ла? (Встает.) Он прав. Тот  должен  уехать.  Но как
отказать ему! Я только желаю знать, точно ли ему нравится эта девочка? Может
быть, это все пустяки. Как могла я прийти в такое волнение... к чему все эти
излияния? Ну, теперь делать нечего. Желаю я знать,  что он мне скажет? Но он
должен  уехать... Непременно... непременно. Он, может быть,  не  захочет мне
отвечать... Ведь он меня боится... Что ж? Тем лучше. Мне  нечего с ним много
разговаривать...  (Прикладывает руку  ко  лбу.) А у меня  голова  болит.  Не
отложить ли  до завтра?  В самом деле. Сегодня мне все кажется, что за  мной
наблюдают... До чего  я  дошла! Нет, уж лучше  кончить  разом...  Еще  одно,
последнее усилие, и я свободна!.. О да! я жажду свободы и покоя.
     Из залы входит Беляев. Это он...
     Беляев  (подходя  к  ней).  Наталья Петровна, мне Ми-хайло  Александрыч
сказал, что вам угодно было меня видеть...
     Наталья  Петровна (с  некоторым  усилием).  Да, точно...  Мне  нужно  с
вами... объясниться.
     Беляев. Объясниться?
     Наталья  Петровна (не глядя  на  него).  Да... объясниться. (Помолчав.)
Позвольте вам сказать, Алексей Николаич, я... я недовольна вами.
     Беляев. Могу я узнать, какая причина?
     Наталья  Петровна. Выслушайте  меня... Я...  я,  право, не знаю, с чего
начать.  Впрочем,  я  должна  предупредить  вас,  что мое неудовольствие  не
происходит  от  какого-нибудь упущения... по вашей  части...  Напротив, ваше
обращение с Колей мне нравится.
     Беляев. Так что же это может быть?
     Наталья  Петровна  (взглянув на него). Вы  напрасно тревожитесь... Ваша
вина еще не  так велика. Вы  молоды; вероятно, никогда не жили в чужом доме.
Вы не могли предвидеть...
     Беляев. Но, Наталья Петровна...
     Наталья  Петровна. Вы желаете  знать, в чем же дело наконец? Я  понимаю
ваше нетерпение.  Итак, я должна вам сказать,  что Верочка...  (взглянув  на
него) Верочка мне во всем призналась.
     Беляев  (с изумлением). Вера Александровна? В чем  могла вам признаться
Вера Александровна? И что же я тут?
     Наталья Петровна. И вы точно  не знаете, в чем она могла признаться? Вы
не догадываетесь?
     Беляев. Я? нисколько.
     Наталья  Петровна. В  таком  случае извините  меня.  Если вы  точно  не
догадываетесь - я должна просить у  вас извинения.  Я думала... я ошибалась.
Но, позвольте вам заметить, я вам не верю. Я понимаю, что вас заставляет так
говорить... Я очень уважаю вашу скромность.
     Беляев. Я вас решительно не понимаю, Наталья Петровна.
     Наталья Петровна. В самом деле? Неужели вы думаете меня уверить, что вы
не заметили расположения этого ребенка, Веры, к вам?
     Беляев. Расположение Веры Александровны ко мне? Я даже не знаю, что вам
сказать на  это... Помилуйте. Кажется, я всегда был с Верой  Александровной,
как...
     Наталья Петровна. Как со всеми, не  правда ли?  (Помолчав немного.) Как
бы  то ни  было, точно  ли вы  этого  не знаете, притворяетесь ли вы, что не
знаете,  дело  вот в чем:  эта  девочка  вас  любит.  Она сама  мне  в  этом
созналась. Ну,
     теперь я спрашиваю вас, как честного человека, что вы намерены сделать?
     Беляев (с смущением). Что я намерен сделать? Наталья Петровна (скрестив
руки).  Да.  Беляев.  Все это  так неожиданно, Наталья  Петровна...  Наталья
Петровна (помолчав). Алексей  Николаич, я вижу... я нехорошо  взялась за это
дело. Вы  меня  не  понимаете.  Вы думаете,  что я сержусь на  вас... а я...
только...   немного  взволнована.  И  это  очень  естественно.  Успокойтесь.
Сядемте.
     Оба садятся.
     Я  буду откровенна  с  вами,  Алексей  Николаич,  будьте  же и вы  хотя
несколько более доверчивы со мной. Право, вы напрасно  меня чуждаетесь. Вера
вас любит... конечно, вы в этом не виноваты; я готова предположить, что вы в
этом  не  виноваты...  Но  видите  ли, Алексей  Николаич,  она  сирота,  моя
воспитанница: я  отвечаю за  нее, за  ее будущность, за ее счастье. Она  еще
молода,  и,  я  уверена,  чувство,  которое  вы  внушили  ей,  может   скоро
исчезнуть... в ее лета любят ненадолго. Но вы понимаете, что моя обязанность
была  предупредить вас. Играть огнем все-таки опасно... и  я  не сомневаюсь,
что вы, зная теперь ее расположение к вам, перемените ваше обращение с  ней,
будете избегать свиданий, прогулок в  саду... Не  правда ли?  Я  могу на вас
надеяться... С другим я бы побоялась так прямо объясниться.
     Беляев. Наталья Петровна, поверьте, я умею ценить...
     Наталья Петровна. Я вам говорю, что я в вас не сомневаюсь... притом это
все останется тайной между нами.
     Беляев.  Признаюсь  вам,  Наталья  Петровна, все, что  вы мне  сказали,
кажется мне до того странным... конечно, я не смею не верить вам, но...
     Наталья Петровна. Послушайте,  Алексей Николаич. Все, что я сказала вам
теперь...  я это сказала  в  том предположенье,  что  с вашей  стороны - нет
ничего... (перерывает самое себя) потому что в противном случае...  конечно,
я  вас  еще  мало знаю,  но  я настолько уже знаю вас,  что не вижу  причины
противиться вашим  намерениям.  Вы  не богаты...  но  вы молоды, у  вас есть
будущность,  и  когда  два  человека друг друга любят...  Я, повторяю вам, я
сочла своей обязанностью  предупредить вас, как  честного  человека,  насчет
последствий вашего знакомства с Верой, но Если вы...
     Беляев (с недоумением).  Я,  право, не знаю,  Наталья  Петровна, что вы
хотите сказать...
     Наталья Петровна (поспешно). О, поверьте, я не требую от вас признания,
я  и без  того...  я из вашего поведения пойму,  в чем дело...  (Взглянув на
него.) Впрочем, я должна
     вам сказать, что Вере показалось, что и вы к ней не совсем равнодушны.
     Беляев  (помолчав,  встает).  Наталья  Петровна,  я  вижу,  мне  нельзя
остаться у вас в доме.
     Наталья Петровна (вспыхнув). Вы бы, кажется,  могли  подождать, чтобы я
вам сама отказала... (Встает.)
     Беляев.  Вы  были  со  мной  откровенны...  Позвольте  же  и  мне  быть
откровенным с вами. Я  не  люблю  Веру Александровну;  по крайней мере  я не
люблю ее так, как вы предполагаете.
     Наталья Петровна. Да разве я... (Останавливается.)
     Беляев.  И, Если я  понравился  Вере Александровне, Если ей показалось,
что и я, как вы говорите, к ней неравнодушен, я не хочу ее обманывать;  я ей
самой все скажу, всю правду. Но после подобного объясненья, вы поймете сами,
Наталья Петровна, мне будет  трудно здесь  остаться: мое  положение было  бы
слишком неловко. Я не стану вам говорить, как мне тяжело оставить ваш дом...
мне  другого делать нечего. Я  всегда с благодарностью  буду  вспоминать  об
вас... Позвольте мне удалиться... Я еще буду иметь честь проститься с вами.
     Наталья  Петровна  (с  притворным  равнодушием).  Как хотите...  но  я,
признаюсь,  этого  не  ожидала...  Я  совсем  не  для  того  хотела  с  вами
объясниться... Я только хотела предупредить вас... Вера еще дитя... Я, может
быть, придала всему  этому слишком много значенья. Я не  вижу  необходимости
вашего отъезда. Впрочем, как хотите.
     Беляев.  Наталья  Петровна...  мне,  право, невозможно  более  остаться
здесь.
     Наталья Петровна. Вам, видно, очень легко расстаться с нами!
     Беляев. Нет, Наталья Петровна, не легко.
     Наталья Петровна. Я не  привыкла удерживать людей против их воли... но,
признаюсь, это  мне очень неприятно. I Беляев (после некоторой нерешимости).
Наталья  Петровна... я не желал бы причинить вам малейшую неприятность...  Я
остаюсь.
     Наталья Петровна (подозрительно). А!.. (Помолчав.) Я не ожидала, что вы
так  скоро перемените ваше  решение... Я вам благодарна, но... Позвольте мне
подумать.  Может быть, вы  правы; может  быть,  вам точно надобно уехать.  Я
подумаю, я вам дам знать... Вы позволите мне до сегодняшнего вечера оставить
вас в неизвестности? Беляев. Я готов ждать, сколько вам угодно. (Кланяется и
хочет уйти.)
     Наталья Петровна. Вы мне обещаете...
     Беляев (останавливаясь). Что-с?
     Наталья Петровна. Вы, кажется, хотели объясниться с Верой... Я не знаю,
будет ли это прилично. Впрочем,
     я вам  дам знать мое  решение. Я начинаю думать,  что вам точно надобно
уехать. До свидания.
     Беляев вторично кланяется и уходит в залу. Наталья Петровна глядит
     ему вслед
     Я спокойна! Он ее не любит...  (Прохаживается по комнате.) Итак, вместо
того чтобы  отказать ему, я сама его удержала? Он остается... Но что я скажу
Ракитину? Что я сделала? (Помолчав.) И какое имела я право разгласить любовь
этой   бедной  девочки?..   Как?  Я   сама   выманила  у   ней  признание...
полупризнание,  и потом  я же сама так безжалостно, так  грубо... (Закрывает
лицо  руками.) Может  быть,  он  начинал  ее  любить...  С  какого  права  я
растоптала  этот цветок в зародыше... Да и полно, растоптала ли я его? Может
быть,  он обманул  меня... Хотела  же я  его обмануть!.. О нет! Он для этого
слишком благороден... Он не то что я! И из чего я так торопилась? сейчас все
разболтала?  (Вздохнув.) Мало чего нет? Если бы я могла предвидеть... Как  я
хитрила, как я лгала перед ним... а он! Как он смело и свободно говорил... Я
склонялась перед ним... Это человек! Я его еще не знала... Он должен уехать.
Если он  останется...  Я чувствую, я  дойду  до  того, что  я потеряю всякое
уважение к самой себе... Он должен уехать, или я погибла! Я ему напишу, пока
он еще  не успел  увидаться с  Верой... Он должен уехать!  (Быстро уходит  в
кабинет.)
        "ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ"
     Театр  представляет  большие пустые сени.  Стены  голые, пол  неровный,
каменный, шесть кирпичных  выбеленных и облупленных колонн, по три с каждого
бока, поддерживают потолок. Налево  два открытых окна и дверь в сад. Направо
дверь в  коридор, ведущий к главному дому; прямо железная дверь в  кладовую.
Возле первой  колонны направо садовая зеленая скамья, в одном углу несколько
лопат, леек и горшков. Вечер. Красные лучи солнца падают сквозь окна на пол.
     Катя (входит из двери направо, проворно идет к  окну и глядит некоторое
время  в сад).  Нет, не видать.  А мне  сказали,  что он пошел в  оранжерею.
Знать, еще не  вышел оттуда. Что  ж,  подожду,  пока мимо пойдет. Ему другой
дороги  нету...  (Вздыхает и прислоняется  к окну.)  Он,  говорят,  уезжает.
(Вздыхает опять.) Как  же это мы без  него будем...  Бедная барышня! Как она
меня просила... Что ж, отчего не услужить? Пусть поговорит с ней напоследях.
Экая теплынь сегодня! А, кажись, дождик накрапывает... (Опять взглядывает из
окна и  вдруг  подается  назад.) Да  уж они не  сюда ли?..  Точно сюда.  Ах,
батюшки...
     Хочет убежать, но не успевает еще дойти до двери коридора, как уже
     из саду входит Шпигельский с Лизаветой Богдановной.
     Катя прячется за колонну.
     Шпигельский (отряхивая  шляпу).  Мы  можем здесь дождик  переждать.  Он
скоро пройдет.
     Лизавета Богдановна. Пожалуй.
     Шпигельский (оглядываясь). Что это за строение? Кладовая, что ли?
     Лизавета  Богдановна  (указывая на железную дверь).  Нет,  кладовая вот
где.  Эти сени, говорят, Аркадия Сергеича батюшка  пристроил, когда из чужих
краев вернулся.
     Шпигельский. А! я вижу, в чем дело: Венеция, сударь ты мой. (Садится на
скамью.) Присядемте.
     Лизавета Богдановна садится.
     А  признайтесь,  Лизавета Богдановна, дождик  этот  некстати  пошел. Он
перервал наши объясненья на самом чувствительном месте.
     Лизавета Богдановна (опустив глаза). Игнатий Ильич...
     Шпигельский. Но никто нам не мешает возобновить наш разговор... Кстати,
вы говорите, Анна Семеновна не в духе сегодня?
     Лизавета Богдановна. Да, не в духе. Она даже обедала у себя в комнате.
     Шпигельский. Вот как! Экое несчастье, подумаешь!
     Лизавета  Богдановна.  Она сегодня поутру застала  Наталью  Петровну  в
слезах...  с  Михаилом  Александрычем...  Он,  конечно,   свой  человек,  но
все-таки... Впрочем, Михайло Александрыч обещался все объяснить.
     Шпигельский. А! Ну, напрасно  ж она тревожится. Михайло Александрыч, по
моему  мнению, никогда не был  человеком  опасным, а уж теперь-то менее, чем
когда-нибудь.
     Лизавета Богдановна. А что?
     Шпигельский.  Да  так.  Больно  умно говорит.  У кого  сыпью, а  у этих
умников все язычком выходит, болтовней. Вы, Лизавета Богдановна, и вперед не
бойтесь болтунов: они не опасны, а вот те, что больше молчат, да с придурью,
да темпераменту много, да затылок широк, те вот опасны.
     Лизавета  Богдановна   (помолчав).  Скажите,  Наталья  Петровна   точно
нездорова?
     Шпигельский. Так же нездорова, как мы с вами.
     Лизавета Богдановна. Она за обедом ничего не кушала.
     Шпигельский. Не одна болезнь отнимает аппетит.
     Лизавета Богдановна. Вы у Большинцова обедали?
     Шпигельский. Да, у него... Я к нему съездил. И для вас только вернулся,
ей-богу.
     Лизавета Богдановна.  Ну,  полноте. А знаете  ли  что,  Игнатий  Ильич?
Наталья Петровна  за  что-то  на  вас  сердится...  Она за столом не  совсем
выгодно об вас отозвалась.
     Шпигельский.  В самом деле? Видно,  барыням не по нутру,  коли у нашего
брата глаза зрячие. Делай по-ихнему, помогай им -  да и притворяйся еще, что
не понимаешь их. Вишь, какие! Ну, однако, посмотрим. И Ракитин,  чай, нос на
квинту повесил?
     Лизавета  Богдановна.  Да,  он  сегодня  тоже  как  будто  не  в  своей
тарелке...
     Шпигельский. Гм. А Вера Александровна? Беляев?
     Лизавета Богдановна. Все, таки решительно все не в духе.  Я,  право, не
могу придумать, что с ними сегодня со всеми?
     Шпигельский.  Много  будете  знать,  до  времени  состаритесь, Лизавета
Богдановна... Ну,  впрочем,  бог с  ними. Поговоримте лучше об  нашем  деле.
Дождик-то, вишь, все еще не перестал... Хотите?
     Лизавета Богдановна (жеманно опустив глаза). Что вы у меня спрашиваете,
Игнатий Ильич?
     Шпигельский.  Эх,  Лизавета Богдановна, позвольте вам заметить: что вам
за охота  жеманиться,  глаза  вдруг эдак опускать? Мы  ведь  с вами люди  не
молодые! Эти церемонии,  нежности, вздохи  - это  все  к нам нейдет. Будемте
говорить спокойно, дельно, как оно  и прилично людям наших лет. Итак,  вот в
чем вопрос: мы друг другу  нравимся... по крайней мере я  предполагаю, что я
вам нравлюсь.
     Лизавета Богдановна (слегка жеманясь). Игнатий Ильич, право...
     Шпигельский. Ну да, да, хорошо. Вам, как женщине, оно даже и следует...
эдак того... (показывает рукой) пофинтить то есть. Стало быть, мы друг другу
нравимся. И  в  других отношениях мы  тоже  под  пару. Я, конечно,  про себя
должен сказать, что я человек  рода не высокого: ну да ведь и вы не знатного
происхождения. Я человек небогатый; в противном случае я бы ведь и того-с...
(Усмехается.) Но практика у меня порядочная, больные мои не все мрут; у вас,
по  вашим словам, пятнадцать тысяч наличных денег; это все, изволите видеть,
недурно.  Притом  же вам, я воображаю, надоело вечно жить в гувернантках, ну
да и с старухой  возиться,  вистовать ей в преферанс и поддакивать  -  тоже,
должно быть, не весело. С  моей стороны, мне не то  чтобы наскучила холостая
жизнь,  а стареюсь я, ну  да  и  кухарки меня грабят;  стало быть, оно  все,
знаете  ли,  приходится  под  лад.  Но   вот  в  чем  затруднение,  Лизавета
Богдановна: мы ведь друг друга вовсе не  знаем, то есть, по  правде сказать,
вы меня  не знаете... Я-то  вас знаю. Мне  ваш характер  известен. Не скажу,
чтобы за  вами  не  водилось  недостатков.  Вы,  в девицах  будучи, маленько
окисли, да  ведь это не беда. У хорошего  мужа  жена что мягкий  воск.  Но я
желаю, чтобы и вы меня знали перед свадьбой; а то вы, пожалуй, потом на меня
пенять станете... Я вас обманывать не хочу.
     Лизавета Богдановна (с достоинством). Но, Игнатий Ильич, мне кажется, я
тоже имела случай узнать ваш характер...
     Шпигельский. Вы? Э, полноте... Это не женское дело.
     Ведь  вы,  например,  чай,  думаете,  что  я  человек  веселого нрава -
забавник, а?
     Лизавета  Богдановна.  Мне  всегда  казалось,  что  вы  очень  любезный
человек...
     Шпигельский.  То-то  вот  и  есть. Видите,  как  легко можно ошибиться.
Оттого,  что  я перед чужими дурачусь, анекдотцы им рассказываю, прислуживаю
им, вы уж и подумали, что я в самом деле веселый человек. Если б я  в них не
нуждался, в этих чужих-то, да я бы  и  не  посмотрел на них...  Я  и то, где
только можно, без большой опасности, знаете, их же самих на смех поднимаю...
Я, впрочем, не обманываю себя; я знаю, иные господа, которым и нужен-то я на
каждом  шагу, и скучно-то без меня, почитают себя вправе меня презирать;  да
ведь и я у них не в долгу. Вот хоть бы  Наталья Петровна... Вы думаете, я не
вижу ее насквозь?  (Передразнивая ее.) "Любезный доктор, я вас, право, очень
люблю... у вас такой злой язык..."-хе-хе, воркуй, голубушка, воркуй. Ух, эти
мне  барыни! И улыбаются-то  они вам и глазки эдак щурят, а на лице написана
гадливость... Брезгают они нами, что ты будешь делать! Я понимаю, почему она
сегодня  дурно обо  мне  отзывается. Право, эти  барыни  удивительный народ!
Оттого  что  они каждый  день одеколоном моются  да  говорят  эдак небрежно,
словно роняют слова- подбирай, мол, ты!-уж они и воображают, что их за хвост
поймать нельзя. Да, как бы не так! Такие же смертные, как и все мы, грешные!
     Лизавета Богдановна. Игнатий Ильич... Вы меня удивляете.
     Шпигельский.  Я знал, что я  вас удивлю. Вы, стало быть, видите, что  я
человек не веселый вовсе,  может быть, даже и не слишком добрый... Но я тоже
не хочу  прослыть  перед  вами тем, чем  я  никогда не был. Как я ни ломаюсь
перед господами,  шутом  меня никто не видал,  по  носу  меня еще  никто  не
щелкнул. Они меня даже, могу сказать, побаиваются; они знают, что я кусаюсь.
Однажды,  года  три тому назад, один господин,  черноземный  такой, сдуру за
столом  взял да  мне в волосы редьку воткнул. Что вы думаете? Я его в ту  же
минуту  и  не горячась,  знаете,  самым  вежливым образом вызвал  на  дуэль.
Черноземного  от  испуга  чуть  паралич  не  хватил;  хозяин  извиниться его
заставил  - эффект  вышел необыкновенный!.. Я,  признаться сказать,  наперед
знал,  что  он  драться  не  станет.  Вот, видите  ли,  Лизавета Богдановна,
самолюбия  у меня тьма; да  жизнь уж такая вышла. Таланты тоже не большие...
учился я  кой-как. Доктор я плохой, перед вами мне нечего скрываться, и Если
вы  когда  у  меня  занеможете, не  я  вас  лечить  стану.  Кабы  таланты да
воспитание, я бы в  столицу  махнул.  Ну, для  здешних  обывателей, конечно,
лучшего доктора и не надо. Что же касается собственно
     моего нрава, то я должен предуведомить вас, Лизавета Богдановна: дома я
угрюм,  молчалив, взыскателен;  не сержусь, когда мне угождают и услуживают;
люблю, чтобы замечали мои привычки  и  вкусно меня кормили; а впрочем, я  не
ревнив и не скуп, и в  моем отсутствии вы можете делать все, что вам угодно.
Об романтической эдакой любви между нами, вы понимаете, и говорить нечего; а
впрочем, я воображаю, что со мной еще можно жить под одной крышей... Лишь бы
мне  угождали  да  не  плакали  при мне, этого  я  терпеть  не могу!  А я не
придирчив. Вот вам моя исповедь. Ну-с, что вы теперь скажете?
     Лизавета  Богдановна. Что мне вам сказать, Игнатий Ильич... Если  вы не
очернили себя с намерением...
     Шпигельский. Да чем  же я себя очернил? Вы не забудьте того, что другой
бы на моем месте  преспокойно промолчал  бы  о  своих недостатках,  благо вы
ничего не заметили,  а после свадьбы, шалишь, после свадьбы поздно. Но я для
этого слишком горд.
     Лизавета Богдановна взглядывает на него.
     Да, да,  горд... как вы ни  изволите  глядеть на  меня.  Я  перед  моей
будущей женой притворяться и лгать не намерен, не только из  пятнадцати, изо
ста тысяч; а  чужому  я  из-за  куля муки низехонько поклонюсь. Таков уж мой
нрав...  Чужому-то я зубы скалю, а внутренне думаю: экой ты болван,  братец,
на какую удочку идешь;  а с вами я говорю, что думаю. То есть,  позвольте, и
вам я не все говорю, чт