было икать до-
вольно явственно.
   - Неужели не выбьется из ума моего эта  негодная  Оксана?  -  говорил
кузнец, - не хочу думать о ней; а все думается, и, как  нарочно,  о  ней
одной только. Отчего это так, что дума против воли лезет в  голову?  Кой
черт, мешки стали как будто тяжелее прежнего! Тут, верно,  положено  еще
что-нибудь, кроме угля. Дурень я! и позабыл, что теперь мне все  кажется
тяжелее. Прежде, бывало, я мог согнуть и разогнуть в одной  руке  медный
пятак и лошадиную подкову; а теперь мешков с углем не подыму. Скоро буду
от ветра валиться. Нет, - вскричал он, помолчав и ободрившись, -  что  я
за баба! Не дам никому смеяться над собою! Хоть десять таких мешков, все
подыму. - И бодро взвалил себе на плеча мешки, которых не понесли бы два
дюжих человека. - Взять и этот, - продолжал он,  подымая  маленький,  на
дне которого лежал, свернувшись, черт. - Тут, кажется, я  положил  стру-
мент свой. - Сказав это, он вышел вон из хаты, насвистывая песню:
   Менi с жiнкой не возиться.
   Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы  толкавше-
гося народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень.  Парубки
шалили и бесились вволю. Часто между  колядками  слышалась  какая-нибудь
веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых  коза-
ков. То вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку и ревел  во
все горло:
   Щедрик, ведрик!
   Дайте вареник,
   Грудочку кашки,
   Кiльце ковбаски!
   Хохот награждал затейника. Маленькие окна подымались, и сухощавая ру-
ка старухи, которые одни только вместе с степенными отцами оставались  в
избах, высовывалась из окошка с колбасою в руках или куском пирога.  Па-
рубки и девушки наперерыв подставляли мешки и ловили свою добычу. В  од-
ном месте парубки, зашедши со всех сторон, окружали толпу девушек:  шум,
крик, один бросал комом снега, другой вырывал мешок со всякой  всячиной.
В другом месте девушки ловили парубка, подставляли ему ногу, и он  летел
вместе с мешком стремглав на землю. Казалось, всю ночь  напролет  готовы
были провеселиться. И ночь, как нарочно, так роскошно теплилась!  и  еще
белее казался свет месяца от блеска снега.
   Кузнец остановился с своими мешками. Ему почудился  в  толпе  девушек
голос и тоненький смех Оксаны. Все жилки в нем вздрогнули;  бросивши  на
землю мешки так, что находившийся на дне дьяк заохал от ушибу  и  голова
икнул во все горло, побрел он с маленьким мешком на плечах вместе с тол-
пою парубков, шедших следом за девичьей толпою, между которою ему послы-
шался голос Оксаны.
   "Так, это она! стоит, как царица, и блестит черными очами! Ей расска-
зывает что-то видный парубок; верно, забавное, потому что  она  смеется.
Но она всегда смеется". Как будто невольно, сам не понимая как, протерся
кузнец сквозь толпу и стад около нее.
   - А, Вакула, ты тут! здравствуй! - сказала красавица с той  же  самой
усмешкой, которая чуть не сводила Вакулу с ума. - Ну, много наколядовал?
Э, какой маленький мешок! А черевики, которые носит царица, достал? дос-
тань черевики, выйду замуж! - И, засмеявшись, убежала с толпою.
   Как вкопанный стоял кузнец на одном месте. "Нет,  не  могу;  нет  сил
больше... - произнес он наконец. - Но боже ты мой, отчего она  так  чер-
товски хороша? Ее взгляд, и речи, и все,  ну  вот  так  и  жжет,  так  и
жжет... Нет, невмочь уже пересилить себя!  Пора  положить  конец  всему:
пропадай душа, пойду утоплюсь в пролубе, и поминай как звали!"
   Тут решительным шагом пошел он вперед, догнал толпу, поравнялся с Ок-
саною и сказал твердым голосом:
   - Прощай, Оксана! Ищи себе какого хочешь жениха, дурачь кого  хочешь;
а меня не увидишь уже больше на этом свете.
   Красавица казалась удивленною, хотела что-то сказать, но кузнец  мах-
нул рукою и убежал.
   - Куда, Вакула? - кричали парубки, видя бегущего кузнеца.
   - Прощайте, братцы! - кричал в ответ кузнец. - Даст бог, увидимся  на
том свете; а на этом уже не гулять нам вместе.  Прощайте,  не  поминайте
лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду  по  моей  грешной
душе. Свечей к иконам чудотворца и божией матери, грешен,  не  обмалевал
за мирскими делами. Все добро, какое найдется в моей скрыне, на церковь!
Прощайте!
   - Проговоривши это, кузнец принялся снова бежать с мешком на спине.
   - Он повредился! - говорили парубки.
   - Пропадшая душа! - набожно пробормотала проходившая мимо старуха.  -
Пойти рассказать, как кузнец повесился!
   Вакула между тем, пробежавши несколько  улиц,  остановился  перевесть
духа. "Куда я, в самом деле, бегу? - подумал он, -  как  будто  уже  все
пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу Пузатому  Пацюку.  Он,
говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет. Пойду, ведь  душе
все же придется пропадать!"
   При этом черт, который долго лежал без всякого движения,  запрыгал  в
мешке от радости; но кузнец, подумав, что он  как-нибудь  зацепил  мешок
рукою и произвел сам это движение, ударил  по  мешку  дюжим  кулаком  и,
встряхнув его на плечах, отправился к Пузатому Пацюку.
   Этот Пузатый Пацюк был точно когда-то запорожцем; но выгнали его  или
он сам убежал из Запорожья, этого никто не знал. Давно уже, лет  десять,
а может, и пятнадцать, как он жил в Диканьке. Сначала он жил, как насто-
ящий запорожец: ничего не работал, спал три четверти дня, ел за шестерых
косарей и выпивал за одним разом почти по целому  ведру;  впрочем,  было
где и поместиться, потому что Пацюк, несмотря на небольшой рост, в шири-
ну был довольно увесист. Притом шаровары, которые носил он, были так ши-
роки, что, какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно  неза-
метно, и казалось - винокуренная кадь двигалась по  улице.  Может  быть,
это самое подало повод прозвать его Пузатым. Не прошло  нескольких  дней
после прибытия его в село, как все уже узнали, что он знахарь. Бывал  ли
кто болен чем, тотчас призывал Пацюка; а Пацюку стоило только  пошептать
несколько слов, и недуг как будто рукою снимался. Случалось ли, что про-
голодавшийся дворянин подавился рыбьей костью, Пацюк  умел  так  искусно
ударить кулаком в спину, что кость отправлялась куда ей следует, не при-
чинив никакого вреда дворянскому горлу. В последнее время его редко  ви-
дали где-нибудь. Причина этому была, может быть, лень, а  может,  и  то,
что пролезать в двери делалось для него с каждым  годом  труднее.  Тогда
миряне должны были отправляться к нему сами, если имели в нем нужду.
   Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Пацюка, сидевшего на по-
лу по-турецки, перед небольшою кадушкою, на которой стояла миска  с  га-
лушками. Эта миска стояла, как нарочно, наравне с его ртом. Не подвинув-
шись ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал  жижу,
схватывая по временам зубами галушки.
   "Нет, этот, - подумал Вакула про себя, - еще ленивее  Чуба:  тот,  по
крайней мере, ест ложкою, а этот и руки не хочет поднять!"
   Пацюк, верно, крепко занят был галушками, потому что, казалось,  сов-
сем не заметил прихода кузнеца, который, едва ступивши на порог, отвесил
ему пренизкий поклон.
   - Я к твоей милости пришел, Пацюк! - сказал Вакула, кланяясь снова.
   Толстый Пацюк поднял голову и снова начал хлебать галушки.
   - Ты, говорят, не во гнев будь сказано... - сказал, собираясь  с  ду-
хом, кузнец, - я веду об этом речь не для того, чтобы тебе нанесть какую
обиду, - приходишься немного сродни черту.
   Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумав, что выразился все еще
напрямик и мало смягчил крепкие слова, и, ожидая, что  Пацюк,  схвативши
кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в голову, отсторонился немного
и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не обрызгала ему лица.
   Но Пацюк взглянул и снова начал хлебать  галушки.  Ободренный  кузнец
решился продолжать:
   - К тебе пришел, Пацюк, дай боже тебе  всего,  добра  всякого  в  до-
вольствии, хлеба в пропорции! - Кузнец иногда умел ввернуть модное  сло-
во; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сот-
нику дощатый забор. - Пропадать приходится мне, грешному! ничто не помо-
гает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи  у  самого
черта. Что ж, Пацюк? - произнес кузнец, видя неизменное его молчание,  -
как мне быть?
   - Когда нужно черта, то и ступай к черту! - отвечал Пацюк, не подымая
на него глаз и продолжая убирать галушки.
   - Для того-то я и пришел к тебе, - отвечал кузнец, отвешивая  поклон,
- кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги.
   Пацюк ни слова и доедал остальные галушки.
   - Сделай милость, человек добрый, не откажи!  -  наступал  кузнец,  -
свинины ли, колбас, муки гречневой, ну, полотна, пшена или иного  проче-
го, в случае потребности... как обыкновенно между добрыми людьми  водит-
ся... не поскупимся. Расскажи хоть, как, примерно сказать, попасть к не-
му на дорогу?
   - Тому не нужно далеко ходить, у кого черт  за  плечами,  -  произнес
равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения.
   Вакула уставил на него глаза, как будто бы на лбу его  написано  было
изъяснение этих слов. "Что он говорит ?" - безмолвно спрашивала его  ми-
на; а полуотверстый рот готовился проглотить, как галушку, первое слово.
Но Пацюк молчал.
   Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не было;  но
вместо того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена ва-
рениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти
кушанья. "Посмотрим, - говорил он сам себе, - как будет есть Пацюк варе-
ники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки,  да
и нельзя: нужно вареник сперва обмакнуть в сметану".
   Только что он успел это подумать, Пацюк разинул рот, поглядел на  ва-
реники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из  мис-
ки, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и
как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким
же порядком отправился снова. На себя только принимал он труд  жевать  и
проглатывать.
   "Вишь, какое диво!" - подумал кузнец, разинув от удивления рот, и тот
же час заметил, что вареник лезет и к нему в рот и уже выказал губы сме-
таною. Оттолкнувши вареник и вытерши губы,  кузнец  начал  размышлять  о
том, какие чудеса бывают на свете и до каких мудростей доводит  человека
нечистая сила, заметя притом, что один только Пацюк  может  помочь  ему.
"Поклонюсь ему еще, пусть растолкует хорошенько... Однако что  за  черт!
ведь сегодня голодная кутья, а он ест вареники, вареники скоромные!  Что
я, в самом деле, за дурак, стою тут и греха набираюсь! Назад!" И  набож-
ный кузнец опрометью выбежал из хаты.
   Однако ж черт, сидевший в мешке и заранее уже  радовавшийся,  не  мог
вытерпеть, чтобы ушла из рук его такая славная добыча. Как только кузнец
опустил мешок, он выскочил из него и сел верхом ему на шею.
   Мороз подрал по коже кузнеца; испугавшись и побледнев,  не  знал  он,
что делать; уже хотел перекреститься... Но черт, наклонив  свое  собачье
рыльце ему на правое ухо, сказал:
   - Это я - твой друг, все сделаю  для  товарища  и  друга!  Денег  дам
сколько хочешь, - пискнул он ему в левое ухо. - Оксана будет сегодня  же
наша, - шепнул он, заворотивши свою морду снова на правое ухо.
   Кузнец стоял, размышляя.
   - Изволь, - сказал он наконец, - за такую цену готов быть твоим!
   Черт всплеснул руками и начал от радости галопировать на шее кузнеца.
"Теперь-то попался кузнец!- думал он про себя, - теперь-то я  вымещу  на
тебе, голубчик, все твои малеванья и небылицы, взводимые на чертей!  Что
теперь скажут мои товарищи, когда узнают, что самый набожнейший из всего
села человек в моих руках?" Тут черт засмеялся от  радости,  вспомнивши,
как будет дразнить в аде все хвостатое племя, как будет беситься  хромой
черт, считавшийся между ними первым на выдумки.
   - Ну, Вакула! - пропищал черт, все так же не слезая  с  шеи,  как  бы
опасаясь, чтобы он не убежал, - ты знаешь, что без контракта  ничего  не
делают.
   - Я готов! - сказал кузнец. - У вас, я слышал, расписываются  кровью;
постой же, я достану в кармане гвоздь! - Тут он заложил назад руку  -  и
хвать черта за хвост.
   - Вишь, какой шутник! - закричал, смеясь, черт. - Ну, полно, довольно
уже шалить!
   - Постой, голубчик! - закричал кузнец, - а вот это как тебе  покажет-
ся? - При сем слове он сотворил крест, и черт сделался так тих, как  яг-
ненок. - Постой же, - сказал он, стаскивая его за хвост на землю, -  бу-
дешь ты у меня знать подучивать на грехи добрых людей и честных  христи-
ан! - Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на него  верхом  и  поднял
руку для крестного знамения.
   - Помилуй, Вакула! - жалобно простонал черт, - все что для тебя  нуж-
но, все сделаю, отпусти только душу на покаяние: не клади на меня страш-
ного креста!
   - А, вот каким голосом запел, немец проклятый! Теперь я знаю, что де-
лать. Вези меня сей же час на себе, слышишь, неси, как птица!
   - Куда? - произнес печальный черт.
   - В Петембург, прямо к царице!
   И кузнец обомлел от страха, чувствуя себя подымающимся на воздух.
   Долго стояла Оксана, раздумывая о странных речах кузнеца. Уже  внутри
ее что-то говорило, что она слишком жестоко поступила с ним.  Что,  если
он в самом деле решится на что-нибудь  страшное?  "Чего  доброго!  может
быть, он с горя вздумает влюбиться в другую и с досады  станет  называть
ее первою красавицею на селе? Но нет, он меня любит. Я  так  хороша!  Он
меня ни за что не променяет; он шалит, прикидывается. Не  пройдет  минут
десять, как он, верно, придет поглядеть на меня. Я в самом деле  сурова.
Нужно ему дать, как будто нехотя, поцеловать себя. То-то он обрадуется!"
И ветреная красавица уже шутила со своими подругами.
   - Постойте, - сказала одна из них, - кузнец позабыл мешки свои; смот-
рите, какие страшные мешки! Он не по-нашему наколядовал: я  думаю,  сюда
по целой четверти барана кидали; а колбасам и хлебам, верно, счету  нет!
Роскошь! целые праздники можно объедаться.
   - Это кузнецовы мешки? - подхватила Оксана. - Утащим скорее их ко мне
в хату и разглядим хорошенько, что он сюда наклал.
   Все со смехом одобрили такое предложение.
   - Но мы не поднимем их! - закричала вся толпа вдруг, силясь  сдвинуть
мешки.
   - Постойте, - сказала Оксана, - побежим скорее за санками  и  отвезем
на санках!
   И толпа побежала за санками.
   Пленникам сильно прискучило сидеть в мешках, несмотря на то что  дьяк
проткнул для себя пальцем порядочную дыру. Если бы еще не  было  народу,
то, может быть, он нашел бы средство вылезть; но вылезть  из  мешка  при
всех, показать себя на смех... это удерживало его, и он  решился  ждать,
слегка только покряхтывая под невежливыми сапогами Чуба. Чуб сам не  ме-
нее желал свободы, чувствуя, что под ним лежит что-то такое, на  котором
сидеть страх было неловко. Но как скоро услышал решение своей дочери, то
успокоился и не хотел уже вылезть, рассуждая, что  к  хате  своей  нужно
пройти, по крайней мере, шагов с сотню, а может быть, и другую.  Вылезши
же, нужно оправиться, застегнуть кожух, подвязать пояс - сколько работы!
да и капелюхи остались у Солохи. Пусть же лучше девчата довезут на  сан-
ках. Но случилось совсем не так, как ожидал Чуб. В то время, когда  див-
чата побежали за санками, худощавый кум выходил из шинка расстроенный  и
не в духе. Шинкарка никаким образом не решалась ему верить  в  долг;  он
хотел было дожидаться, авось-либо придет какой-нибудь набожный  дворянин
и попотчует его; но, как нарочно, все дворяне  оставались  дома  и,  как
честные христиане, ели кутью посреди своих домашних. Размышляя о развра-
щении нравов и о деревянном сердце жидовки, продающей вино,  кум  набрел
на мешки и остановился в изумлении.
   - Вишь, какие мешки кто-то бросил на дороге! - сказал он,  осматрива-
ясь по сторонам, - должно быть, тут и свинина есть. Полезло  же  кому-то
счастие наколядовать столько всякой всячины! Экие страшные мешки!  Поло-
жим, что они набиты гречаниками да коржами, и то добре. Хотя бы были тут
одни паляницы, и то в шмак: жидовка за каждую паляницу дает осьмуху вод-
ки. Утащить скорее, чтобы кто ни увидел. - Тут взвалил он себе на  плеча
мешок с Чубом и дьяком, но почувствовал, что он слишком  тяжел.  -  Нет,
одному будет тяжело несть, - проговорил он, - а вот, как  нарочно,  идет
ткач Шапуваленко. Здравствуй, Остап!
   - Здравствуй, - сказал, остановившись, ткач.
   - Куда идешь?
   - А так, иду, куда ноги идут.
   - Помоги, человек добрый, мешки снесть! кто-то колядовал, да и  кинул
посереди дороги. Добром разделимся пополам.
   - Мешки? а с чем мешки, с книшами или паляницами ?
   - Да, думаю, всего есть.
   Тут выдернули они наскоро из плетня палки, положили на  них  мешок  и
понесли на плечах.
   - Куда ж мы понесем его? в шинок? - спросил дорогою ткач.
   - Оно бы и я так думал, чтобы в шинок; но ведь проклятая  жидовка  не
поверит, подумает еще, что где-нибудь украли; к тому же я только что  из
шинка. - Мы отнесем его в мою хату. Нам никто не помешает: жинки нет до-
ма.
   - Да точно ли нет дома? - спросил осторожный ткач.
   - Слава богу, мы не совсем еще без ума, - сказал кум, -  черт  ли  бы
принес меня туда, где она. Она, думаю, протаскается с бабами до света.
   - Кто там? - закричала кумова жена, услышав шум в сенях,  произведен-
ный приходом двух приятелей с мешком, и отворяя дверь.
   Кум остолбенел.
   - Вот тебе на! - произнес ткач, опустя руки.
   Кумова жена была такого рода сокровище, каких немало на белом  свете.
Так же как и ее муж, она почти никогда не сидела дома и почти весь  день
пресмыкалась у кумушек и зажиточных старух, хвалила и ела с большим  ап-
петитом и дралась только по утрам с своим мужем, потому что в это только
время и видела его иногда. Хата их была вдвое старее шаровар  волостного
писаря, крыша в некоторых местах была без соломы. Плетня видны были одни
остатки, потому что всякий выходивший из дому никогда не брал палки  для
собак, в надежде, что будет проходить мимо кумова огорода и выдернет лю-
бую из его плетня. Печь не топилась дня по три. Все, что ни  напрашивала
нежная супруга у добрых людей, прятала как можно подалее от своего  мужа
и часто самоуправно отнимала у него добычу, если он не успевал  ее  про-
пить в шинке. Кум, несмотря на всегдашнее хладнокровие, не  любил  усту-
пать ей и оттого почти всегда уходил из дому с фонарями под обоими  гла-
зами, а дорогая половина, охая, плелась рассказывать  старушкам  о  бес-
чинстве своего мужа и о претерпенных ею от него побоях.
   Теперь можно себе представить, как были озадачены ткач  и  кум  таким
неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли
полами; но уже было поздно: кумова жена хотя и дурно видела старыми гла-
зами, однако ж мешок заметила.
   - Вот это хорошо! - сказала она с таким видом, в котором заметна была
радость ястреба. - Это хорошо, что наколядовали столько! Вот так  всегда
делают добрые люди; только нет, я думаю, где-нибудь подцепили.  Покажите
мне сейчас, слышите, покажите сей же час мешок ваш!
   - Лысый черт тебе покажет, а не мы, - сказал, приосанясь, кум.
   - Тебе какое дело? - сказал ткач, - мы наколядовали, а не ты.
   - Нет, ты мне покажешь, негодный пьяница! -  вскричала  жена,  ударив
высокого кума кулаком в подбородок и продираясь к мешку.
   Но ткач и кум мужественно отстояли мешок и  заставили  ее  попятиться
назад. Не успели они оправиться, как супруга выбежала в сени уже  с  ко-
чергою в руках. Проворно хватила кочергою мужа по рукам, ткача по  спине
и уже стояла возле мешка.
   - Что мы допустили ее? - сказал ткач, очнувшись.
   - Э, что мы допустили! а отчего ты допустил?  -  сказал  хладнокровно
кум.
   - У вас кочерга, видно, железная! - сказал после небольшого  молчания
ткач, почесывая спину. - Моя жинка купила прошлый год на ярмарке  кочер-
гу, дала пивкопы, - та ничего... не больн