т, Иван, мы и приехали, а  ты  все
плачешь! Возьми его, Катерина!
   Все вышли. Из-за горы показалась соломенная кровля: то дедовские  хо-
ромы пана Данила. За ними еще гора, а там уже и поле,  а  там  хоть  сто
верст пройди, не сыщешь ни одного козака.

   III

   Хутор пана Данила между двумя горами, в  узкой  долине,  сбегающей  к
Днепру. Невысокие у него хоромы: хата на вид как и у простых козаков,  и
в ней одна светлица; но есть где поместиться там и ему, и  жене  его,  и
старой прислужнице, и десяти отборным молодцам. Вокруг стен вверху  идут
дубовые полки. Густо на них стоят миски, горшки для  трапезы.  Есть  меж
ними и кубки серебряные, и чарки, оправленные в  золото,  дарственные  и
добытые на войне. Ниже висят дорогие мушкеты, сабли, пищали, копья.  Во-
лею и неволею перешли они от татар, турок и ляхов; немало зато и  вызуб-
рены. Глядя на них, пан Данило как  будто  по  значкам  припоминал  свои
схватки. Под стеною, внизу, дубовые гладкие вытесанные лавки. Возле них,
перед лежанкою, висит на веревках, продетых в кольцо, привинченное к по-
толку, люлька. Во всей светлице пол гладко убитый и смазанный глиною. На
лавках спит с женою пан Данило. На лежанке старая прислужница. В  люльке
тешится и убаюкивается малое дитя. На полу покотом  ночуют  молодцы.  Но
козаку лучше спать на гладкой земле при вольном небе; ему не  пуховик  и
не перина нужна; он мостит себе под голову свежее сено и вольно протяги-
вается на траве. Ему весело, проснувшись середи ночи, взглянуть на высо-
кое, засеянное звездами небо и вздрогнуть от ночного холода,  принесшего
свежесть козацким косточкам. Потягиваясь и бормоча сквозь сон, закурива-
ет он люльку и закутывается крепче в теплый кожух.
   Не рано проснулся Бурульбаш после вчерашнего веселья и,  проснувшись,
сел в углу на лавке и начал наточивать новую,  вымененную  им,  турецкую
саблю; а пани Катерина принялась вышивать золотом шелковый рушник. Вдруг
вошел Катеринин отец, рассержен, нахмурен, с заморскою люлькою в  зубах,
приступил к дочке и сурово стал выспрашивать ее: что  за  причина  тому,
что так поздно воротилась она домой.
   - Про эти дела, тесть, не ее, а меня спрашивать! Не жена, а муж отве-
чает. У нас уже так водится, не погневайся! - говорил Данило, не  остав-
ляя своего дела. - Может, в иных неверных землях этого не бывает - я  не
знаю.
   Краска выступила на суровом лице тестя и очи дико блеснули.
   - Кому ж, как не отцу, смотреть за своею дочкой! -  бормотал  он  про
себя. - Ну, я тебя спрашиваю: где таскался до поздней ночи?
   - А вот это дело, дорогой тесть! На это я тебе скажу, что я давно уже
вышел из тех, которых бабы пеленают. Знаю, как сидеть на коне. Умею дер-
жать в руках и саблю острую. Еще кое-что умею... Умею никому и ответа не
давать в том, что делаю.
   - Я вижу, Данило, я знаю, ты желаешь ссоры! Кто скрывается,  у  того,
верно, на уме недоброе дело.
   - Думай себе что хочешь, - сказал Данило, - думаю и я себе. Слава бо-
гу, ни в одном еще бесчестном деле не был; всегда стоял за веру  правос-
лавную и отчизну, - не так, как иные бродяги таскаются  бог  знает  где,
когда православные бьются насмерть, а после нагрянут убирать не ими  за-
сеянное жито. На униатов даже не похожи: не заглянут  в  божию  церковь.
Таких бы нужно допросить порядком, где они таскаются.
   - Э, козак! знаешь ли ты... я плохо стреляю: всего за сто сажен  пуля
моя пронизывает сердце. Я и рублюсь незавидно: от человека остаются кус-
ки мельче круп, из которых варят кашу.
   - Я готов, - сказал пан Данило, бойко  перекрестивши  воздух  саблею,
как будто знал, на что ее выточил.
   - Данило! - закричала громко Катерина, ухвативши его за руку и повис-
нув на ней. - Вспомни, безумный, погляди, на  кого  ты  подымаешь  руку!
Батько, твои волосы белы, как снег, а ты разгорелся, как неразумный хло-
пец!
   - Жена! - крикнул грозно пан Данило, - ты знаешь, я не  люблю  этого.
Ведай свое бабье дело!
   Сабли страшно звукнули; железо рубило железо, и искрами, будто пылью,
обсыпали себя козаки. С плачем ушла Катерина в особую светлицу, кинулась
в постель и закрыла уши, чтобы не слышать сабельных ударов.  Но  не  так
худо бились козаки, чтобы можно было заглушить их удары. Сердце ее хоте-
ло разорваться на части. По всему ее телу  слыхала  она,  как  проходили
звуки: тук, тук. "Нет, не вытерплю, не вытерплю... Может, уже алая кровь
бьет ключом из белого тела. Может, теперь изнемогает мой милый; а я лежу
здесь!" И вся бледная, едва переводя дух, вошла в хату.
   Ровно и страшно бились казаки. Ни тот, ни другой  не  одолевает.  Вот
наступает Катеринин отец - подается пан Данило. Наступает пан  Данило  -
подается суровый отец, и опять наравне. Кипят. Размахнулись... ух! сабли
звенят... и, гремя, отлетели в сторону клинки.
   - Благодарю тебя, боже! - сказала Катерина и вскрикнула снова,  когда
увидела, что козаки взялись за мушкеты. Поправили кремни, взвели курки.
   Выстрелил пан Данило - не попал. Нацелился отец... Он стар; он  видит
не так зорко, как молодой, однако ж не дрожит его рука.  Выстрел  загре-
мел... Пошатнулся пан Данило. Алая кровь выкрасила левый рукав козацкого
жупана.
   - Нет! - закричал он, - я не продам так дешево себя. Не левая рука, а
правая атаман. Висит у меня на стене турецкий пистолет; еще ни  разу  во
всю жизнь не изменял он мне. Слезай с стены, старый товарищ! покажи дру-
гу услугу! - Данило протянул руку.
   - Данило! - закричала в отчаянии, схвативши его за руки и  бросившись
ему в ноги, Катерина. - Не за себя молю. Мне один конец: та  недостойная
жена, которая живет после своего мужа; Днепр, холодный Днепр  будет  мне
могилою... Но погляди на сына, Данило, погляди  на  сына!  Кто  пригреет
бедное дитя? Кто приголубит его? Кто выучит его летать на вороном  коне,
биться за волю и веру, пить и гулять по-козацки? Пропадай, сын мой, про-
падай! Тебя не хочет знать отец твой! Гляди, как  он  отворачивает  лицо
свое. О! я теперь знаю тебя! ты зверь, а не человек! у тебя волчье серд-
це, а душа лукавой гадины. Я думала, что у тебя капля жалости есть,  что
в твоем каменном теле человечье чувство горит. Безумно же я  обманулась.
Тебе это радость принесет. Твои кости станут танцевать  в  гробе  с  ве-
селья, когда услышат, как нечестивые звери ляхи кинут в пламя твоего сы-
на, когда сын твой будет кричать под ножами и окропом. О, я  знаю  тебя!
Ты рад бы из гроба встать и раздувать шапкою  огонь,  взвихрившийся  под
ним!
   - Постой, Катерина! ступай, мой ненаглядный  Иван,  я  поцелую  тебя!
Нет, дитя мое, никто не тронет волоска твоего. Ты вырастешь на славу от-
чизны; как вихорь будешь ты летать перед козаками, с бархатною  шапочкою
на голове, с острою саблею в руке. Дай, отец, руку! Забудем бывшее между
нами. Что сделал перед тобою неправого - винюсь. Что же ты не даешь  ру-
ки? - говорил Данило отцу Катерины, который стоял на одном месте, не вы-
ражая на лице своем ни гнева, ни примирения.
   - Отец! - вскричала Катерина, обняв и поцеловав его. - Не будь неумо-
лим, прости Данила: он не огорчит больше тебя!
   - Для тебя только, моя дочь, прощаю! - отвечал  он,  поцеловав  ее  и
блеснув странно очами. Катерина немного вздрогнула: чуден показался ей и
поцелуй, и странный блеск очей. Она облокотилась на стол, на котором пе-
ревязывал раненую свою руку пан  Данило,  передумывая,  что  худо  и  не
по-козацки сделал, просивши прощения, не будучи ни в чем виноват.

   IV

   Блеснул день, но не солнечный: небо хмурилось и тонкий  дождь  сеялся
на поля, на леса, на широкий Днепр. Проснулась пани Катерина, но не  ра-
достна: очи заплаканы, и вся она смутна и неспокойна.
   - Муж мой милый, муж дорогой, чудный мне сон снился!
   - Какой сон, моя любая пани Катерина?
   - Снилось мне, чудно, право, и так живо, будто наяву, - снилось  мне,
что отец мой есть тот самый урод, которого мы видали у есаула. Но  прошу
тебя, не верь сну. Таких глупостей не привидится! Будто я  стояла  перед
ним, дрожала вся, боялась, и от каждого слова его стонали мои жилы. Если
бы ты слышал, что он говорил...
   - Что же он говорил, моя золотая Катерина?
   - Говорил: "Ты посмотри на меня, Катерина, я хорош! Люди напрасно го-
ворят, что я дурен. Я буду тебе славным мужем. Посмотри, как я  погляды-
ваю очами!" Тут навел он на меня огненные очи, я вскрикнула  и  пробуди-
лась.
   - Да, сны много говорят правды. Однако ж знаешь ли ты, что  за  горою
не так спокойно? Чуть ли не ляхи стали выглядывать снова.  Мне  Горобець
прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно только он заботится; я и  без
того не сплю. Хлопцы мои в эту ночь срубили двенадцать  засеков.  Поспо-
литство будем угощать свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют и от  ба-
тогов.
   - А отец знает об этом?
   - Сидит у меня на шее твой отец! я до сих пор разгадать его не  могу.
Много, верно, он грехов наделал в чужой земле. Что ж, в самом  деле,  за
причина: живет около месяца и хоть бы раз развеселился, как  добрый  ко-
зак! Не захотел выпить меду! слышишь, Катерина, не захотел меду  выпить,
который я вытрусил у крестовских жидов. Эй, хлопец!- крикнул пан Данило.
- Беги, малый, в погреб да принеси  жидовского  меду!  Горелки  даже  не
пьет! экая пропасть! Мне кажется, пани Катерина,  что  он  и  в  господа
Христа не верует. А? как тебе кажется?
   - Бог знает что говоришь ты, пан Данило!
   - Чудно, пани! - продолжал Данило, принимая глиняную кружку от  коза-
ка, - поганые католики даже падки до водки; одни только турки  не  пьют.
Что, Стецько, много хлебнул меду в подвале?
   - Попробовал только, пан!
   - Лжешь, собачий сын! вишь, как мухи напали на усы! Я по глазам вижу,
что хватил с полведра. Эх, козаки! что за лихой народ! все готов товари-
щу, а хмельное высушит сам. Я, пани Катерина, что-то давно уже был пьян.
А?
   - Вот давно! а в прошедший...
   - Не бойся, не бойся, больше кружки не выпью! А вот и турецкий игумен
влазит в дверь! - проговорил он сквозь зубы,  увидя  нагнувшегося,  чтоб
войти в дверь, тестя.
   - А что ж это, моя дочь! - сказал отец, снимая с головы шапку и  поп-
равив пояс, на котором висела сабля с чудными каменьями,  -  солнце  уже
высоко, а у тебя обед не готов.
   - Готов обед, пан отец, сейчас поставим! Вынимай горшок с  галушками!
- сказала пани Катерина старой прислужнице, обтиравшей деревянную  посу-
ду. - Постой, лучше я сама выну, - продолжала Катерина, -  а  ты  позови
хлопцев.
   Все сели на полу в кружок: против покута пан отец, по левую руку  пан
Данило, по правую руку пани Катерина и десять  наивернейших  молодцов  в
синих и желтых жупанах.
   - Не люблю я этих галушек! - сказал пан отец, немного поевши и  поло-
живши ложку, - никакого вкуса нет!
   "Знаю, что тебе лучше жидовская лапша", - подумал про себя Данило.
   - Отчего же, тесть, - продолжал он вслух, - ты  говоришь,  что  вкуса
нет в галушках? Худо сделаны, что ли? Моя Катерина так  делает  галушки,
что и гетьману редко достается есть такие. А брезгать  ими  нечего.  Это
христианское кушанье! Все святые люди и угодники божии едали галушки.
   Ни слова отец; замолчал и пан Данило.
   Подали жареного кабана с капустою и сливами.
   - Я не люблю свинины! - сказал Катеринин отец, выгребая ложкою капус-
ту.
   - Для чего же не любить свинины? - сказал Данило. - Одни турки и жиды
не едят свинины.
   Еще суровее нахмурился отец.
   Только одну лемишку с молоком и ел старый отец и потянул вместо водки
из фляжки, бывшей у него в пазухе, какую-то черную воду.
   Пообедавши, заснул Данило молодецким сном и  проснулся  только  около
вечера. Сел и стал писать листы в козацкое войско; а пани Катерина нача-
ла качать ногою люльку, сидя на лежанке. Сидит пан Данило, глядит  левым
глазом на писание, а правым в окошко. А из окошка далеко блестят горы  и
Днепр. За Днепром синеют леса. Мелькает сверху прояснившееся ночное  не-
бо. Но не далеким небом и не синим лесом любуется пан Данило: глядит  он
на выдавшийся мыс, на котором чернел старый замок. Ему почудилось, будто
блеснуло в замке огнем узенькое окошко. Но все тихо. Это, верно, показа-
лось ему. Слышно только, как глухо шумит внизу Днепр и  с  трех  сторон,
один за другим, отдаются удары мгновенно пробудившихся волн. Он не  бун-
тует. Он, как старик, ворчит и ропщет; ему все не мило; все переменилось
около него; тихо враждует он с прибережными горами, лесами, лугами и не-
сет на них жалобу в Черное море.
   Вот по широкому Днепру зачернела лодка, и в  замке  снова  как  будто
блеснуло что-то. Потихоньку свистнул Данило, и выбежал на  свист  верный
хлопец.
   - Бери, Стецько, с собою скорее острую саблю да винтовку да ступай за
мною!
   - Ты идешь? - спросила пани Катерина.
   - Иду, жена. Нужно обсмотреть все места, все ли в порядке.
   - Мне, однако ж, страшно оставаться одной. Меня  сон  так  и  клонит.
Что, если мне приснится то же самое? я даже не уверена, точно ли то  сон
был, - так это происходило живо.
   - С тобою старуха остается; а в сенях и на дворе спят козаки!
   - Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай, пан  Данило,
замкни меня в комнате, а ключ возьми с собою. Мне  тогда  не  так  будет
страшно; а козаки пусть лягут перед дверями.
   - Пусть будет так! - сказал Данило, стирая пыль с винтовки и сыпля на
полку порох.
   Верный Стецько уже стоял одетый во всей козацкой сбруе. Данило  надел
смушевую шапку, закрыл окошко, задвинул засовами дверь, замкнул и  вышел
потихоньку из двора, промеж спавшими своими козаками, в горы.
   Небо почти все прочистилось. Свежий ветер чуть-чуть навевал с Днепра.
Если бы не слышно было издали стенания чайки, то все бы казалось онемев-
шим. Но вот почудился шорох... Бурульбаш с верным слугою тихо  спрятался
за терновник, прикрывавший срубленный засек. Кто-то в красном жупане,  с
двумя пистолетами, с саблею при боку, спускался с горы.
   - Это тесть! - проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста.  -
Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько! не зевай, смотри в оба глаза,
куда возьмет дорогу пан отец. - Человек в красном жупане сошел на  самый
берег и поворотил к выдавшемуся мысу. - А! вот куда! - сказал пан  Дани-
ло. - Что, Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.
   - Да, верно, не в другое место, пан Данило! иначе мы бы видели его на
другой стороне. Но он пропал около замка.
   - Постой же, вылезем, а потом пойдем по  следам.  Тут  что-нибудь  да
кроется. Нет, Катерина, я говорил тебе, что отец твой недобрый  человек;
не так он и делал все, как православный.
   Уже мелькнули пан Данило и его верный хлопец  на  выдавшемся  берегу.
Вот уже их и не видно. Непробудный лес, окружавший  замок,  спрятал  их.
Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки  и  думают,  как  бы
влезть им. Ни ворот, ни дверей не видно. Со двора, верно, есть  ход;  но
как войти туда? Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки.
   - Что я думаю долго! - сказал пан Данило, увидя перед  окном  высокий
дуб. - Стой тут, малый! я полезу на дуб; с него прямо  можно  глядеть  в
окошко.
   Тут снял он с себя пояс, бросил вниз саблю, чтоб не звенела, и, ухва-
тясь за ветви, поднялся вверх. Окошко все  еще  светилось.  Присевши  на
сук, возле самого окна уцепился он рукою за дерево и глядит: в комнате и
свечи нет, а светит. По стенам чудпые знаки. Висит оружие, но все стран-
ное: такого не носят ни турки, ни крымцы,  ни  ляхи,  ни  христиане,  ни
славный народ шведский. Под потолком взад и вперед мелькают нетопыри,  и
тень от них мелькает по стенам, по дверям, по  помосту.  Вот  отворилась
без скрыпа дверь. Входит кто-то в красном жупане и прямо к столу, накры-
тому белою скатертью. "Это он, это тесть!" Пан Данило опустился  немного
ниже и прижался крепче к дереву.
   Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или  нет.  Он  пришел
пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть - и вдруг по всей комнате
тихо разлился прозрачно-голубой свет. Только не смешавшиеся волны  преж-
него бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и  тя-
нулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стон горшок и  начал
кидать в него какие-то травы.
   Пан Данило стал вглядываться и не заметил уже на нем красного жупана;
вместо того показались на нем широкие шаровары, какие  носят  турки;  за
поясом пистолеты; на голове какая-то чудная  шапка,  исписанная  вся  не
русскою и не польскою грамотшю. Глянул в лицо -  и  лицо  стало  переме-
няться: нос вытянулся и повиснул над губами; рот в  минуту  раздался  до
ушей; зуб выглянул изо рта, нагнулся на сторону, - и стал перед ним  тот
самый колдун, который показался на свадьбе у есаула. "Правдив сон  твой,
Катерина!" - подумал Бурульбаш.
   Колдун стал прохаживаться вокруг стола, знаки стали  быстрее  переме-
няться на стене, а нетопыри залетали сильнее вниз и вверх, взад  и  впе-
ред. Голубой свет становился реже, реже и совсем как будто  потухнул.  И
светлица осветилась уже тонким розовым светом. Казалось, с тихим  звоном
разливался чудный свет по всем углам, и вдруг пропал, и стала тьма. Слы-
шался только шум, будто ветер в тихий час вечера наигрывал,  кружась  по
водному зеркалу, нагибая еще ниже в воду серебряные ивы. И чудится  пану
Даниле, что в светлице блестит месяц, ходят звезды, неясно мелькает тем-
но-синее небо, и холод ночного воздуха пахнул даже ему в лицо. И чудится
пану Даниле (тут он стал щупать себя за усы, не спит ли), что уже не не-
бо в светлице, а его собственная опочивальня: висят на стене его татарс-
кие и турецкие сабли; около стен полки, на полках домашняя посуда и  ут-
варь; на столе хлеб и соль; висит люлька... но вместо образов выглядыва-
ют страшные лица; на лежанке... но сгустившийся туман покрыл все, и ста-
ло опять темно. И опять с чудным звоном осветилась вся светлица  розовым
светом, и опять стоит колдун неподвижно в чудной чалме своей. Звуки ста-
ли сильнее и гуще, тонкий розовый свет становился ярче, и что-то  белое,
как будто облако, веяло посреди хаты; и чудится пану Даниле, что  облако
то не облако, что то стоит женщина; только из чего она: из воздуха,  что
ли, выткана? Отчего же она стоит и земли не трогает, и не опершись ни на
что, и сквозь нее просвечивает розовый свет, и мелькают на стене  знаки?
Вот она как-то пошевелила прозрачною головою  своею:  тихо  светятся  ее
бледно-голубые очи; волосы вьются и падают по  плечам  ее,  будто  свет-
ло-серый туман; губы бледно алеют, будто сквозь бело-прозрачное утреннее
небо льется едва приметный алый свет зари; брови  слабо  темнеют...  Ах!
это Катерина! Тут почувствовал Данило, что члены у  него  оковались;  он
силился говорить, но губы шевелились без звука.
   Неподвижно стоял колдун на своем месте.
   - Где ты была? - спросил он, и стоявшая перед ним затрепетала.
   - О! зачем ты меня вызвал? - тихо простонала она. - Мне было так  ра-
достно. Я была в том самом месте, где родилась и прожила пятнадцать лет.
О, как хорошо там! Как зелен и душист тот луг, где я играла в детстве: и
полевые цветочки те же, и хата наша, и огород! О, как обняла меня добрая
мать моя! Какая любовь у ней в очах! Она приголубливала меня, целовала в
уста и щеки, расчесывала частым гребнем мою русую косу...
   Отец! - тут она вперила в колдуна бледные очи,  -  зачем  ты  зарезал
мать мою?
   Грозно колдун погрозил пальцем.
   - Разве я тебя просил говорить про это? - И воздушная красавица  зад-
рожала. - Где теперь пани твоя?
   - Пани моя, Катерина,  теперь  заснула,  а  я  и  обрадовалась  тому,
вспорхнула и полетела. Мне давно хотелось увидеть мать. Мне вдруг сдела-
лось пятнадцать лет. Я вся стала легка, как птица. Зачем ты меня вызвал?

   - Ты помнишь все то, что я говорил тебе вчера? - спросил  колдун  так
тихо, что едва можно было расслушать.
   - Помню, помнюо; но чего бы не дала я, чтобы только забыть это!  Бед-
ная Катерина! она многого не знает из того, что знает душа ее.
   "Это Катеринина душа", - подумал пан Данило; но все