так что никому и в голову не пришло спрашивать меня, к чему такая спешка. А мне самой казалось, что я наблюдаю за происходящим словно через кисейную занавеску, что я смотрю пьесу и агентство со всеми служащими - на сцене, а я сижу одна-одинешенька в зрительном зале.
     Да, я пыталась усвоить, что Джастин - дочь Некера, до меня таки дошло, что раз она сама об этом сказала, то это правда, но осознать это я не могла никак. Я не испытывала ни удивления, ни обычного любопытства касательно того, давно ли и как она об этом узнала. Новость меня так ошеломила, что для других эмоций в моей душе просто не было места.
     Я на автопилоте просуществовала до того момента, когда все три девушки собрались наконец в кабинете Джастин. Вид у них был озадаченный, потому что то, что их забрали после работы и доставили обратно в агентство, было случаем беспрецедентным. Увидев, что мы обе их поджидаем, они стали судорожно соображать, что же они такого натворили. Но Джастин не стала держать их в неведении.
     - Тинкер, Эйприл и Джордан! Вас троих отобрали для участия в показе парижской коллекции Ломбарди, - сообщила она, изобразив на своем лице широченную улыбку. - Примите наши поздравления! Мы все гордимся вами.
     Они исполнили все, что полагается при получении титула "Мисс Америка" или, к примеру, "Мисс Тяжеловес", - стали друг друга обнимать, целовать, визжать и прыгать, непрерывно крича при этом: "Не могу поверить!" и так далее. А Джастин сидела и безучастно ждала, пока я приведу их в чувство.
     - Дамы! Прошу вас сесть и выслушать меня! - заорала я. Обычно моделей называют девочками, но я при каждом удобном случае называю их дамами, чтобы напомнить им, что есть еще и огромный мир вокруг. - Итак, дамы, мы не будем сейчас утомлять вас подробностями, но беспокоиться вам не о чем - Джастин будет в Париже с вами. Вы улетаете через три дня, так что у вас будет две недели на знакомство с городом и с работой у Ломбарди. Известите своих домашних и не забудьте взять с собой теплые вещи. С настоящего момента вам запрещается покидать Нью-Йорк и даже ходить на свидания. Учтите, я говорю совершенно серьезно!
     Я пристально смотрела на них, ожидая, что кто-то из них начнет сокрушаться и умолять дать возможность проститься с мамочкой или с возлюбленным, но - улыбки не погасли, слезки на глаза не навернулись. "Какими бы резонами Некер ни руководствовался, но выбрал он на редкость честолюбивых девушек", - подумала я, стараясь не встретиться взглядом с мрачно и холодно наблюдавшей за происходящим Джастин.

***

     Прошлым вечером Джастин вызвала меня к себе.
     - Вещи собрала? - осведомилась я. - Завтра ведь улетаешь. - Эти несколько дней она меня избегала, хоть и могла бы уж догадаться, что я не стану у нее ничего выпытывать. И я с трепетом ждала, когда же она отправится в Париж и развяжется с этим делом. Не может же она вечно прятаться от Некера, тем более, вполне вероятно, что он вовсе не такое чудовище, каким она его себе представляет. Честно говоря, в глубине души я надеялась, что она переменит свое отношение к старику папашке. Неужто человек, который затеял многомиллионное предприятие только для того, чтобы взглянуть на свою дочурку, может оказаться полным негодяем?
     Войдя в ее кабинет и почувствовав, что атмосфера немного разрядилась, я решила, что Джастин действительно угомонилась. "Подружка моя приходит в норму", - подумала я, взглянув на нее.
     - У меня для тебя сюрприз! - сообщила Джастин и расплылась в улыбке, какой я у нее не видела с тех пор, как позвонила Габриэль.
     - Ой, Джастин, только не это! Я получила достаточно сюрпризов на весь 1994 год, а ведь идет только первая его неделя.
     - Ты улетаешь в Париж, Фрэнки. Завтра.
     - Ты же прекрасно знаешь, что я не могу лететь с тобой и держать тебя за руку. Кому-то надо и за агентством присматривать.
     - Можешь не волноваться, я здесь отлично со всем справлюсь, - ответила она с мерзкой улыбочкой.
     - Ты не можешь не ехать!
     - Это кто так решил?
     Я стала приводить всевозможные доводы, и приводила их до тех пор, пока не поняла, что мне ее не переубедить. Действительно, в том, что касалось самой Джастин, она и вправду была обманута, причем низко, так что Некеру она не должна ровным счетом ничего. К чести ее должна отметить, что она одарила меня двумя чемоданами, набитыми туалетами от Донны Каран, выбранными ею лично специально для меня и необходимыми, по ее мнению, в путешествии, во время которого мне предстоит быть дуэньей наших девочек. Видно, мои наряды отставной балерины, которые так долго терпела Джастин, никак не подходили представителю солидного агентства, были недостаточно, как она тактично выразилась, "взрослыми". Будто я никогда не догадывалась, что мой стиль ее не устраивает!
     "Так что тебе остается только собрать дома свою косметичку", - радостно сообщила она. А как мне объяснить все Некеру? Очень просто. Когда мы уже вылетим, она пошлет д'Анжель факс, в котором известит о постигшей ее тяжелой болезни, из-за которой она оказалась вынужденной заменить себя мной. Всем известно, что при воспалении среднего уха летать категорически запрещается, в этом ее уверил ее личный врач, с которым она проконсультировалась.
     И что я могла на это ответить? Начнем с того, что Джастин - моя начальница и я не могу ослушаться ее приказа. Кроме того, поняв, что ничего поделать нельзя, можно легко убедить себя в том, что поездка в Париж может оказаться повеселее рутинной работы в Нью-Йорке. Так что прошу меня понять, но я почти простила Джастин еще до того, как она закончила свои объяснения. Да еще эти чемоданы... С той секунды, как я о них узнала, меня стало разбирать любопытство. А вдруг одежда от Донны Каран даст мне новый стимул, которого у меня давно уже не было в моих вечных леггинсах и шерстяных рейтузах? Наверное, только скупость мешала мне самой обзавестись новым гардеробом. А теперь я вроде как и ни при чем.

***

     Штурман сообщил, что мы набрали высоту, я отложила в сторону номер "Аллюра", который листала до этого, откинулась в кресле, прикрыла глаза и стала размышлять о том, как же сильно я ненавижу Пола Митчелла. Не знаю, существует ли человек по имени Джон Пол Митчелл на самом деле, но если да, то я уж как-нибудь его повстречаю и засвечу ему между глаз. Знаете эти рекламные фотографии его продукции, где волосы у девушки развеваются так, как они просто физически не могут развеваться? Волосы, которые хочется съесть как конфетку или намотать на руку и вырвать с корнем. А текст! Ну кто такие тексты пишет? "Волосы, струящиеся волной... Живущие в Гармонии со светом, мерцающие во тьме... Волосы, напоенные силами Земли... Только Пол Митчелл поможет вам в этом..." Слушайте, а ваши волосы мерцают во тьме? Они что, могут фосфоресцировать? И чем это они "напоены"?
     И почему это меня бесит именно Пол Митчелл, который всего-то хочет зашибить деньгу, продавая всякие салонные примочки, которые, к примеру, якобы облегчают расчесывание волос (слушай, Пол, ты о гребенках вообще слыхал?), а отнюдь не невинные этюды Хельмута Ньютона, где перевозбужденные доберманы наскакивают на девушек в "Шанели", которые вызывают у меня лишь понимающую улыбку?
     Раз в месяц я чувствую себя обязанной просмотреть все свежие журналы, наши и иностранные (поверите ли, итальянский "Вог", добравшись до Нью-Йорка, стоит уже тридцать три доллара!), и выискиваю все фото наших девушек, работающих в Европе. С этим справилась бы любая из диспетчеров, но я предпочитаю делать это сама - так я всегда в курсе того, что нового у европейских стилистов-визажистов, а они посмелее наших нью-йоркских.
     Но это был день борьбы с Полом Митчеллом.
     По причинам, которые я изложу позже, ни одна из моделей не будит во мне комплекса неполноценности, но одна реклама Митчелла - и я как с цепи срываюсь. Не могу удержаться - мчусь домой и проверяю, может ли моя грива хоть отдаленно напоминать струящуюся волну. А волосы у меня длинные, по пояс. Каштановые, совсем немного в рыжину, но никакого сходства с бриллиантами, не мерцают, и все тут, правда, выполняют возложенную на них функцию - укрывают голову и, кроме того, служат мне утешением с тех пор, как я перестала танцевать. Ухаживаю я за ними, не призывая на помощь "элементы Земли", мне годится обычный детский шампунь.
     Убедившись, что волосы у меня не "от Пола Митчелла", я не задерживаюсь у зеркала. Мне и без зеркала известно, что нос у меня в папочку - итальянский, являющийся самой заметной частью моего лица, тонкий, длинный, с горбинкой, - одним словом, аристократический в европейском понимании этого слова. Нос, перед богом и людьми, почти а-ля Софи Лорен, текстовик Пола Митчелла вынужден был бы признать хотя бы это. А глаза у меня карие, в маму, вот они-то как раз мерцающие, не в пример волосам.
     Но на главном вопросе Пола Митчелла, живет ли мое лицо "в Гармонии со светом" (Пол, детка, мы обычно пишем "гармонию" с маленькой буквы), я прокалываюсь. Откуда, черт подери, мне это знать? Я обычно смотрю в зеркало при искусственном освещении, а не при солнечном свете, а "гармония" - слово само по себе нейтральное. Я никогда его не слышала применительно к себе. "Обрати внимание на Фрэнки, парень: на редкость гармоничная штучка!" Нет, ничего подобного и близко не было.
     Женщины не из мира моделей часто спрашивают у меня, не действует ли на меня "удручающе" то, что я столько времени провожу среди признанных красоток. Они не имеют в виду ничего оскорбительного, просто пытаются поставить себя на мое место. Дело все в том, что с шести до двадцати лет, то есть тогда, когда формируется личность, я танцевала, и за эти годы поняла манекенщиц так, как их не может понять практически ни одна женщина. Будучи танцовщицей, я, как и любая состоявшаяся модель, с ходу проходила все испытания на "ура". Я тоже была рождена "созданной, чтобы стать совершенством". Господи, я ведь прекрасно помню, что это значит - достигать всего, что нужно, без малейших усилий.
     Когда мне было семнадцать и я была в последнем классе, меня приняли на танцевальное отделение в Джуллиард. Нас было меньше ста, отобранных из тысяч претендентов. И тогда я узнала, что у меня идеальная для современной танцовщицы фигура: отменно длинные руки-ноги, природная выворотность, удивительно сильная спина и потрясающая гибкость. Кроме того, у меня на редкость подходящие глаза - огромные и широко поставленные. Можете считать меня нескромной, но три года в Джуллиарде меня просто распирало от незаслуженной гордости.
     Так что - нет, если меня спрашивают, что я испытываю, общаясь с моделями, могу сказать, что я всеми клеточками своего дивного тела чувствую, что, если девушка родилась именно с тем, что необходимо ей для работы, значит, ей просто улыбнулась удача, вот и все. Мне ведь отлично известно, что модели не сами создали то сочетание всех необходимых и волшебных качеств, при помощи которых они могут заворожить весь мир.
     Я придерживаюсь той теории, по которой, когда дитя рождается, к его колыбели слетаются феи, те, кто отвечает за безупречную кожу и длинные ноги, те, кто распределяет пухлые губки и точеные носики, феи огромных глаз и нежных овалов, красивых рук и тонких талий. Очень-очень редко, примерно один раз на десять миллионов, все до одной, за частым исключением феи ровных зубов, решают одарить своими дарами одну и ту же девочку, часть из этих благословенных созданий растет в благополучном западном мире, и некоторые из них решают стать моделями. В этом нет ничего сверхъестественного, просто именно так, наугад, работают природа и феи.
     И внешность модели - это благословение, пусть и незаслуженное, такое же, как, к примеру, мои сногсшибательные ноги. Они у меня стройные, длиннющие, ступни узкие и сильные, с идеальными пальцами. Даже мизинцы одной длины с остальными. Росту во мне пять футов семь дюймов, а нога - аж десятого размера. Если бы не эта проклятая травма, ноги были бы моей стартовой площадкой в мир звезд танца. Когда мне было шесть лет и я начала заниматься танцем с Марджори Мациа, у которой была студия в Шипсхед Бей, в миле от того места в Бруклине, где мы жили, об этом я и не подозревала.
     В молодости Марджори была великой Мартой Грэм, а прозанималась я с ней восемь удивительных лет. Я была такой тощей, что надо мной смеялись все одноклассники, но я знала, что для танцовщицы худоба - главное преимущество, так что гордо задирала свой длинный нос кверху и не обращала на них никакого внимания.
     В старших классах я ходила в школу Марты Грэм на Манхэттене, ехала на подземке через весь город и в поезде учила уроки. Именно Марджори Мациа убедила меня, когда я закончила лучшую в Бруклине публичную школу имени Абрахама Линкольна, попытаться поступить в Джуллиард...
     Стюардесса предложила мне еще шампанского, но я отказалась. Интересно, только я одна так своеобразно реагирую на полеты? Если лететь надо больше часа, я начинаю вспоминать всю свою предыдущую жизнь. Может, это из-за чувства опасности, которое знакомо даже опытным путешественникам, но в дальних полетах я начинаю думать о том, как же мне повезло в жизни во всем, начиная с родителей, чьим единственным недостатком был выбор имени, которым они меня наградили. Они назвали меня Франческа Мария, и мне от него всегда не по себе - есть в нем что-то обязывающее, почти полусвятое, а это ни к чему католичке, которая отошла от церкви в столь юном возрасте, что даже не удосужилась пройти конфирмацию.
     В первый же день в Линкольне я сообщила всем, что меня зовут Фрэнки. Меня долго дразнили, но имя осталось. Родители мои были не в восторге от такого перевоплощения, но в конце концов сумели, как всегда, убедить себя в том, что все, что я делаю, великолепно. Я была единственным ребенком, появившимся на двадцатом году их брака, когда они уже отчаялись иметь детей. Маме было сорок, отцу - пятьдесят, так что воспитывали меня, как будущего далай-ламу. Старики мои умерли пять лет назад - погибли в автокатастрофе. Слава богу, что они хотя бы были вместе.
     Я так и живу в нашей шестикомнатной квартире на Брайтон-Бич, почти у Кони-Айленда. Квартира на девятом этаже, и из нее открывается потрясающий вид на океан. У меня есть балкон, на котором отлично помещаются несколько шезлонгов, так что вечерами, когда я сижу там, слушая шум волн и крики чаек, а над головой у меня звездное небо, мне нетрудно себе представить, будто я на палубе собственной яхты. Джастин считает постыдным, что я до сих пор живу в Бруклине. Ей кажется, что мне было бы гораздо лучше в крохотной супердорогой квартирке на Манхэттене - она ничего не понимает в атмосфере.
     Родители мои страстно любили море, поэтому не стали жить на Десятой авеню, а выбрали этот дом. Достаточно только спуститься на лифте, и ты оказываешься в ста метрах от пляжа. Вода отличная, песок белоснежный. Неужели можно сравнивать с этим 70-ю улицу?
     В моем детстве это был в основном еврейский район, а так как мой папа решил, что ближайшая католическая школа слишком плоха для его драгоценной дочурки, он послал меня в Линкольн, где в дни еврейских праздников я часто оказывалась единственным ребенком в классе. В школе я только однажды влюбилась серьезно, причем в еврейского мальчика, но мой единственный брак - увы! - был с католиком, хуже того, с мрачным ирландцем.
     Интересно, как это получается, что ты растешь и сама по себе узнаешь, что мир полон мужчин, которых не следует принимать всерьез? Мужчин, которых следует пускать в общественные места, написав у них на лбу: "И пробовать не стоит". Интересно, почему за версту чуешь, что твоя подружка встречается не с тем, с кем надо, а свой собственный Страшный суд не умеешь распознать?
     Моего звали Слим Келли. Он был и есть отличный спортивный журналист в "Дейли ньюс", и, когда я его видела в последний раз, он был похож на молодого Пэта Райли - такой же сильный, целенаправленный, поэтичный. Так что, сами понимаете, я была обречена. Я была от него без ума и, только прожив с ним полгода, утомилась от его дурного характера. Три года спустя, при разводе, мы так устали от бесплодных попыток сохранить семью, что единственным предметом обсуждения было то, кто останется завсегдатаем в "Большом Эде" (это наш любимый бар). Подкинули монетку, и победа осталась за мной. С тех пор прошел год, и все это время я живу по собственной воле совершенно одна. Называйте это как хотите - добродетелью, воздержанием, безбрачием.
     Мужчины меня не интересуют. Ни один.
     Да и к чему они, если есть "Большой Эд"? С социализацией у меня все в порядке. Джастин от этого только зубами скрежещет: она предвидит, что я там стану вечным символом одинокой бабы.
     А лучшим в Бруклине баром "Большой Эд" стал главным образом из-за кухни миссис Эд. Мексиканские закуски, жареные ребрышки и "крылышки Буффало", хрустящие куриные крылышки, такие острые, что их обязательно надо перед употреблением окунать в сырно-сметанный соус. Джастин уже указывала мне на то, что из-за этих крылышек я прибавила после развода пару килограммов, на что я ей ответила, что, решив встать на путь безбрачия, нужно подыскать себе какую-то равноценную замену, иначе превратишься в мегеру. Она вообще иногда ведет себя со мной так, будто я не менеджер, а модель, для которой лишние два килограмма - дело подсудное.
     И зачем я только вспомнила про "крылышки Буффало"! Даже в первом классе самолета между подачей напитков и ленчем проходит целая вечность.
     Теперь же, после двух порций гусиной печенки и двух порций икры (одну мне отдала Мод Каллендер), я чувствую себя гораздо лучше.
     Мод, которая при посадке сама уселась рядом со мной (а у нашей направляющейся в Париж компании собственный отсек в первом классе), не потребляет ничего калорийного, сидит на пожизненной диете, чтобы не набрать ни сантиметра лишнего. Пожалуй, она права, если учесть, что одевается она как денди времен короля Эдуарда и ее специально пошитые костюмы так изысканны, что их и одеждой трудно назвать. Она носит обтягивающие брюки тончайшей английской шерсти, рубашки с жабо и то, что, по моему разумению, называется галстук-самовяз. Она является воплощением возвращения к Оскару Уайльду, но у нее по крайней мере никогда не возникает проблем, что надеть. На самом деле идея гениальная - тем более с ее ногами и с ее упорным характером. У Мод хватает сил быть непрерывно на работе и оставлять дела еще и на выходные.
     Мод присоединилась к нам, когда Макси Амбервилль, главный редактор "Цинга", журнала, который почти сравнялся в популярности с "Вог", прослышав про показ Ломбарди, так им заинтересовалась, что решила сделать о нас главную статью в номер. Поручено это было Мод, которая постоянно пишет для "Цинга", и Майку Аарону, их ведущему фотографу. Они должны сделать что-то вроде "Простодушных за границей". Статья будет начинаться нашим отлетом, а заканчиваться описанием церемонии награждения победительницы.
     Джастин согласилась на этот репортаж только потому, что они с Макси близкие подруги и она не могла ей отказать. Я тоже люблю Макси, но мне совершенно ясно, что Мод уселась рядом со мной именно для того, чтобы весь полет меня пытать. За ленчем она начала с невинного вопроса: "Как это моделям удается поддерживать такую форму?" Меня так и подмывало ответить, что те, у которых нет ни булимии, ни анорексии, сидят на кокаине и, естественно, курят по пять пачек в день.
     На самом деле среди моделей действительно всегда есть наркоманки. Если это серьезно, они в конце концов теряют и здоровье, и внешность. И, пока они идут к своему печальному финалу, с ними становится очень трудно работать: они опаздывают на съемки, хамят другим девушкам, ругаются с фотографами, а через несколько месяцев или лет, в зависимости от количества принимаемых ими наркотиков, сходят со сцены, какими бы красотками они ни были.
     Девушки же высшего класса, так называемые супермодели, хотя, возможно, мы должны падать перед ними ниц и называть их богинями, блюдут себя и строго следят за формой, потому что их карьеры целиком зависят от того, удастся ли им удержаться на Олимпе. У кажд