нее ругался  и  грозил,  выпуская одну за другою удавленно хриплые,
грубые  ноты. Я  присоседился  к Сусанне  и,  выждав  первую минутную паузу,
спросил ее, так же ли она любит- музыку, как ее батюшка?
     Она отклонилась, как будто я толкнул ее, и промолвила отрывисто:
     - Кто?
     - Ваш батюшка,- повторил я,- господин Ратч.
     - Господин Ратч мне не отец.
     - Не  отец?  Извините  меня...  Я, должно быть, не так понял... Но  мне
помнится, Александр Давыдыч...
     Сусанна посмотрела на меня пристально и пугливо.
     - Вы не поняли господина Фустова. ГосподинРатч мойвотчим. Я помолчал.
     -  И вы музыки не любите?  -  начал я снова.  Сусанна опять  глянула на
меня.  Решительно,  в  ее  глазах было что-то  одичалое.  Она, очевидно,  не
ожидала и не желала продолжения нашего разговора.
     - Я вам этого не сказала,- медленно произнесла она.
     -  Tpv-ту-ту-ту-ту-у-у...-со   внезапною   яростью   пробурчал   фагот,
выделывая  окончательную  фиоритуру.  Я обернулся, увидал  раздутую,  как  у
удава, под  оттопыренными  ушами,  красную  шею  г.  Ратча,  и очень он  мне
показался гадок.
     - Но этого... инструмента вы, наверно, не любите,-сказал я вполголоса.
     - Да... я не люблю,- отвечала она, как бы поняв мои тайный намек.
     "Вот как!" - подумал я и словно чему-то обрадовался.
     -  Сусанна  Ивановна,-  проговорила вдруг  Элеонора  Кар-повна на своем
немецко-русском языке,- музыку очень любит  и очень сама прекрасно играет на
фортепиано,  только она не хочет играть на фортепиано, когда ее очень просят
играть.
     Сусанна ничего не ответила Элеоноре Карповне - она даже не поглядела на
нее и  только слегка, под опущенными веками, повела глазами в ее сторону. По
одному этому  движению,- по движению ее зрачков,- я мог понять,  какого рода
чувства Сусанна питала ко второй супруге своего вотчима... И я опять чему-то
порадовался.
     Между  тем  дуэт  кончился.  Фустов  встал   и,  нерешительными  шагами
приблизившись к  окну, возле  которого  мы  сидели с Сусанной,  спросил  ее,
получила  ли  она  от  Ленгольда  ноты,  которые  тот обещался  выписать  из
Петербурга.
     - Попурри из "Роберта-Дьявола",- прибавил он, обращаясь ко мне,- из той
новой оперы, о которой теперь все так кричат.
     -  Нет,  не  получила,- отвечала Сусанна и, повернувшись  лицом к окну,
поспешно  прошептала:  -  Пожалуйста,   Александр  Давыдыч,  прошу  вас,  не
заставляйте меня играть сегодня! я совсем не расположена.
     - Что такое? "Роберт-Дьявол" Мейербера! - возопил подошедший к нам Иван
Демьяныч,- пари держу,  что вещь отличная! Он жид, а все жиды,  так же как и
чехи, урожденные музыканты! Особенно жиды. Не  правда ли,  Сусанна Ивановна?
Ась? Ха-ха-ха-ха!
     В  последних  словах  г.  Ратча,  и  на этот  раз в самом  его  хохоте,
слышалось  нечто  другое,  чем  обычное его  глумление,-  слышалось  желание
оскорбить. Так по крайней мере мне показалось и так поняла  его Сусанна. Она
невольно дрогнула, покраснела, закусила нижнюю губу. Светлая точка, подобная
блеску слезы,  мелькнула у ней на реснице,  и, быстро поднявшись,  она вышла
вон из комнаты.
     - Куда же вы, Сусанна Ивановна?-закричал ей вслед г. Ратч.
     - А  вы оставьте ее, Иван Демьяныч,-  вмешалась Элеонора Карповна.-Wenn
sie einmal so etwas im Kopf hat...'
     -  Натура  нервозная,- промолвил  Ратч,  повернувшись  на  каблуках,  и
шлепнул себя по ляжке,- plexus Solaris 2 страдает.  О! да вы не смотрите так
на меня,  Петр  Гаврилыч! Я и анатомией занимался, ха-ха! Я  и лечить  могу!
Спросите вот Элеонору  Карповну... Все ее недуги я  излечиваю!  Такой у меня
есть способ.
     -  А  вы  все  должны  шутки  шутить,  Иван  Демьяныч,-  отвечала та  с
неудовольствием, между тем как Фустов, посмеиваясь  и  приятно  покачиваясь,
'глядел на обоих супругов.
     -  И   почему  же  не  шутить,  mein  Mutterchen?5  -   подхватил  Иван
Демьяныч.-Жизнь нам дана для  пользы, а больше для  красы, как  сказал  один
известный стихотворец. Колька, утри свой нос, дикобраз!
        "IX"
     - Я сегодня по твоей милости был в весьма неловком положении,-  говорил
я в тот же вечер  Фустову, возвращаясь  с  ним домой.- Ты  мне  сказал,  что
эта... как бишь ее? Сусанна - дочь господина Ратча, а она его падчерица.
     - В самом  деле!  Я тебе сказал, что она его дочь? Впрочем... не все ли
равно?
     -  Этот Ратч,- продолжал я...-  Ах, Александр! как  он мне не нравится!
Заметил ты,  с  какой он  особенной  насмешкой  отозвался сегодня при  ней о
жидах? Разве она... еврейка?
     Фустов шел впереди,  размахивая руками, было холодно, снег хрустел, как
соль, под ногами.
     - Да,  помнится, что-то такое я слышал,-  промолвил  он  наконец...- Ее
мать была, кажется, еврейского происхождения.
     Когда  ей взбредет  что-нибудь  в  голову  (нем.).  Солнечное сплетение
(лат.). 3 Мамочка? (нем.)
     - Стало быть, господин Ратч женился в первый раз на вдове?
     - Вероятно.
     - Гм... А этот Виктор, что не пришел вчера, тоже его пасынок?
     -  Нет... это настоящий его сын. Впрочем, я, ты знаешь, в чужие дела не
вмешиваюсь и не люблю расспрашивать. Я не любопытен.
     Я прикусил язык. Фустов все спешил вперед. Подходя к дому, я нагнал его
и заглянул ему в лицо.
     - А что? - спросил я,- Сусанна, точно, хорошая музыкантша?
     Фустов нахмурился.
     - Она хорошо играет  на фортепиано,- проговорил он сквозь зубы.- Только
она  очень  дика,  предваряю! -  прибавил он  с  легкою ужимкой.  Он  словно
раскаивался в том, что познакомил меня с нею.
     Я умолк, и мы расстались.
        "Х"
     На следующее утро я опять отправился к Фустову. Сидеть у него по  утрам
стало  для меня потребностью.  Он принял меня ласково по  обыкновению,  но о
вчерашнем  посещении  -  ни  слова!  Как  воды  в  рот  набрал.  Я  принялся
перелистывать последний No "Телескопа".
     Новое лицо вошло в комнату.  Оно  оказалось тем самым сыном  г.  Ратча,
Виктором, на отсутствие которого накануне пенял его
     отец.
     Это был молодой человек, лет восемнадцати, уже испитой и нездоровый,  с
сладковато-наглою  усмешкой  на  нечистом  лице,  с выражением  усталости  в
воспаленных  глазках. Он  походил на отца, только черты его были меньше и не
лишены приятности. Но в самой этой приятности было что-то нехорошее. Одет он
был  очень неряшливо,  на мундирном сюртуке его недоставало  пуговицы,  один
сапог лопнул, табаком так и разило от него.
     - Здравствуйте,- проговорил он  сиплым  голосом  и  с  теми  особенными
подергиваньями плеч  и головы, которые я всегда замечал  у избаловавшихся  и
самоуверенных  молодых людей.-  Думал  в университет, а попал  к вам.  Грудь
что-то заложило. Дайте-ка сигарку.- Он прошел через всю комнату, вяло волоча
ноги и не вынимая рук из карманов панталон, и грузно бросился на диван.
     - Вы простудились?  - спросил Фустов и познакомил нас друг с другом. Мы
были оба студентами, но находились на разных факультетах.
     - Нет!.. Какое! Вчера, признаться сказать...  (тут господин Ратч junior
'  улыбнулся  во  весь рот, опять-таки не  без  приятности, но  зубы  у него
оказались дурные)  выпито  было,  сильно выпито. Да.- Он закурил  сигарку  и
откашлянулся.- Обиходова провожали.
     - А он куда едет?
     -  На Кавказ,  и  возлюбленную  свою  туда  же  тащит. Вы  знаете,  ту,
черноглазую, с веснушками. Дурак!
     - Ваш батюшка вчера  о вас спрашивал,- заметил Фустов. Виктор сплюнул в
сторону.
     - Да, я слышал. Вы вчера забрели в наш табор. Ну и что ж? музицировали?
     - По обыкновению.
     - А она... Небось перед новым-то  гостем  (тут  он ткнул  головой в мою
сторону) поломалась? Играть не стала?
     - Вы это о ком говорите? - спросил Фустов.
     -  Да, разумеется,  о  почтеннейшей Сусанне Ивановне! Виктор развалился
еще покойнее, округленно поднял руку
     над головой, посмотрел себе на ладонь и глухо фыркнул.
     Я взглянул на Фустова. Он только плечом пожал, как бы
     желая дать мне понять, что с такого оболтуса и спрашивать
     нечего.
        "XI"
     Виктор принялся говорить, глядя в потолок, не спеша и  в нос, о театре,
о двух ему знакомых актерах,  о какой-то  Серафиме  Серафимовне, которая его
"надула",  о  новом  профессоре  Р.,  которого  обозвал  скотиной,-  потому,
представьте, что урод  выдумал? Каждую лекцию с переклички начинает,  а  еще
либералом  считается! В кутузку  я  бы всех ваших  либералов  запрятал!-  и,
обратившись наконец всем  лицом и телом  к  Фустову, промолвил полужалобным,
полунасмешливым голосом:
     - Что я вас хотел попросить,  Александр Давыдыч... Нельзя ли как-нибудь
старца моего  вразумить... Вы вот дуэты  с ним разыгрываете... Дает мне пять
синеньких в месяц... Это что же такое?! На табак не хватает. Еще толкует: не
делай долгов! Я бы его  на мое место посадил и посмотрел бы! Я ведь  никаких
пенсий не получаю;
     не то  что  иные  (Виктор  произнес  это последнее  слово  с  особенным
ударением).  А  деньжищев у него  много, я знаю. Со мной Лазаря петь нечего,
меня не проведешь. Шалишь! Руки-то себе нагрел тоже... ловко!
     Фустов искоса глянул на Виктора.
     - Пожалуй,- начал  он,-  я скажу вашему  батюшке.  А то, если хотите, я
могу... пока... небольшую сумму...
     1 Младший (лат.).
     - Нет, что ж?  Уж лучше старика умаслить... Впрочем,- прибавил  Виктор,
почесав себе нос всею пятерней,- дайте, коли можете, рублей двадцать пять...
Сколько бишь я вам должен?
     - Вы у меня восемьдесят пять рублей заняли.
     - Да... Ну это, стало,  выйдет... всего сто десять  рублей. Я вам отдам
все разом.
     Фустов вышел  в  другую  комнату,  вынес двадцатипятирублевую бумажку и
молча  подал ее Виктору. Тот взял ее, зевнул во  все горло, не закрывая рта,
промычал: "Спасибо!"-и, поеживаясь и потягиваясь, приподнялся с дивана.
     - Фу! однако... что-то скучно,- пробормотал он,- пойти разве в Италию.
     Он направился к двери.
     Фустов посмотрел ему вслед. Казалось, он боролся сам с собой.
     - О какой вы это пенсии сейчас упомянули,  Виктор  Ива-ныч?- спросил он
наконец.
     Виктор остановился на пороге и надел фуражку.
     -  А  вы  не  знаете?  Сусанны  Ивановны  пенсии...  Она  ее  получает.
Прелюбопытный,  доложу  вам, анекдот!  Я  когда-нибудь  вам расскажу.  Дела,
батюшка, дела! А вы старца-то, старца не забудьте, пожалуйста.  Кожа у него,
конечно, толстая, немецкая, да  еще с русской выделкой, а все пронять можно.
Только чтоб Элеонорки, мачехи моей, при этом не было! Папашка ее боится, она
все своим прочит. Ну, да вы сами дипломат! Прощайте!
     - Экая,  однако, дрянь этот мальчишка!  - воскликнул Фустов, как только
захлопнулась дверь,
     Лицо у  него горело как в огне, и он от меня  отворачивался. Я не  стал
его расспрашивать и вскоре удалился.
        "XII"
     Весь тот  день  я  провел  в  размышлениях о Фустове, о Сусанне,  об ее
родственниках; мне  смутно чудилось нечто похожее на семейную драму. Сколько
я мог судить, мой приятель был неравнодушен к Сусанне. Но она? Любила ли она
его?  Отчего  она  казалась  такою  несчастною? И  вообще  что  она  была за
существо? Эти вопросы беспрестанно приходили мне  на  ум. Темное, но сильное
чувство  говорило  мне,  что  за  разрешением их не следовало  обращаться  к
Фустову.  Кончилось тем, что я на следующий день отправился один в дом  к г.
Ратчу.
     Мне стало вдруг  очень  совестно  и неловко, как  только  я  очутился в
маленькой темной  передней. "Она и не покажется, пожалуй,-- мелькнуло у меня
в голове,- придется сидеть с гнусным  ветераном и с его кухаркой-женой... Да
и наконец,  если даже она появится, что же из этого? Она и  разговаривать не
станет... Уж больно неласково обошлась она со мной намедни. Зачем же я
     пришел?"  Пока я все это соображал, казачок побежал доложить обо мне, и
в  соседней комнате, после двух или трех  недоумевающих: "Кто такое? Кто, ты
говоришь?"-послышалось тяжелое шарканье туфель, дверь слегка растворилась, и
в щели между  обеими  половинками  выставилось лицо  Ивана  Демьяныча,  лицо
взъерошенное и угрюмое.  Оно уставилось на  меня  и не тотчас изменило  свое
выражение...  Видно,  г.  Ратч не  сразу  узнал  меня,  но  вдруг  щеки  его
округлились, глаза  сузились  и  из раскрывшегося  рта,  вместе  с  хохотом,
вырвалось восклицание:
     - А, батюшка, почтеннейший! Это вы? Милости просим! Я последовал за ним
тем  неохотнее,  что,  мне  казалось,  этот  приветливый,  веселый  г.  Ратч
внутренне посылает меня к черту. Однако делать было нечего. Он привел меня в
гостиную,  и   что   же!   в  гостиной  сидела   Сусанна  перед   столом  за
приходо-расходной  книгой. Она глянула на меня своими  сумрачными  глазами и
чуть-чуть  прикусила  ногти  пальцев  на  левой  руке... такая  у  ней  была
привычка, я заметил, привычка, свойственная  нервическим людям.  Кроме ее, в
комнате никого не было.
     - Вот, сударь,- начал г. Ратч и ударил себя по ляжке,- в каких занятиях
вы нас  с Сусанной  Ивановной застали: счетами  занимаемся.  Супруга  моя  в
"арихметике"  не сильна,  а я, признаться, глаза  свои берегу. Без  очков не
могу читать,  что прикажете делать?  Пускай же  молодежь потрудится,  ха-ха!
Порядок требует. Впрочем, дело  не к спеху... Спешить, смешить, блох ловить,
ха-ха! •
     Сусанна закрыла книгу и хотела удалиться.
     -  Постой, однако, постой,- заговорил  г. Ратч.- Что  за беда, что не в
туалете...  (На  Сусанне было очень старенькое,  почти  детское  платьице  с
короткими рукавчиками.) Дорогой гость не взыщет, а мне бы только позапрошлую
неделю очистить... Вы позволите? - обратился он  ко мне.- Мы  ведь с вами не
на церемониалах!
     - Сделайте одолжение, не стесняйтесь,-воскликнул я.
     - То-то, мой батюшка почтеннейший; вам самим известно:
     покойный государь Алексей Михайлович Романов говаривал:
     "Делу время, а потехе минуту!" А мы самому делу одну минуту посвятим...
ха-ха!  Какие  же это  тринадцать  рублей  тридцать  копеек?  -  прибавил он
вполголоса, повернувшись ко мне спиной.
     -  Виктор   взял   у  Элеоноры   Карповны;  он  сказал,  что   вы   ему
разрешили,-отвечала также вполголоса Сусанна.
     - Сказал...  сказал... разрешил...- проворчал Иван Демья-ныч.- Кажется,
я тут сам налицо. Спросить бы могли. А те семнадцать рублей кому пошли?
     - Мебельщику.
     - Да... мебельщику. Это за что же?
     - По счету.
     - По  счету. Покажь-ка! - Он вырвал у Сусанны книгу и, насадив  на  нос
круглые очки в серебряной оправе, стал водить
     пальцем по  строкам.-Мебельщику... мебельщику...  Вам бы лишь бы деньги
из дому  вон! Вы рады!.. Wie die Croaten!' По счету! А впрочем,- прибавил он
громко и  снова поворотился ко мне лицом и очки с  носу сдернул,- что же это
я, в  самом деле!  Этими  дрязгами можно и после заняться. Сусанна Ивановна,
извольте-ка оттащить на место эту бухгалтерию, да пожалуйте к нам обратно  и
восхитите слух  сего  любезного посетителя вашим мусикийским орудием, сиречь
фортепианною игрой... А? Сусанна отвернула голову.
     - Я бы очень был счастлив,- поспешно промолвил  я,- очень  было бы  мне
приятно послушать  игру Сусанны Ивановны. Но я ни за что в свете не желал бы
беспокоить...
     -  Какое беспокойство,  что вы!  Ну-с,  Сусанна  Ивановна,  eins, zwei,
drei!2
     Сусанна ничего не отвечала и вышла вон.
        "XIII"
     Я не ожидал, что она вернется; но она скоро появилась снова:
     даже  платья не  переменила и,  присев  в  угол,  раза  два внимательно
посмотрела  на  меня. Почувствовала  ли  она  в  моем  обращении  с  нею  то
невольное,   мне   самому   неизъяснимое   уважение,  которое,  больше   чем
любопытство, больше даже чем участие,  она во мне возбуждала,  находилась ли
она в  тот день в смягченном  расположении духа, только она  вдруг подошла к
фортепиано и, нерешительно положив  руку на клавиши и склонив немного голову
через плечо назад ко мне, спросила меня, что я хочу, чтоб  она сыграла? Я не
успел еще ответить, как она уже села, достала ноты, торопливо  их развернула
и начала играть. Я с детства любил музыку, но в то время я еще плохо понимал
ее, мало был знаком с произведениями великих мастеров, и если бы  г. Ратч не
проворчал с некоторым неудовольствием: "Aha!  wieder dieser Beethoven!" 3, я
бы  не догадался,  что именно выбрала Сусанна. Это была, как я потом  узнал,
знаменитая Ф-мольная соната, opus 57. Игра Сусанны меня поразила несказанно:
я не ожидал такой  силы, такого огня, такого смелого размаха. С самых первых
тактов  стремительно-страстного  allegro, начала  сонаты, я  почувствовал то
оцепенение, тот холод и сладкий ужас  восторга, которые мгновенно охватывают
душу, когда в нее неожиданным налетом вторгается красота. Я не пошевельнулся
ни одним членом до самого конца;
     я все хотел и  не смел вздохнуть. Мне пришлось сидеть сзади Сусанны, ее
лица я не мог видеть; я видел только,  как ее темные длинные волосы  изредка
прыгали и бились по плечам, как порывисто
     1 Как кроаты! (нем.)
     2 Раз, два три! (нем.)
     8 Ax! опять этот Бетховен! (нем.)
     покачивался ее  стан и как ее тонкие руки и  обнаженные локти двигались
быстро и несколько угловато. Последние отзвучия замерли. Я вздохнул наконец.
Сусанна продолжала сидеть перед фортепиано.
     - Ja, ja,- заметил г. Ратч, который, впрочем, тоже слушал внимательно,-
romantische  Musik!' Это  нынче  в  моде. Только  зачем нечисто  играть!  Э?
Пальчиком  по двум  нотам разом -зачем? Э? То-то;  нам все поскорей хочется,
поскорей. Этак горячей  выходит.  Э? Блины горячие!  -  задребезжал он,  как
разносчик.
     Сусанна слегка обратилась  к  г.  Ратчу; я  увидел лицо ее  в  профиль.
Тонкая  бровь  высоко  поднялась  над  опущенной  ве-кой,  неровный  румянец
разлился по щеке, маленькое ухо рдело под закинутым локоном.
     -  Я  всех  лучших  виртуозов  самолично  слышал,-  продолжал  г. Ратч,
внезапно нахмурившись,- и все они  перед покойным Фильдом-тьфу! Нуль! зеро!!
Das war  ein Keri! Und  ein  so  reines Spiel!2  И  композиции  его  - самые
прекрасные! А  все  эти  новые "тлу-ту-ту" да  "тра-та-та", это,  я полагаю,
больше для школяров  писано. Da  braucht  man  keine Delicatesse!3 Хлопай по
клавишам как попало...  Не  беда!  Что-нибудь выйдет!  Janitscha-ren-Musik!1
Пхе! (Иван Демьяныч утер себе лоб платком.)  Впрочем, я это говорю не на ваш
счет,  Сусанна  Ивановна; вы  играли  хорошо  и моими  замечаниями не должны
обижаться.
     - У  всякого  свой вкус,-  тихим голосом заговорила Сусанна,  и губы ее
задрожали,- а  ваши замечанья, Иван  Демьяныч,  вы знаете,  меня обидеть  не
могут.
     - О, конечно!  Только вы не  полагайте,- обратился  ко  мне  Ратч,-  не
извольте полагать, милостивый государь, что сие происходит от излишней нашей
доброты и якобы кротости душевной;
     а  просто  мы  с  Сусанной  Ивановной   воображаем  себя  столь  высоко
вознесенными, что у-у!  Шапка назад валится, как  говорится по-русски, и уже
никакая  критика до нас досягать  не может. Самолюбие,  милостивый государь,
самолюбие! Оно нас доехало, да, да!
     Не без изумления слушал я Ратча. Желчь, желчь ядовитая так и закипала в
каждом его слове... И  давно же она накопилась! Она душила его. Он попытался
закончить свою тираду обычным смехом,- и судорожно, хрипло закашлял. Сусанна
словечка  не  проронила в  ответ ему,  только  головой  встряхнула,  и  лицо
приподняла, да, взявшись обеими руками за локти, прямо уставилась на него. В
глубине  ее  неподвижных  расширенных  глаз глухим,  незагасимым огнем тлела
стародавняя ненависть. Жутко мне стало.
     - Вы принадлежите к двум различным музыкальным поко-
     1 Да, да, романтическая  музыка!  (нем.) Вот это был молодчина! И такая
чистая ягра\-(шм.) Тут не нужно  особых тонкостей! (нем.) Янычарская музыка!
(нем.)
     леньям,- начал я с насильственною развязностью, самою этою развязностью
желая дать понять, что я ничего не замечаю,- а потом