотя до сих пор это  случалось  лишь  с
наступлением темноты. Тогда пастор довольно быстро прервал меня,  словно
никогда  прежде  не  выслушивал  от  меня  историй,  дающих  ему  полное
удовлетворение от сказанного.
   - Как я понимаю, - собака помчалась прочь, преследуя кого-то, а вы  и
мисс Пейдж последовали за ней, чтобы она не попала в какую-нибудь  беду.
Это очень странно, что собака не почуяла волка прежде, чем волк встретил
вас в роще, не так ли?
   Я согласился, что это так, но еще более странным показалось  мне  то,
что мосье де  Сен-Лауп  вернулся  в  наш  городок  за  день  до  прихода
пакетбота. Как он ухитрился сделать это, спросил я.
   Как мне удалось  выяснить,  ответил  м-р  Сэквил,  приятель  француза
отправлялся из Чатхема в Гарлемскую долину и привез его из  Нью-Йорка  в
фаэтоне и, проехав по дороге между холмов и вовсе не  заезжая  в  город,
доставил мосье прямо к дверям его дома.
   На мой следующий вопрос пастор ответил, что Де  Реп  не  появлялся  в
городке вплоть до позднего вечера. После того как меня принесли домой и,
положив на постель, оставили на попечении доктора и Джуди Хоскинс,  дядя
пригласил француза на ужин, и они вдвоем  просидели  допоздна,  обсуждая
новости из Нью-Йорка, которые дядя с таким нетерпением  ожидал  все  эти
дни. Мосье ушел на свое  квартиру,  и  дядя  уже  собирался  отправиться
спать, когда услышал жалобно скулящую собаку. С тех пор животное  каждый
день проводит некоторое время рядом  с  Фелицией  и  почти  каждую  ночь
появляется в доме, охраняя ее сон.
   - А что на это говорит Томас? - спросил я.
   - О, я понимаю, сейчас Де Рец вполне освоился на кухонной веранде.
   - И волен бегать там, где ему нравится? - с удивлением воскликнул  я.
- Я полагал, что его дикий и свирепый облик вызовет действенные протесты
против его вольного пребывания на улицах городка.
   Наоборот,  заверил  меня  м-р  Сэквил,  поведение   животного   стало
настолько осмотрительным, что люди не просто терпимы к нему,  но  еще  и
считают, что его присутствие на улицах ночного города  делает  их  более
безопасными. Мосье де Сен-Лауп уверен, что его собака защищает город  от
набегов волка куда более эффективнее, чем  вознаграждение,  предложенное
за голову зверя городским советом.
   - Я что-то не вижу, что его хозяин получает от него видимую пользу.
   - Это ваше замечание приводит нас к одному очень  важному  выводу,  -
ответил м-р Сэквил. - Когда мосье де Сен-Лауп покидает свой дом,  собака
всегда остается в его стенах. Когда мосье, к примеру, ужинает  у  вашего
дяди или прогуливается с мисс Фелицией, Де  Рец  отсутствует,  вероятно,
охраняя дом старого Армиджа от того, кого  могло  бы  одолеть  искушение
заняться проверкой старых сплетен о  зарытых  в  саду  сокровищах,  либо
соблазнить новая роскошь француза. Это совершенно поразительно,  как  им
удается распределять между собой обязанности дежурных.
   О других новостях, которыми я интересовался, священник мало что знал,
или, как я полагал, знал только то, что говорил.
   - Коммерция? - уклонялся он от ответа. -  Я  слышал,  что  достаточно
плоха, но не настолько, чтобы "Баркли и Баркли" не выдержала  шторма.  -
Затем, считая, вер