орых той недоставало, и умоляла не беспокоиться и не
возвращать их до тех пор, пока Дениза не станет зарабатывать больше.
   - А теперь, - прибавила Полина, - потушите свечу, чтобы не видно  было,
какая дверь отворилась... Потом зажжете снова.
   Уже в темноте они еще раз  пожали  друг  другу  руки.  Полина  тихонько
выскользнула и, лишь слегка прошуршав юбкой, бесшумно  вошла  к  себе,  не
потревожив разбитых усталостью женщин, спавших в других каморках.
   Прежде  чем  лечь,  Дениза  хотела  покончить  с  починкой  башмака   и
постирать. Наступила ночь, и холод стал резче, но она не чувствовала  его:
слишком взволновал ее разговор с Полиной. Не то чтоб она  была  возмущена:
люди вольны устраивать свою  жизнь  так,  как  считают  нужным,  если  они
одиноки и свободны. Она никогда не следовала предвзятым идеям, и если вела
жизнь честной девушки, так только подчиняясь голосу благоразумия,  к  тому
же и натура у нее была здоровая. Около часа ночи она наконец  легла.  Нет,
она ни в кого не влюблена.  Тогда  чего  же  ради  портить  себе  жизнь  и
отрекаться от материнской самоотверженности, с какою  она  посвятила  себя
братьям? Однако ей не спалось; жаркий трепет поднимался  к  затылку,  и  в
бессоннице перед ее закрытыми глазами проходили неясные образы, исчезавшие
во мраке.
   С этого дня Дениза начала интересоваться любовными делами товарок.  Вне
часов напряженной работы  девицы  жили  в  постоянной  мечте  о  мужчинах.
Сплетням не  было  конца;  воскресные  приключения  занимали  продавщиц  в
течение целой недели.  Клара  была  предметом  всеобщего  негодования:  по
слухам, она находилась на  содержании  сразу  у  троих,  не  считая  целой
вереницы случайных любовников; она старалась работать  как  можно  меньше,
презирая деньги, которые получала в магазине, так  как  зарабатывала  куда
больше в другом месте и притом более  приятным  способом,  а  служить  она
продолжала только для того, чтобы скрыть свой образ жизни  от  семьи.  Она
жила в вечном страхе перед  отцом,  который  грозил  приехать  в  Париж  и
переломать  ей  руки  и  ноги  своими  деревянными  башмаками.  Маргарита,
наоборот, вела  себя  прилично,  любовника  за  ней  не  знали;  это  было
удивительно, если принять во  внимание  разговоры,  которые  ходили  о  ее
прошлом, - о родах, скрыть которые она приехала в Париж; как же она  могла
произвести на свет ребенка при таком добронравии? Некоторые говорили,  что
это была простая случайность, а теперь, мол, Маргарита  бережет  себя  для
какого-то двоюродного братца из Гренобля. Девицы прохаживались даже насчет
г-жи Фредерик и приписывали ей интимные отношения  с  важными  особами,  -
дело в том, что никто ничего не знал о  ее  сердечных  делах;  по  вечерам
угрюмая вдова куда-то исчезала с  озабоченным  видом,  и  никому  не  было
известно, куда она так спешит. Что  касается  вожделений  г-жи  Орели,  ее
мнимой ненасытности по  отношению  к  покорным  юнцам,  -  все  это  были,
конечно, пустые россказни, которые выдумывались  смеха  ради  недовольными
продавщицами.  Быть  может,  заведующая  и  проявила  когда-то  более  чем
материнскую любовь к одному из товарищей своего сына, но теперь в магазине
новинок она слыла женщиной серьезной, которую  уже  не  занимают  подобные
глупости. Из каждых десяти девиц у девяти были любовники, поэтому  вечером
возле подъезда магазина собиралась целая толпа ожидающих: на площади Гайон
и вдоль улиц Мишодьер и Нев-Сент-Огюстен выстраивалось, точно на  карауле,
множество мужчин,  искоса  поглядывавших  на  двери;  и  когда  приказчицы
начинали выходить, каждый подходил к своей возлюбленной, брал ее под руку,
и парочки исчезали, спокойно, по-супружески болтая.
   Но больше всего смущало Денизу то, что она  невзначай  разгадала  тайну
Коломбана. Во всякое время дня она видела его на  противоположной  стороне
улицы, на пороге "Старого Эльбефа"; он стоял и не спускал глаз с девиц  из
отдела готового платья. Когда он замечал, что Дениза  следит  за  ним,  он
краснел и отворачивался,  словно  опасался,  как  бы  она  не  выдала  его
Женевьеве, хотя, с тех пор как Дениза поступила в "Дамское счастье", между
Бодю и его племянницей прекратились всякие отношения. Сначала она  думала,
судя по безнадежно влюбленному виду Коломбана, что он увлечен  Маргаритой,
- ведь Маргарита вела себя примерно, ночевала в магазине и  не  отличалась
сговорчивостью.  Но  каково  же  было  изумление  Денизы,  когда   она   с
несомненностью установила, что пылкие взгляды приказчика обращены к Кларе!
Коломбан уже несколько месяцев пылал страстью и любовался  этой  девушкой,
стоя на противоположном тротуаре  и  не  решаясь  на  признание.  Подумать
только - какая-то девка с улицы  Луи-ле-Гран,  потаскушка,  к  которой  он
всегда мог бы подойти, прежде чем она уйдет под руку с новым мужчиной, как
это бывало каждый вечер! Сама Клара, по-видимому, и не подозревала о своей
победе. Открытие это встревожило и огорчило Денизу. Неужели  любовь  такая
глупая штука? Этот юноша, которому счастье само шло в руки, коверкает свою
жизнь и влюбляется в распутную девку, поклоняется ей как святой! И с этого
дня сердце Денизы сжималось  всякий  раз,  как  за  зеленоватыми  стеклами
"Старого Эльбефа" она различала бледное, страдальческое лицо Женевьевы.
   Дениза думала об этом по вечерам, наблюдая,  как  девицы  расходятся  в
сопровождении своих возлюбленных.  Те,  которые  не  ночевали  в  "Дамском
счастье", исчезали до следующего утра и потом приносили с  собой  какой-то
чужой запах, что-то волнующее и таинственное. Девушке не  раз  приходилось
отвечать  улыбкой  на  дружеский  кивок  Полины,  которую  Божэ  ежедневно
поджидал в половине девятого у фонтана на площади Гайон. Выйдя после  всех
и прогулявшись, как всегда, в  одиночестве,  Дениза  возвращалась  первой,
работала или спала, но ее снедало любопытство, желание  вкусить  неведомой
парижской жизни, и в голове ее роились мечты. Конечно, она  не  завидовала
этим девицам, она была счастлива своим одиночеством,  своей  нелюдимостью,
служившей ей убежищем;  но  воображение  увлекало  ее,  стремилось  многое
разгадать,  рисовало  увеселения,  о  которых  без  конца  говорили  в  ее
присутствии, - кафе, рестораны, театры, воскресные прогулки  по  реке  или
поездки в загородные кабачки. Все это утомляло ее  мозг,  будило  желания,
которые, однако, заглушались  усталостью;  и  ей  казалось,  что  она  уже
пресыщена развлечениями, которых никогда еще не вкушала.
   Впрочем, в ее существовании, заполненном трудом, оставалось мало  места
для  опасных  мечтаний.  В  магазине  продавцы  и  продавщицы,  изнуренные
тринадцатичасовой работой, и не помышляли о нежностях по отношению друг  к
другу. Если вечная борьба из-за денег и не сглаживала  разницы  полов,  то
беспрестанной толкотни, от которой шумело в голове и ломило все тело, было
достаточно,  чтобы  убить  желание.  Среди  враждебных   или   дружелюбных
отношений, складывавшихся между мужчинами и женщинами,  среди  бесконечных
стычек одного отдела с другим едва можно было насчитать несколько любовных
связей. Люди были здесь только колесами, частицами работающей полным ходом
машины; они отрекались от своего "я", объединяя силы  в  этом  огромном  и
банальном фаланстере. Только вне магазина возобновлялась личная  жизнь,  и
тогда резко вспыхивали пробуждающиеся страсти.
   Однако Дениза увидела однажды, как Альбер Ломм, сын  заведующей,  сунул
записку  в  руку  продавщицы  из  бельевого,  предварительно  прогулявшись
несколько раз с равнодушным видом по отделу.  Подходило  время  затишья  в
торговле,  продолжающееся  с  декабря  по  февраль,  и  у  Денизы   бывали
передышки, часы, когда она ждала покупателей, стоя  без  дела  и  устремив
взгляд в глубь магазина. Продавщицы отдела готового платья дружили главным
образом с продавцами из кружевного, но дружба эта не шла  дальше  шуточек,
которыми  они  обменивались  вполголоса.  Помощник  заведующего  кружевным
отделом был большой озорник и преследовал  Клару  нескромными  признаниями
просто смеха ради, так как в  глубине  души  был  настолько  равнодушен  к
девушке, что даже не стремился с ней встретиться  вне  магазина;  все  эти
молодые  люди  и   девицы   обменивались   многозначительными   взглядами,
перебрасывались от прилавка  к  прилавку  словечками,  смысл  которых  был
понятен  им  одним,  а  порою  даже  и   болтали   исподтишка,   задумчиво
повернувшись вполуоборот друг к другу, чтобы обмануть грозного  Бурдонкля.
Что касается Делоша, то он долгое время ограничивался тем, что  с  улыбкой
поглядывал на Денизу; но потом осмелел и, толкнув ее разок локтем,  шепнул
нежное словечко. В тот самый день, когда она заметила, как сын г-жи  Орели
передал записку девице из  бельевого,  Делош,  не  придумав  никакой  иной
любезности, спросил Денизу, хорошо ли она позавтракала. Юноша тоже  видел,
как мелькнула белая бумажка; он взглянул на Денизу, и оба  покраснели  при
мысли об интриге, начавшейся у них на глазах.
   Под этими теплыми дуновениями, мало-помалу пробуждавшими в ней женщину,
Дениза была по-прежнему спокойна, как ребенок. Лишь от  встреч  с  Гютеном
слегка волновалось ее сердце. Впрочем,  она  думала,  что  в  ней  говорит
только признательность; ей казалось, что она  просто  тронута  вежливостью
молодого человека. Но стоило ему  привести  в  отдел  покупательницу,  как
Дениза тотчас  смущалась.  Неоднократно,  возвращаясь  от  кассы,  она,  к
собственному удивлению, делала крюк  и  без  всякой  надобности  проходила
через отдел шелков, и тогда грудь ее вздымалась от волнения. Однажды после
полудня она встретила там Муре, который, казалось,  с  улыбкой  следил  за
нею. Он больше не интересовался Денизой и только время от времени  говорил
ей несколько слов: то давал совет по  части  туалета,  то  подшучивал  над
неловкостью  девушки,  над  ее  нелюдимостью,  делавшей  ее   похожей   на
мальчишку-подростка; он  приходил  к  убеждению,  что  ему,  избалованному
женским вниманием, никогда не удастся вызвать ее на кокетство, несмотря на
всю его опрятность; он даже подтрунивал над этим и снисходил до того,  что
поддразнивал девушку,  не  желая,  однако,  признаться  себе  в  том,  что
маленькая продавщица с такими забавными вихрами смущает  его.  Перед  этой
немой усмешкой патрона Дениза трепетала, словно провинившись в чем-то.  Уж
не знает ли он, зачем она попала в отдел шелков, тогда как она и  сама  не
может себе объяснить, что заставляет ее делать такой крюк?
   А  Гютен,  казалось,  и  не  замечал  благодарных   взглядов   девушки.
Продавщицы были не в его вкусе; он делал вид, что презирает их,  и  больше
чем   когда-либо   хвастался   своими    необычайными    похождениями    с
покупательницами: одна баронесса по уши влюбилась  в  него  у  прилавка  с
первого же взгляда, а недавно  жена  какого-то  архитектора  упала  в  его
объятия, когда он зашел к ней по поводу ошибки, допущенной при отмеривании
материи. Но под этим нормандским бахвальством  он  скрывал  свои  связи  с
девками, которых подбирал в пивных или кафешантанах. Как  и  всех  молодых
приказчиков, его безудержно тянуло к бесшабашному мотовству; всю неделю он
с упорством скупца бился в своем  отделе  ради  удовольствия  выбросить  в
воскресенье деньги на ветер в  ресторанах,  на  скачках  и  на  балах;  он
никогда не экономил, никогда не копил, а тратил деньги, как только получал
их, и жил, нимало не заботясь о завтрашнем дне. Фавье в его похождениях не
участвовал. Тесно связанные в магазине, они раскланивались на пороге и уже
больше не виделись до утра; да и  многие  другие  продавцы,  работавшие  в
тесном общении, точно так же переставали интересоваться друг  другом,  как
только переступали порог магазина. Впрочем, близким товарищем  Гютена  был
Льенар. Они жили в одной и той же  гостинице,  именуемой  "Смирнской",  на
улице  Сент-Анн;  это  был  мрачный  дом,  сплошь   заселенный   торговыми
служащими. Утром они приходили вместе; вечером тот из них, кто, приведя  в
порядок свой прилавок, освобождался  первым,  поджидал  другого  на  улице
Сен-Рок в кафе "Сен-Рок" -  маленьком  заведении,  где  обычно  собирались
приказчики из "Дамского счастья". Тут они пили, пели и играли  в  карты  в
облаках табачного дыма. Они частенько засиживались там и не расходились до
часу ночи, пока усталый владелец кафе не выставлял их за  дверь.  Впрочем,
уже с месяц наши приятели трижды в неделю проводили вечера  в  кабачке  на
Монмартре; они завлекали туда товарищей и содействовали  успеху  последней
жертвы Гютена, мадемуазель Лоры, толстой певицы, талант  которой  приятели
подкрепляли таким стуком тростей  и  такими  воплями,  что  уже  два  раза
пришлось вмешаться полиции.
   Так  прошла  зима;  Денизе  было  наконец  положено  жалованье:  триста
франков. Да  и  пора  было:  ее  грубые  башмаки  окончательно  отказались
служить. Последний месяц она даже избегала выходить на  улицу,  чтобы  они
внезапно не развалились.
   - Боже, ну и грохот же вы поднимаете, мадемуазель, своими  сапогами,  -
не раз с раздражением говорила г-жа Орели. - Это невыносимо... Что  у  вас
такое на ногах?
   В тот день, когда Дениза появилась  в  суконных  ботинках,  за  которые
заплатила пять франков, Маргарита и Клара  принялись  вполголоса  выражать
свое изумление, но так, чтобы все слышали.
   - Гляди-ка, Растрепа-то рассталась со своими калошами, - сказала одна.
   - Да, да, - отвечала другая, - и небось плачет по ним... Ведь это  были
еще калоши ее маменьки.
   Надо сказать, что с некоторого времени Дениза стала предметом всеобщего
негодования. В отделе в конце концов открыли ее дружбу с Полиной, и в этой
привязанности к продавщице из враждебного отдела усмотрели  вызов.  Девицы
толковали об измене и обвиняли Денизу в том, что она передает каждое самое
пустячное слово. Война отделов готового платья и бельевого  разгорелась  с
новой силой - никогда еще  не  доходила  она  до  такой  неистовой  злобы;
приказчицы обменивались словечками, ранившими как пуля, а однажды  вечером
позади картонок с рубашками  даже  раздалась  пощечина.  Быть  может,  эта
давняя распря происходила из-за того, что продавщицы из  бельевого  отдела
носили шерстяные платья, тогда как девицы из отдела готовых  нарядов  были
одеты в шелк; во всяком случае, приказчицы из бельевого  делали  вид,  что
они девушки честные и возмущены своими соседками; а факты подтверждали  их
правоту, ибо было замечено, что  шелк  до  некоторой  степени  развращающе
влияет на продавщиц готового платья. Клару поносили за  толпу  любовников;
даже Маргариту попрекнули ее ребенком, а г-жу Фредерик обвиняли  в  тайных
любовных похождениях, - в все из-за этой дряни Денизы!
   - Барышни, без грубостей, ведите себя прилично! - говорила г-жа  Орели,
сохраняя серьезный вид королевы, господствующей над своим  разбушевавшимся
маленьким царством. - Нельзя так себя ронять!
   Она предпочитала держаться в стороне. Однажды, отвечая на вопрос  Муре,
она призналась, что девицы одна хуже другой. Но, узнав от  Бурдонкля,  что
он застал ее сына в подвале, в то время когда тот  обнимал  продавщицу  из
бельевого отдела, ту самую, которой молодой человек  сунул  записку,  г-жа
Орели пришла в негодование. Это чудовищно! И она безапелляционно  обвинила
бельевой отдел в том, что  он  заманил  Альбера  в  сети;  да,  этот  удар
направлен против нее лично; это ее  хотят  осрамить,  совращая  неопытного
мальчика, после того как убедились, что ее отдел безупречен.  Она  кричала
так громко только для того, чтобы замести следы: относительно сына  у  нее
не было никаких иллюзий, - она знала, что он способен на  любую  глупость.
Дело  чуть  было  не  приняло  серьезного  оборота,  ибо  в  нем  оказался
замешанным и перчаточник Миньо: он был приятелем Альбера  и  одаривал  его
любовниц, которых Альбер направлял к нему, - простоволосых  девиц,  часами
рывшихся в картонках. Вдобавок,  всплыла  какая-то  история  со  шведскими
перчатками, подаренными продавщице из бельевого, но в этом так разобраться
и не удалось. Наконец скандал был замят из уважения к  заведующей  отделом
готового платья, о которой  сам  Муре  отзывался  с  почтением.  Бурдонкль
удовольствовался тем, что спустя  неделю  под  каким-то  предлогом  уволил
приказчицу, виновную в том, что она позволила себя обнимать.  Эти  господа
смотрели сквозь пальцы на разврат вне "Счастья", но в магазине не  терпели
ни малейшей вольности.
   В  результате  больше  всех  пострадала  Дениза.  Г-жа  Орели,  хотя  и
достаточно знала ее, затаила к ней глухую злобу. Она  видела,  как  Дениза
шутила с Полиной, и решила, что девушка насмехается над ней, сплетничая  о
любовных проделках ее сына. И с этих пор г-жа Орели  окружила  Денизу  еще
более глухой стеной вражды. Уже  давно  заведующая  задумала  устроить  со
своими подчиненными воскресную прогулку в Риголь, близ  Рамбуйе,  где  она
купила дом на первые же свои сбережения - сто тысяч  франков,  которые  ей
удалось  отложить;  теперь  она  вдруг  решила  наказать  Денизу,  открыто
отстранив ее от участия в прогулке, - Дениза  оказалась  единственной,  не
удостоившейся приглашения. Уже за две недели до намеченного дня  в  отделе
только и было разговоров,  что  об  этой  поездке:  поглядывали  на  небо,
радовались  жаркому  майскому  солнцу,  заранее  распределяли  каждый  час
предстоящего  дня,  предвкушали  всевозможные  удовольствия,  катание   на
осликах, молоко, черный хлеб. И самое  забавное,  что  будут  одни  только
женщины! У г-жи Орели вошло в обыкновение отправляться  по  праздникам  на
прогулки в дамском обществе; она так не привыкла  к  семейной  обстановке,
чувствовала себя так неуютно, так неловко в те  редкие  вечера,  когда  ей
случалось обедать вместе с мужем и сыном, что предпочитала в таких случаях
не заниматься хозяйством, а обедать в ресторане. Ломм  тоже  улетучивался,
радуясь возможности вкусить холостяцкой  жизни;  Альбер,  не  отставая  от
родителей,  убегал  к  своим  потаскушкам.  Таким  образом,  отвыкнув   от
семейного очага, чуждаясь друг друга и изнывая от тоски  по  воскресеньям,
когда приходилось проводить время  вместе,  все  трое  пользовались  своей
квартирой как обычной гостиницей, куда  приходят  только  ночевать.  Когда
возникла мысль о поездке  в  Рамбуйе,  г-жа  Орели  просто  объявила,  что
приличия не позволяют Альберу  принять  в  ней  участие  и  что  Ломм-отец
поступил бы очень  тактично,  если  бы  тоже  отказался;  мужчины  были  в
восторге от этого решения. Тем временем долгожданный день  приближался,  и
девицы щебетали без умолку, рассказывая  друг  другу,  какие  они  готовят
туалеты, словно собирались путешествовать по меньшей мере полгода. Денизе,
отверженной, бледной и подавленной, приходилось слушать все эти разговоры.
   - Вы на них сердитесь? - сказала ей однажды утром  Полина.  -  А  я  на
вашем месте поддела бы их. Они развлекаются, и я  стала  бы  развлекаться,
черт возьми!.. Поедемте с нами  в  воскресенье,  -  Божэ  повезет  меня  в
Жуенвиль.
   - Нет, благодарю, - ответила девушка со спокойным упорством.
   - Но почему же?.. Вы все еще боитесь, что вас возьмут силой?
   И Полина добродушно рассмеялась. Дениза тоже  улыбнулась.  Она  отлично
знает, как это происходит: именно на  таких-то  вот  прогулках  девушки  и
знакомятся  со  своим  первым  возлюбленным,  с  тем  приятелем,  которого
приводят как бы невзначай; она не хочет этого.
   - Ну хорошо, - сказала Полина,  -  клянусь  вам,  что  Божэ  никого  не
приведет. Мы будем только втроем... Раз вы не хотите,  я  сватать  вас  не
стану, будьте спокойны.
   Дениза колебалась; ей так хотелось поехать, что волна крови  прилила  к
ее лицу. С тех пор  как  ее  товарки  принялись  расхваливать  деревенские
развлечения, она задыхалась,  охваченная  потребностью  видеть  безбрежное
небо, она мечтала о густой траве, доходящей до груди, о гигантах-деревьях,
тень к