Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
евидимую паутину. Лицо его
сделалось острым, странно высунулись скулы, вздрагивали ноздри, - мать
впервые видела его таким, и он немного пугал ее.
Когда она кончила, он встал, с минуту молча ходил по комнате, сунув
кулаки глубоко в карманы. Потом сквозь зубы пробормотал:
- Крупный человек, должно быть. Ему будет трудно в тюрьме, такие,
как он, плохо чувствуют себя там!
Он все глубже прятал руки, сдерживая свое волнение, но все-таки оно
чувствовалось матерью и передавалось ей. Глаза у него стали узкими,
точно концы ножей. Снова шагая по комнате, он говорил холодно и
гневно:
- Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою
пагубную власть над народом, бьет, душит, давит всех. Растет одичание,
жестокость становится законом жизни - подумайте! Одни бьют и звереют
от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний -
отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю силу
рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи,
забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь
народ!
Он остановился и замолчал, стиснув зубы.
- Невольно сам звереешь в этой звериной жизни! - тихо сказал он.
Но, овладев своим возбуждением, почти спокойно, с твердым блеском в
глазах, взглянул в лицо матери, залитое безмолвными слезами.
- Нам, однако, нельзя терять времени, Ниловна! Давайте, дорогой
товарищ, попробуем взять себя в руки...
Грустно улыбаясь, он подошел к ней и, наклонясь, спросил, пожимая
ее руку:
- Где ваш чемодан?
- В кухне! - ответила она.
- У наших ворот стоят шпионы - такую массу бумаги мы не сумеем
вынести из дому незаметно, - а спрятать негде, а я думаю, они снова
придут сегодня ночью. Значит, как ни жаль труда - мы сожжем все это.
- Что? - спросила мать.
- Все, что в чемодане.
Она поняла его, и - как ни грустно было ей - чувство гордости своею
удачей вызвало на лице у нее улыбку.
- Ничего там нет, ни листика! - сказала она и, постепенно
оживляясь, начала рассказывать о своей встрече с Чумаковым. Николай
слушал ее, сначала беспокойно хмуря брови, потом о удивлением и
наконец вскричал, перебивая рассказ:
- Слушайте, - да это отлично! Вы удивительно счастливый человек...
Стиснув ее руку, он тихо воскликнул:
- Вы так трогаете вашей верой в людей... я, право, люблю вас, как
мать родную!..
Она с любопытством, улыбаясь, следила за ним, хотела понять -
отчего он стал такой яркий и живой?
- Вообще - чудесно! - потирая руки, говорил он и смеялся тихим,
ласковым смехом. - Я, знаете, последние дни страшно хорошо жил - все
время с рабочими, читал, говорил, смотрел. И в душе накопилось такое -
удивительно здоровое, чистое. Какие хорошие люди, Ниловна! Я говорю о
молодых рабочих - крепкие, чуткие, полные жажды все понять. Смотришь
на них и видишь - Россия будет самой яркой демократией земли!
Он утвердительно поднял руку, точно давал клятву, и, помолчав,
продолжал:
- Я сидел тут, писал и - как-то окис, заплесневел на книжках и
цифрах. Почти год такой жизни - это уродство. Я ведь привык быть среди
рабочего народа, и, когда отрываюсь от него, мне делается неловко, -
знаете, натягиваюсь я, напрягаюсь для этой жизни. А теперь снова могу
жить свободно, буду с ними видеться, заниматься. Вы понимаете - буду у
колыбели новорожденных мыслей, пред лицом юной, творческой энергии.
Это удивительно просто, красиво и страшно возбуждает, - делаешься
молодым и твердым, живешь богато!
Он засмеялся смущенно и весело, и его радость захватывала сердце
матери, понятная ей.
- А потом - ужасно вы хороший человек! - воскликнул Николай. - Как
вы ярко рисуете людей, как хорошо их видите!..
Николай сел рядом с ней, смущенно отвернув в сторону радостное лицо
и приглаживая волосы, но скоро повернулся и, глядя на мать, жадно
слушал ее плавный, простой и яркий рассказ.
- Удивительная удача! - воскликнул он. - У вас была полная
возможность попасть в тюрьму, и - вдруг! Да, видимо, пошевеливается
крестьянин, - это естественно, впрочем! Эта женщина - удивительно
четко вижу я ее!.. Нам нужно пристроить к деревенским делам
специальных людей. Людей! Их не хватает нам... Жизнь требует сотни
рук...
- Вот бы Паше-то выйти на волю. И - Андрюше! - тихонько сказала
она.
Он взглянул на нее и опустил голову.
- Видите ли, Ниловна, это вам тяжело будет слышать, но я все-таки
скажу: я хорошо знаю Павла - из тюрьмы он не уйдет! Ему нужен суд, ему
нужно встать во весь рост, - он от этого не откажется. И не надо! Он
уйдет из Сибири.
Мать вздохнула и тихо ответила:
- Ну, что же? Он знает, как лучше...
- Гм! - говорил Николай в следующую минуту, глядя на нее через
очки. - Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли, о
Рыбине необходимо написать бумажку для деревни, ему это не повредит,
раз он ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее
напечатает... А вот как бумажка попадет туда?
- Я свезу...
- Нет, благодарю! - быстро воскликнул Николай. - Я думаю - не
годится ли Весовщиков для этого, а?
- Поговорить с ним?
- Вот попробуйте-ка! И поучите его.
- А что же я-то буду делать?
- Не беспокойтесь!
Он сел писать. Она прибирала на столе, поглядывая на него, видела,
как дрожит перо в его руке, покрывая бумагу рядами черных слов. Иногда
кожа на шее у него вздрагивала, он откидывал голову, закрыв глаза, у
него дрожал подбородок. Это волновало ее.
- Вот и готово! - сказал он, вставая. - Вы спрячьте эту бумажку
где-нибудь на себе. Но - знайте, если придут жандармы, вас тоже
обыщут.
- Пес с ними! - спокойно ответила она.
Вечером приехал доктор Иван Данилович.
- Почему это начальство вдруг так обеспокоилось? - говорил он,
бегая по комнате. - Семь обысков было ночью. Где же больной, а?
- Он ушел еще вчера! - ответил Николай. - Сегодня, видишь ли,
суббота, у него чтение, так он не может пропустить...
- Ну, это глупо, с расколотой головой на чтениях сидеть...
- Доказывал я ему, но безуспешно...
- Похвастаться охота перед товарищами, - заметила мать, - вот, мол,
глядите - я уже кровь свою пролил...
Доктор взглянул на нее, сделал свирепое лицо и сказал, стиснув
зубы:
- У-у, кровожадная...
- Ну, Иван, тебе здесь делать нечего, а мы ждем гостей - уходи!
Ниловна, дайте-ка ему бумажку...
- Еще бумажка? - воскликнул доктор.
- Вот! Возьми и передай в типографию.
- Взял. Передам. Все?
- Все. У ворот - шпион.
- Видел. У моей двери тоже. Ну, до свиданья! До свиданья, свирепая
женщина. А знаете, друзья, драка на кладбище - хорошая вещь в конце
концов! О ней говорит весь город. Твоя бумажка по этому поводу - очень
хороша и поспела вовремя. Я всегда говорил, что хорошая ссора лучше
худого мира...
- Ладно, ты иди...
- Не весьма любезно! Ручку, Ниловна! А паренек поступил глупо
все-таки. Ты знаешь, где он живет?
Николай дал адрес.
- Завтра надо съездить к нему, - славный ребятенок, а?
- Очень...
- Надо его поберечь, - у него мозги здоровые! - говорил доктор,
уходя. - Именно из таких ребят должна вырасти истинно пролетарская
интеллигенция, которая сменит нас, когда мы отыдем туда, где,
вероятно, нет уже классовых противоречий...
- Ты стал много болтать, Иван...
- А - мне весело, это потому. Значит - ожидаешь тюрьмы? Желаю тебе
отдохнуть там.
- Благодарю. Я не устал.
Мать слушала их разговор, и ей была приятна забота о рабочем.
Проводив доктора, Николай и мать стали пить чай и закусывать,
ожидая ночных гостей и тихо разговаривая. Николай долго рассказывал ей
о своих товарищах, живших в ссылке, о тех, которые уже бежали оттуда и
продолжают свою работу под чужими именами. Голые стены комнаты
отталкивали тихий звук его голоса, как бы изумляясь и не доверяя этим
историям о скромных героях, бескорыстно отдавших свои силы великому
делу обновления мира. Теплая тень ласково окружала женщину, грея
сердце чувством любви к неведомым людям, и они складывались в ее
воображении все - в одного огромного человека, полного неисчерпаемой
мужественной силы. Он медленно, но неустанно идет по земле, очищая с
нее влюбленными в свой труд руками вековую плесень лжи, обнажая перед
глазами людей простую и ясную правду жизни. И великая правда,
воскресая, всех одинаково приветно зовет к себе, всем равно обещает
свободу от жадности, злобы и лжи - трех чудовищ, которые поработили и
запугали своей циничной силой весь мир... Этот образ вызывал в душе ее
чувство, подобное тому, с которым она, бывало, становилась перед
иконой, заканчивая радостной и благодарной молитвой тот день, который
казался ей легче других дней ее жизни. Теперь она забыла эти дни, а
чувство, вызываемое ими, расширилось, стало более светлым и радостным,
глубже вросло в душу и, живое, разгоралось все ярче.
- А жандармы не идут! - вдруг прерывая свой рассказ, воскликнул
Николай.
Мать взглянула на него и, помолчав, с досадой отозвалась:
- Ну их ко псам!
- Разумеется! Но - вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть,
отчаянно устали, - удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько
волнений, тревог - и так легко вы переживаете все! Только вот волосы
быстро седеют. Ну, идите, отдыхайте.
XX
Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали
непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине
упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро
вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила:
- Кто там?
- Я! - ответил незнакомый голос.
- Кто?
- Отоприте! - просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла
крючок, толкнула дверь ногой - вошел Игнат и радостно сказал:
- Ну, - не ошибся!
Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза
ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны,
выбиваясь из-под шапки.
- У нас - беда! - заперев дверь, шепотом произнес он.
- Я знаю...
Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил:
- Откуда?
Она кратко и торопливо рассказала.
- А тех двух взяли? Товарищей-то?
- Их - не было. Они на явку пошли, - рекрута! Пятерых взяли, считая
дядю Михаила...
Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал:
- А я - остался. Должно - ищут меня.
- Как же ты уцелел? - спросила мать. Дверь из комнаты тихо
приотворилась.
- Я? - сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. - За минуту
перед ними лесник прибег - стучит в окно, - держитесь, ребята,
говорит, лезут на вас...
Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал:
- Ну - дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: "Игнат -
в город, живо! Помнишь женщину пожилую?" А сам записку строчит. "На,
иди!.." Я ползком, кустами, слышу - лезут! Много их, со всех сторон
шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, - прошли мимо! Тут
я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.
Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась
улыбка, крупные красные губы вздрагивали.
- Сейчас я тебя чаем напою! - торопливо говорила мать, схватив
самовар.
- Вы записку-то получите...
Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.
В дверях явился Николай.
- Здравствуйте, товарищ! - сказал он, щуря глаза. - Позвольте, я
вам помогу.
И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.
- Ну, - тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая
глазами, поглядел на мать.
Не замечая его взгляда, она сказала:
- Надо ему водкой ноги-то растереть...
- Конечно! - молвил Николай.
Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и,
приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал: "Не оставляй дела,
мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы
больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин".
Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:
- Это великолепно!..
Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой
ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом
воды, села на пол и протянула руки к его ноге - он быстро сунул ее под
лавку, испуганно воскликнув:
- Чего?
- А ты давай скорее ногу...
- Сейчас я принесу спирт, - сказал Николай.
Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:
- Что вы? В больнице, что ли...
Тогда она начала разувать другую.
Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее
сверху вниз, смешно распустив губы.
- Ты знаешь, - заговорила она вздрагивающим голосом, - били Михаила
Ивановича...
- Ну? - тихо и пугливо воскликнул парень.
- Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой
- и по лицу и пинками... в кровь!
- Они это умеют! - отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него
вздрогнули. - То есть боюсь я их - как чертей! А мужики - не били?
- Один ударил, становой приказал ему. А все - ничего, вступились
даже - нельзя, говорят, бить...
- Н-да-а, - мужики-то начинают понимать, где кто стоит и зачем.
- Там тоже есть разумные...
- Где их нет? Нужда! Везде они есть - найти трудно.
Николай принес бутылку спирта, положил углей в самовар и молча
ушел. Проводив его любопытными глазами, Игнат спросил мать тихонько:
- Барин-то - доктор?
- В этом деле нет господ, все - товарищи...
- Чудно мне! - сказал Игнат, недоверчиво и растерянно улыбаясь.
- Что - чудно?
- Да - так. На одном конце рожи бьют, на другом - ноги моют, а в
середине - что?
Дверь из комнаты распахнулась, и Николай, стоя на пороге, сказал:
- А в середине люди, которые лижут руки тем, кто рожи бьет, и сосут
кровь тех, чьи рожи бьют, - вот середина!
Игнат уважительно взглянул на него и, помолчав, проговорил:
- Это - похоже!
Парень встал, переступил с ноги на ногу, твердо упираясь ими в пол,
и заметил:
- Как новые стали! Спасибо вам...
Потом сидели в столовой и пили чай, а Игнат рассказывал солидным
голосом:
- Я разносчиком газеты был, ходить я очень здоров.
- Много народа читает? - спросил Николай.
- Все, которые грамотные, даже богачи читают, - они, конечно, не у
нас берут... Они ведь понимают - крестьяне землю своей кровью вымоют
из-под бар и богачей, - значит, сами и делить ее будут, а уж они так
разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, - как же!
Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
Он даже как бы обиделся и смотрел на Николая недоверчиво,
вопросительно. Николай молча улыбался.
- А ежели сегодня подрались всем миром - одолели, значит - а завтра
опять - один богат, а другой беден, - тогда - покорно благодарю! Мы
хорошо понимаем - богатство, как сыпучий песок, оно смирно не лежит, а
опять потечет во все стороны! Нет, уж это зачем же!
- А ты не сердись! - шутя сказала мать.
Николай задумчиво воскликнул:
- Как бы нам поскорее направить туда листок об аресте Рыбина!
Игнат насторожился.
- А есть листок? - спросил он.
- Да.
- Давайте - я снесу! - предложил парень, потирая руки.
Мать тихонько засмеялась, не глядя на него.
- Да ведь устал ты и боишься, сказал?
Игнат, приглаживая широкой ладонью кудрявые волосы на голове,
деловито и спокойно сказал:
- Страх - страхом, а дело - делом! Вы чего насмехаетесь? Ишь вы,
тоже!
- Эх ты, - дитя ты мое! - невольно воскликнула мать, поддаваясь
чувству радости, вызванному им.
Он ухмыльнулся, сконфуженный.
- Ну вот - дитя!
Заговорил Николай, разглядывая парня добродушно прищуренными
глазами:
- Вы не пойдете туда...
- А - что? Куда же я? - беспокойно спросил Игнат.
- Вместо вас пойдет другой, а вы ему подробно расскажете, что надо
делать и как - хорошо?
- Ладно! - сказал Игнат, не вдруг и неохотно.
- А вам мы достанем хороший паспорт и устроим вас лесником.
Парень быстро вскинул голову и спросил, обеспокоенный:
- А ежели мужики за дровами приедут или там... вообще, - как же я?
Вязать? Это - не подойдет мне...
Мать засмеялась и Николай тоже, это снова смутило и огорчило парня.
- Не беспокойтесь! - утешил его Николай. - Не придется вам вязать
мужиков, - уж поверьте!..
- Ну то-то! - молвил Игнат и успокоился, весело улыбаясь. - Мне бы
вот на фабрику, там, говорят, ребята довольно умные...
Мать поднялась из-за стола и, задумчиво глядя в окна, проговорила:
- Эх, жизнь! Пять раз в день насмеешься, пять наплачешься! Ну,
кончил, Игнатий? Иди спать...
- Да я не хочу...
- Иди, иди...
- Строго у вас! Ну, иду... Спасибо за чай-сахар, за ласку...
Ложась на постель матери, он бормотал, почесывая голову:
- Теперь ото всего дегтем будет вонять у вас... эх! Напрасно все
это... Спать мне не хочется... Как он насчет середины-то хватил...
Черти...
И, вдруг громко всхрапнув, он заснул, высоко подняв брови и
полуоткрыв рот.
XXI
Вечером он сидел в маленькой комнатке подвального этажа на стуле
против Весовщикова и пониженным тоном, наморщив брови, говорил ему:
- В среднее окошко четыре раза...
- Четыре? - озабоченно повторил Николай.
- Сначала - три, вот так!
И ударил согнутым пальцем по столу, считая:
- Раз, два, три. Потом, обождав, еще раз.
- Понимаю.
- Отопрет рыжий мужик, спросит - за повитухой? Вы скажете - да, от
заводчика! Больше ничего, уж он поймет!
Они сидели, наклонясь друг к другу головами, оба плотные, твердые,
и, сдерживая голоса, разговаривали, а мать, сложив руки на груди,
стояла у стола, разглядывая их. Все эти тайные стуки, условные вопросы
и ответы заставляли ее внутренне улыбаться, она думала: "Дети еще..."
На стене горела лампа, освещая на полу измятые ведра, обрезки
кровельного железа. Запах ржавчины, масляной краски и сырости наполнял
комнату.
Игнат был одет в толстое осеннее пальто из мохнатой материи, и оно
ему нравилось, мать видела, как любовно гладил он ладонью рукав, как
осматривал себя, тяжело ворочая крепкой шеей. И в груди ее мягко
билось: "Дети! Родные мои..."
- Вот! - сказал Игнат, вставая. - Значит, помните - сначала к
Муратову, спросите дедушку...
- Запомнил! - ответил Весовщиков. Но Игнат, по-видимому, не поверил
ему, снова повторил все стуки, слова и знаки и наконец протянул руку.
- Кланяйтесь им! Народы хорошие - увидите...
Он окинул себя довольным взглядом, погладил пальто руками и спросил
мать:
- Идти?
- Найдешь дорогу-то?
- Ну! Найду... До свиданья, значит, товарищи!
И ушел, высоко приподняв плечи, выпятив грудь, в новой шапке
набекрень, солидно засунув руки в карманы. На висках у него весело
дрожали светлые кудри.
- Ну, - вот и я при деле! - сказал Весовщиков, мягко подходя к
матери. - Мне уж скучно стало... выскочил из тюрьмы - зачем? Только
прячусь. А там я учился, там Павел так нажимал на мозги - одно
удовольствие! А что, Ниловна, как насчет побега решили?
- Не знаю! - ответила она, невольно вздохнув.
Положив ей на плечо тяжелую руку и приблизив к ней лицо, Николай
заговорил:
- Ты скажи им - они тебя послушают, - очень легко это! Ты гляди
сама, вот - стена тюрьмы, около - фонарь. Напротив - пустырь, налево -
кладбище, направо - улицы, город. К фонарю подходит фонарщик - днем,
лампы чистить, - ставит лестницу к стене, влез, зацепил за гребень
стены крючья веревочной лестницы, спустил ее во двор тюрьмы и - марш!
Там, за стеной, знают время, когда это буде