у не удивительно, что вы
не сходитесь в своих мнениях... Но, Иван Демьяныч, вы мне позволите стать на
сторону... более молодого поколения. Я профан,  конечно;  но  признаюсь вам,
ничего в музыке еще не произвело на меня такого  впечатления, как  та... как
то, что Сусанна Ивановна нам сейчас сыграла. Ратч вдруг накинулся на меня.
     - И почему вы полагаете,- закричал он, весь еще багровый от кашля,- что
мы желаем  завербовать вас  в  наш лагерь? (Он  выговорил Lager по-немецки.)
Нисколько нам это  не нужно, бардзо  дзенкуем!' Вольному воля, спасенному  -
спасение!  А что касательно двух  поколений, то это точно: нам,  старикам, с
вами,  молодыми,  жить  трудно,  очень трудно! Наши  понятия  ни  в  чем  не
согласны: ни в художестве,  ни в  жизни,  ни даже  в морали.  Не правда  ли,
Сусанна Ивановна?
     Сусанна усмехнулась презрительною усмешкой.
     -  Особенно насчет, как вы говорите, морали наши понятия  не сходятся и
не  могут сходиться,- ответила  она, и  что-то  грозное  пробежало у ней над
бровями, а губы по-прежнему слабо трепетали.
     - Конечно, конечно!-подхватил Ратч.- Я не филозОф!  Я не  умею стать...
этак, высоко! Я человек простой, раб предрассудков, да!
     Сусанна опять усмехнулась.
     - Мне кажется, Иван Демьяныч, и вы иногда умели ставить себя выше того,
что называют предрассудками.
     - Wie so? To есть как же это? Я вас не понимаю.
     - Не понимаете? Вы так забывчивы! Г-н Ратч словно потерялся.
     - Я... я... - повторил он.- Я...
     - Да, вы, господин Ратч. Последовало небольшое молчание.
     -  Однако позвольте, позвольте,-начал было г. Ратч,- как вы  можете так
дерзко...
     Сусанна внезапно вытянулась во весь рост и, не  выпуская  из рук локтей
своих, стискивая их, перебирая по  ним пальцами,  остановилась перед Ратчем.
Казалось,  она вызывала  его на  борьбу,  она наступала  на  него.  Лицо  ее
преобразилось: оно стало  вдруг, в мгновение  ока,  и  необычайно красиво  и
страшно; каким-то веселым и холодным блеском - блеском стали - заблестели ее
тусклые  глаза;  недавно  еще   трепетавшие  губы  сжались  в  одну  прямую,
неумолимо-строгую черту.  Сусанна  вызывала  Ратча, но  тот,  как говорится,
воззрился  в  нее и вдруг умолк и опустился, как  мешок, и голову  втянул  в
плечи, и  даже ноги  подобрал.  Ветеран  двенадцатого  года струхнул; в этом
нельзя было сомневаться.
     1 Премного благодарны! (польск.)
     Сусанна медленно  перевела  глаза свои с него на меня, как  бы призывая
меня  в  свидетели  своей  победы  и  унижения  врага,  и, в  последний  раз
усмехнувшись, вышла вон из комнаты.
     Ветеран остался несколько  времени неподвижен на своем кресле; наконец,
точно вспомнив забытую роль, он встрепенулся, встал и, ударив меня по плечу,
захохотал своим зычным хохотом:
     - Вот, подите вы, ха-ха-ха! кажется,  не первый десяток живем мы с этою
барышней, а никогда она не может понять, когда я шутку шучу и когда говорю в
суриозе!  Да и вы, почтеннейший, кажется,  недоумеваете... Ха-ха-ха! Значит,
вы еще старика Ратча не знаете!
     "Нет... Я  теперь  тебя  знаю",- думал  я не  без  некоторого  страха и
омерзения.
     - Не знаете старика, не знаете! - твердил он, провожая меня до передней
и поглаживая себя по животу.- Я человек тяжелый, битый, ха-ха! Но  я добрый,
ей-богу!
     Я опрометью бросился с крыльца на улицу. Мне хотелось поскорее  уйти от
этого доброго человека.
        "XIY"
     "Что  они  друг друга ненавидят, это ясно,- думал я, возвращаясь к себе
домой,-  несомненно  также  и  то, что он  человек скверный, а  она  хорошая
девушка. Но что такое произошло между  ними? Какая причина этого постоянного
раздражения?  Какой смысл этих намеков? И как  это неожиданно вспыхнуло! Под
каким пустым предлогом!"
     На следующий день мы с Фустовым собрались идти в театр смотреть Щепкина
в  "Горе   от  ума".   Комедию  Грибоедова  только  что   разрешили   тогда,
предварительно   обезобразив  ее  цензурными  урезками.  Мы  много   хлопали
Фамусову, Скалозубу. Не  помню,  какой актер исполнял роль Чацкого, но очень
хорошо помню,, что он был невыразимо дурен; сперва  появился в  венгерке и в
сапогах  с кисточками, а потом во фраке модного в то время цвета "flamme d'e
punch" \  и фрак  этот на  нем сидел,  как на нашем старом  дворецком. Помню
также, что бал в третьем акте привел нас в восхищение. Хотя, вероятно, никто
и  никогда в действительности не выделывал  таких па, но  это уже  было  так
принято -  да, кажется,  исполняется таким образом и  до  сих  пор. Один  из
гостей  чрезвычайно  высоко  прыгал,  причем  парик  его развевался  во  все
стороны,  и публика  заливалась смехом. Выходя  из  театра,  мы  в  коридоре
столкнулись с Виктором.
     - Вы  были в театре! - воскликнул он, взмахнув  руками. - Как же это  я
вас  не видал? Я очень  рад, что встретил вас. Вы  непременно должны со мной
поужинать. Пойдемте; я угощаю!
     1 Пуншевого пламени (франц.),
     Молодой Ратч казался  в  состоянии взволнованном,  почти  восторженном.
Глазенки его бегали, он ухмылялся, красные пятна выступали на лице.
     - На какой это радости? - спросил Фустов.
     -  На какой? А  вот не  угодно ли полюбопытствовать? Виктор  отвел  нас
немного в сторону и, вытащив из кармана
     панталон целую пачку тогдашних красных и синих ассигнаций,
     потряс ими в воздухе. Фустов удивился.
     - Ваш батюшка расщедрился? Виктор захохотал.
     - Нашли щедрого! Как же, держи карман!.. Сегодня утром, понадеявшись на
ваше  ходатайство, я попросил у него денег.  Что же, вы думаете, мне отвечал
жидомор? "Я, говорит, твои долги,  изволь, заплачу. До двадцати пяти  рублей
включительно!" Слышите: включительно! Нет, милостивый государь,  это  на мое
сиротство бог послал. Случай такой вышел.
     - Ограбили кого-нибудь? - небрежно промолвил Фустов. Виктор нахмурился.
     -  Ух,  так вот  и ограбил! Выиграл-с, выиграл у офицера,  у гвардейца!
Вчера только из Петербурга  прикатил.  И какое стечение обстоятельств! Стоит
рассказать... да  тут  неловко. Пойдемте к  Яру: два  шага всего. Сказано, я
угощаю!
     Нам, быть может, следовало отказаться, но мы пошли без возражений.
        "XV"
     У Яра нас провели в особую  комнату, подали ужин, принесли шампанского.
Виктор рассказал нам  со  всеми подробностями, как он в одном приятном  доме
встретил этого  офицера-гвардейца,  очень милого малого  и  хорошей фамилии,
только без  царя в голове;  как они познакомились, как он,  офицер  то есть,
вздумал для шутки предложить ему, Виктору, играть в дурачки старыми картами,
почти  что  на орехи  и  с  тем условием, чтоб  офицеру  играть  на  счастие
Вильгельмины, а Виктору на свое собственное счастие;
     как потом пошло дело на пари.
     -  А  у меня-то, у меня-то,- воскликнул Виктор, и вскочил,  и  в ладоши
захлопал,- всего  шесть рублей  в кармане.  Представьте! И  сначала я совсем
профершпилился...  Каково  положение?!  Только  тут,  уж  я  не  знаю  чьими
молитвами,, фортуна улыбнулась. Тот горячиться стал, все карты показывает...
Глядь! семьсот пятьдесят  рублей и пробухал!  Стал еще просить поиграть, ну,
да я малый не промах,  думаю: нет, этакою благодатью злоупотреблять не надо;
шапку сгреб  и  марш! Вот теперь  и старику  незачем кланяться,  и товарищей
угостить можно... Эй! человек! Еще бутылку! Господа, чокнемтесь!
     Мы чокнулись  с Виктором и продолжали пить и смеяться, хотя рассказ его
нам вовсе не понравился, да и самое его общество нам удовольствия доставляло
мало.  Он  принялся любезничать, балагурить,  расходился,  одним  словом,  и
сделался  еще противнее. Виктор заметил наконец, какое  он производил на нас
впечатление,  и насупился; речи его стали  отрывистей,  взгляды мрачнее.  Он
начал зевать, объявил,  что  спать  хочет, и,  обругав со  свойственною  ему
грубостью   трактирного  слугу  за  худо   прочищенный  чубук,  внезапно,  с
выраженьем вызова на искривленном лице, обратился к Фустову:
     -   Послушайте-ка,   Александр   Давыдыч,-   промолвил  он,-   скажите,
пожалуйста, за что вы меня презираете?
     - Как так? - не сразу нашелся ответить мой приятель.
     -  Да так же... Я очень хорошо чувствую и знаю, что вы меня презираете,
и этот господин (он указал на меня пальцем) тоже, туда же! И хоть бы вы сами
очень уже  высокою нравственностью отличались, а то такой же грешник, как мы
все. Еще хуже. В тихом омуте... пословицу знаете?
     Фустов покраснел.
     - Что вы хотите этим сказать? - спросил он.
     - А то, что я еще не ослеп и отлично  вижу  все, что у меня перед носом
делается:  шуры-то-муры  ваши с сестрицей моей я вижу...  И ничего  я против
этого  не  имею,  потому:  во-первых,  не в моих  правилах, а во-вторых, моя
сестрица,  Сусанна Ивановна, сама через все  тяжкие прошла... Только меня-то
за что же презирать?
     - Вы сами не понимаете,  что  вы такое  лепечете! Вы пьяны,- проговорил
Фустов, доставая  пальто со  стены.-  Обыграл,  наверное, какого-то дурака и
врет теперь черт знает что!
     Виктор   продолжал   лежать  на  диване   и   только  заболтал  ногами,
перевешенными через ручку.
     -  Обыграл!  Зачем же вы  вино  пили?  Оно  ведь на  выигрышные  деньги
куплено. А  врать мне  нечего. Не  я виноват, что Сусанна  Ивановна в  своей
прошедшей жизни...
     - Молчите! - закричал на него Фустов.- Молчите... или...
     - Или что?
     - Вы узнаете что. Петр, пойдем.
     -  Ага!  -  продолжал  Виктор,-   великодушный  рыцарь  наш  в  бегство
обращается.   Видно,  не  хочется  правду-то  узнать!  Видно,  колется  она,
правда-то!
     - Да пойдем же, Петр,- повторил Фустов, окончательно потерявший обычное
свое хладнокровие и самообладание.- Оставим этого дрянного мальчишку!
     - Этот мальчишка не боится вас,  слышите,-  закричал нам вслед Виктор,-
презирает вас этот мальчишка, пре-зи-рает! Слышите!
     Фустов так проворно шел по улице, что я с трудом поспевал за ним. Вдруг
он остановился и круто повернул назад.
     - Куда ты? - спросил я.
     - Да надо  узнать,  что этот глупец... Он, пожалуй,  спьяна,  бог знает
что... Только ты не иди за мной... мы завтра увидимся. Прощай!
     И, торопливо пожав мою руку, Фустов направился к гостинице Я р.
     На другой  день мне не  удалось увидеть  Фустова, а наследующий за  тем
день я, зайдя к нему  на  квартиру,  узнал,  что он выехал  к своему  дяде в
подмосковную. Я полюбопытствовал,  не оставил ли он записки  на мое  имя, но
никакой записки не оказалось. Тогда я спросил лакея, не знает ли он, сколько
времени Александр Давыдыч останется в деревне. "Недели с две, а то побольше,
так  полагать надо",-отвечал лакей.  Я на  всякий  случай взял точный  адрес
Фустова и в раздумье побрел домой. Эта неожиданная отлучка из Москвы, зимой,
окончательно  повергла меня в недоумение. Моя добрая тетушка заметила мне за
обедом, что я  все ожидаю  чего-то и гляжу на пирог с капустой, как будто  в
первый  раз  отроду  его вижу.  "Pierre,  vous  n'etes  pas amoureux?"  '  -
воскликнула  она  наконец, предварительно  удалив своих  компаньонок.  Но  я
успокоил ее: нет, я не был влюблен.
        "XVI"
     Прошло дня три. Меня подмывало пойти к  Ратчам; мне сдавалось, что в их
доме я должен  был найти разгадку всего, что меня занимало,  что я понять не
мог... Но мне  пришлось бы  опять встретиться  с ветераном... Эта мысль меня
удерживала. Вот в один ненастный вечер - на дворе злилась и выла февральская
вьюга, сухой снег  по временам стучал в  окна,  как  брошенный сильною рукою
крупный песок,-  я сидел в моей комнатке и пытался  читать книгу.  Мой слуга
вошел  и  не  без некоторой таинственности доложил, что какая-то дама желает
меня видеть. Я  удивился... дамы меня  не посещали, особенно в такую позднюю
пору;  однако  велел  просить.  Дверь  отворилась, и быстрыми  шагами  вошла
женщина,  вся закутанная в  легкий летний  плащ  и  желтую шаль.  Порывистым
движением сбросила она  с себя  эту шаль и этот плащ, занесенный снегом, и я
увидел пред собой Сусанну. Я до того изумился, что слова не промолвил, а она
приблизилась к окну и, прислонившись к стене плечом, осталась неподвижною;
     только грудь судорожно поднималась и глаза блуждали, и с легким оханьем
вырывалось дыхание из помертвелых губ. Я понял, что  не простая беда привела
ее ко мне; я понял, несмотря на свое легкомыслие и молодость, что в этот миг
предо мной завершалась судьба целой жизни - горькая и тяжелая судьба.
     - Сусанна Ивановна,- начал я,- каким образом...
     1 Пьер, вы не влюблены? (франц.)
     Она  внезапно схватила мою  руку  своими застывшими пальцами,  но голос
изменил  ей.  Она  вздохнула  прерывисто и потупилась.  Тяжелые космы черных
волос упали ей на лицо... Снежная пыль еще не сошла с них.
     - Пожалуйста, успокойтесь,  сядьте,- заговорил  я  опять,-  вот тут, на
диване. Что такое случилось? Сядьте, прошу вас.
     - Нет,-  промолвила  она чуть  слышно и  опустилась на  подоконник.-Мне
здесь хорошо...  Оставьте...  Вы не могли ожидать...  но если б  вы знали...
если б я могла... если б...
     Она хотела переломить  себя, но с потрясающею силой хлынули  из глаз ее
слезы - и рыдания, поспешные, жадные рыдания огласили комнату. Сердце во мне
перевернулось... Я потерялся. Я видел Сусанну всего два раза; я догадывался,
что  нелегко  ей было  жить на свете, но  я считал ее  за  девушку гордую, с
твердым характером, и вдруг эти неудержимые,  отчаянные слезы... Господи! Да
так плачут только перед смертью!
     Я стоял сам, как к смерти приговоренный.
     -  Извините меня,-  промолвила  она наконец  несколько  раз,  почти  со
злобой, утирая один глаз  за другим.-Это сейчас пройдет.  Я к вам пришла...-
Она еще всхлипывала, но уже без слез.- Я пришла... Вы ведь знаете, Александр
Давыдыч уехал?
     Одним этим вопросом  Сусанна во всем призналась и  при этом так на меня
взглянула, точно  желала сказать: "Ведь ты поймешь,  ты пощадишь, не  правда
ли?" Несчастная! Стало быть, ей уже не оставалось другого исхода!
     Я не знал, что ей ответить...
     - Он уехал, он  уехал... он поверил!-говорила между  тем Сусанна.-Он не
захотел даже спросить меня; он подумал, что я не скажу ему  всей  правды; он
мог это подумать обо мне! Как будто я когда-нибудь его обманывала!
     Она закусила нижнюю губу и, слегка  нагнувшись, начала царапать  ногтем
ледяные  узоры, наросшие на стекле. Я  поспешно вышел  в  другую  комнату и,
услав  моего слугу,  немедленно вернулся и зажег другую свечку. Я хорошенько
не знал, зачем я все это делал... очень уж я был смущен.
     Сусанна по-прежнему сидела на подоконнике,  и я тут только заметил, как
легко она  была одета: серое  платьице с белыми пуговицами и широкий кожаный
пояс, вот и все. Я приблизился к ней, но она не обратила на меня внимания.
     - Он  поверил...  он  поверил,-  шептала она, тихонько  покачиваясь  из
стороны  в сторону.-Он не поколебался, он нанес  этот последний... последний
удар! -Она вдруг повернулась ко мне.- Вы знаете его адрес?
     - Да, Сусанна Ивановна... я узнал от его людей... у него в доме. Он мне
сам  ничего не  сказал о своем  намерении, я его два  дня  не  видал,  пошел
осведомиться, а он уже уехал из Москвы.
     - Вы знаете его адрес?  - повторила она.-  Ну, так напишите ему, что он
убил меня. Вы хороший человек, я знаю. С вами он не
     говорил обо мне, наверное, а со мной он говорил  о вас. Напишите... ах,
напишите ему,  чтоб он поскорее вернулся, если он  хочет еще застать  меня в
живых!.. Да нет! Он меня уже не застанет.
     Голос  Сусанны утихал с каждым словом, и  вся она утихала.  Но мне  это
спокойствие казалось еще страшнее, чем те недавние рыдания.
     -  Он  поверил  ему...-сказала она еще  раз  и  оперлась подбородком на
сложенные руки.
     Внезапный порыв ветра  с резким свистом и стуком снега  ударил в  окно,
холодная струя пробежала  по комнате...  Пламя свечей пошатнулось... Сусанна
вздрогнула.
     Я снова попросил ее сесть на диван.
     -  Нет, нет, оставьте,- отвечала она,-  мне здесь  хорошо. Пожалуйста.-
Она прижалась  к  промерзлому  стеклу,  точно  она  нашла  себе гнездышко  в
углублении окна.- Пожалуйста.
     -  Но  вы дрожите, вы озябли,- воскликнул я.- Посмотрите, ваши  ботинки
промокли.
     -Оставьте... пожалуйста...-прошептала она и закрыла глаза.
     Страх нашел на меня.
     - Сусанна Ивановна! - чуть не  вскрикнул я,- придите в себя, прошу вас!
Что с вами? К чему такое отчаяние! Вы увидите, все разъяснится, какое-нибудь
недоразумение...  неожиданный случай... Вы увидите, он скоро возвратится.  Я
ему дам  знать, я сегодня же ему напишу... Но я не повторю ему ваших слов...
Как можно!
     - Он меня не застанет,-  промолвила Сусанна все тем  же тихим голосом.-
Неужели  бы я  пришла сюда, к вам, к незнакомому человеку, если бы не знала,
что не останусь жива? Ах,  все мое последнее унесено безвозвратно! Вот мне и
не хотелось умереть  так, в одиночку,  в молчанку, не сказав никому:  "Я все
потеряла... и я умираю... Посмотрите!"
     Она  снова  ушла  в  свое холодное  гнездышко... Не забуду я вовек этой
головы, этих неподвижных глаз с их глубоким  и погасшим  взором, этих темных
рассыпанных  волос на бледном стекле  окна, самого  этого серенького тесного
платья, под  каждой  складкой  которого  еще  билась такая  молодая, горячая
жизнь!
     Я невольно всплеснул руками.
     -  Вам...  вам  умереть, Сусанна Ивановна! Вам только жить... Вам  жить
должно!
     Она посмотрела на меня... Мои слова ее как будто удивили.
     -  Ах,  вы не знаете,-  начала она и  тихонько  уронила  обе руки.- Мне
нельзя  жить.   Слишком,  слишком   много   пришлось   терпеть,  слишком!  Я
переносила... я надеялась... но теперь... когда и это рушилось... когда...
     Она подняла глаза  к потолку и словно  задумалась.  Трагическая  черта,
которую я некогда заметил у  ней  около  губ, теперь обозначалась еще яснее,
она распространилась по всему лицу.
     Казалось,  чей-то  неумолимый перст провел  ее  безвозвратно,  навсегда
отметил это погибшее существо. Она все молчала.
     - Сусанна Ивановна,- сказал я, чтобы чем-нибудь нарушить  эту  страшную
тишину,- он вернется, уверяю вас! Сусанна опять посмотрела на меня.
     - Что вы говорите? - промолвила она с видимым усилием.
     - Он вернется, Сусанна Ивановна, Александр вернется!
     - Он вернется? - повторила она.- Но если бы даже он вернулся, не могу я
простить ему это унижение, это недоверие...
     Она схватила себя за голову.
     - Боже мой!  Боже мой! Что я говорю! И зачем я здесь? Что это  такое? О
чем... о чем я пришла просить... и кого? Ах, я с ума схожу!..
     Глаза ее остановились.
     -  Вы  хотели  просить  меня,  чтоб я  написал Александру,- поспешил  я
подсказать ей. Она встрепенулась.
     - Да, напишите... напишите,  что хотите... А вот  это...- Она торопливо
пошарила у себя в кармане и достала небольшую  тетрадку.-Это я было для него
написала... перед его бегством... Но ведь он поверил... поверил тому!
     Я  понимал, что речь шла о Викторе, Сусанна не  хотела  назвать его, не
хотела произнести его ненавистное имя.
     -   Однако  позвольте,  Сусанна  Ивановна,-  начал  я,-  почему  же  вы
полагаете, что Александр Давыдыч имел разговор... с тем человеком?
     -  Почему?  Почему?  Но  тот  сам  пришел  ко  мне  и все  рассказал, и
хвастался... и  так же смеялся, как его отец! Вот, вот возьмите,- продолжала
она, всовывая мне тетрадку в руку,- прочтите, пошлите ему, сожгите, бросьте,
делайте что  хотите, как хотите... Но  нельзя же умереть так, чтобы никто не
знал... А теперь мне пора... Мне идти надо.
     Она поднялась с подоконника... Я остановил ее.
     - Куда же вы,  Сусанна Ивановна, помилуйте! Послушайте, какая вьюга! Вы
так легко одеты... И дом ваш отсюда не близко. Позвольте, я хоть  за каретой
пошлю, за извозчиком...
     - Не  надо, ничего не надо,- промолвила она, настойчиво отклоняя меня и
взявшись за