в сад: посмотрите, какие  у  вас чудесные яблоки".
Яблоки точно чудесные, красные, круглые; но как только Аратов взглядывает на
них, они морщатся и падают...  "Быть  худу",  - думает он. "А вот и озеро, -
лепечет управляющий, - какое оно синее да гладкое! Вот и лодочка  золотая...
Угодно  на  ней  прокатиться?... она сама  поплывет". - "Не  сяду!  - думает
Аратов,  -  быть  худу!"  -  и все-таки  садится  в лодочку.  На  дне лежит,
скорчившись, какое-то маленькое существо, похожее на обезьяну; оно  держит в
лапе  стклянку  с темной  жидкостью.  "Не извольте  беспокоиться, - кричит с
берегу управляющий...  -  Это ничего!  Это смерть!  Счастливого пути!" Лодка
быстро мчится... но  вдруг налетает вихрь, не вроде вчерашнего,  бесшумного,
мягкого - нет, черный, страшный, воющий вихрь! Все мешается кругом - и среди
крутящейся  мглы  Аратов видит Клару  в  театральном костюме;  она  подносит
стклянку  к губам, слышатся  отдаленные:  "Браво! браво!"  - и чей-то грубый
голос  кричит Аратову на ухо: "А! ты думал, это  все комедией кончится? Нет,
это трагедия! трагедия!"
     Весь трепеща, проснулся Аратов. В комнате не темно... Откуда-то  льется
слабый свет и печально и  неподвижно освещает все предметы. Аратов не отдает
себе  отчета, откуда льется этот свет...  Он чувствует одно: Клара  здесь, в
этой  комнате... он  ощущает ее  присутствие... он  опять  и  навсегда  в ее
власти!
     Из губ его исторгается крик:
     - Клара, ты здесь?
     - Да! - раздается явственно среди неподвижно освещенной комнаты.
     Аратов беззвучно повторяет свой вопрос...
     - Да! - слышится снова.
     - Так я хочу тебя видеть! - вскрикивает он и соскакивает с постели.
     Несколько мгновений  простоял он на одном месте, попирая голыми  ногами
холодный пол. Взоры его блуждали. "Где же? где?" - шептали его губы...
     Ничего не видать, не слыхать...
     Он  осмотрелся  -  и заметил, что  слабый  свет,  наполнявший  комнату,
происходил от  ночника, заслоненного листом  бумаги и поставленного  в углу,
вероятно,  Платошей, в  то время  как он спал. Он  даже  почувствовал  запах
ладана... тоже, вероятно, дело ее рук.
     Он поспешно оделся. Оставаться в постели, спать - было немыслим". Потом
он остановился  посреди комнаты и скрестил  руки. Ощущение присутствия Клары
было в нем сильнее, чем когда-либо.
     И  вот  он   заговорил   не  громким  голосом,   но   с   торжественной
медлительностью, как произносятся заклинания.
     -  Клара, - так начал  он, - если ты точно здесь,  если ты меня видишь,
если ты меня слышишь - явись!  Если эта власть, которую я чувствую над собою
- точно твоя власть  - явись! Если ты  понимаешь, как горько я раскаиваюсь в
том, что не понял, что оттолкнул тебя, явись!  Если то, что я слышал - точно
твой голос;  если  чувство, которое овладело мною -  любовь; если  ты теперь
уверена, что я люблю тебя, я, который до сих пор не любил и не знал ни одной
женщины; если ты знаешь,  что я после твоей  смерти  полюбил тебя  страстно,
неотразимо, если ты не хочешь, чтобы я сошел с ума, - явись, Клара!
     Аратов  еще  не  успел  произнести  это  последнее   слово,  как  вдруг
почувствовал,  что кто-то  быстро  подошел  к нему,  сзади -  как  тогда, на
бульваре - и положил  ему руку на плечо. Он обернулся  - и никого не увидел.
Но то ощущение ее присутствия стало таким явственным, таким несомненным, что
он опять торопливо оглянулся...
     Что это?!  На его  кресле, в двух шагах  от него, сидит  женщина, вся в
черном. Голова отклонена в сторону, как в стереоскопе... Это она! Это Клара!
Но какое строгое, какое унылое лицо!
     Аратов тихо опустился на колени.  Да; он был прав  тогда: ни испуга, ни
радости не  было в нем  -  ни даже  удивления... Даже  сердце его стало тише
биться. Одно в нем было сознание, одно чувство: "А! наконец! наконец!"
     - Клара, -  заговорил он  слабым, но  ровным  голосом,  -  отчего ты не
смотришь на меня? Я знаю, что это  ты... но ведь  я  могу  подумать, что мое
воображение создало образ, подобный тому... (Он указал  рукою в  направлении
стереоскопа) Докажи мне,  что  это ты... обернись ко мне, посмотри  на меня,
Клара!
     Рука Клары медленно приподнялась... и упала снова.
     - Клара, Клара! обернись ко мне!
     И  голова Клары тихо повернулась, опущенные веки  раскрылись,  и темные
зрачки ее глаз вперились в Аратова.
     Он подался немного назад - и произнес одно протяжное, трепетное:
     -А!
     Клара пристально смотрела  на него... но ее глаза,  ее черты  сохраняли
прежнее  задумчиво-строгое,  почти  недовольное  выражение.  С  этим  именно
выражением на лице явилась она на эстраду в день литературного утра - прежде
чем увидела  Аратова. И так  же, как в тот раз, она вдруг  покраснела,  лицо
оживилось,  вспыхнул  взор - и радостная,  торжествующая  улыбка раскрыла ее
губы...
     - Я прощен!  - воскликнул Аратов. - Ты победила... Возьми же меня! Ведь
я твой - и ты моя!
     Он   ринулся  к   ней,  он  хотел   поцеловать  эти  улыбающиеся,   эти
торжествующие  губы  -  и  он  поцеловал  их,  он  почувствовал  их  горячее
прикосновение,  он   почувствовал  даже  влажный   холодок   ее  зубов  -  и
восторженный крик огласил полутемную комнату.
     Вбежавшая Платонида Ивановна нашла его в обмороке. Он стоял на коленях;
голова его  лежала  на  кресле; протянутые  вперед  руки  бессильно  свисли,
бледное лицо дышало упоением безмерного счастия.
     Платонида Ивановна так и упала возле него, обняла его стан, залепетала:
     -   Яша!  Яшенька!  Яшененочек!  -  попыталась  приподнять  его  своими
костлявыми  руками... он не  шевелился.  Тогда Платонида  Ивановна принялась
кричать не своим  голосом. Вбежала  служанка Вдвоем они кое-как его подняли,
усадили, начали прыскать в него водою - да еще с образа... Он пришел в себя.
Но на расспросы тетки он  только улыбался  - да с таким блаженным видом, что
она еще пуще перетревожилась - и то его  крестила, то себя... Аратов наконец
отвел ее руку и все с тем же блаженным выраженьем на лице промолвил:
     - Да, Платоша, что с вами?
     - С тобой-то что, Яшенька?
     - Со мной? Я  счастлив... счастлив, Платоша... вот что со мной А теперь
я желаю лечь  да спать. - Он хотел было приподняться - но такую почувствовал
в ногах, да и во всем теле,  слабость, что  без помощи  тетки да служанки не
был бы в состоянии раздеться - и лечь в постель. Зато он заснул очень скоро,
сохраняя на лице все то же блаженно-восторженное выражение.  Только лицо его
было очень бледно.

        "18"

     Когда на следующее утро Платонида Ивановна вошла к нему  - он находился
все в том же  положении...  но  слабость не  прошла  - и  он  даже предпочел
остаться в постели. Бледность  его лица особенно  не  понравилась  Платониде
Ивановне. "Что  это, господи! - думалось ей, кровинки в лице нет, от бульона
отказывается, лежит  да посмеивается -  и все уверяет, что здоровехонек!" Он
отказался  и от  завтрака. "Что  же это ты, Яша? - спрашивала она его, - так
весь  день  и намерен пролежать?"  - "А хоть  бы и так?"  -  ответил ласково
Аратов. Самая эта ласковость опять-таки не  понравилась  Платониде Ивановне.
Аратов  имел вид человека, который узнал  великую, для него  очень  приятную
тайну - и ревниво держит и хранит ее про себя. Он дожидался ночи - не то что
с  нетерпеньем, а с  любопытством. "Что же далее? - спрашивал он себя, - что
будет?"  Изумляться, недоумевать  он перестал; он не  сомневался в  том, что
вступил в  сообщение с Клгфой;  что они  любят  друг друга... И в этом он не
сомневался Только...  что же  может  выйти из такой любви?  Вспоминал он тот
поцелуй...  и  чудный холод быстро  и  сладко  пробегал по  всем его членам.
"Таким поцелуем, - думалось ему,  - и  Ромео и Джульетта не  менялись!  Но в
другой  раз я  лучше выдержу... Я буду обладать ею. Она  придет  в  венке из
маленьких роз на черных кудрях.
     Но  как же дальше?  Ведь  вместе  жить нам нельзя  же? Стало быть,  мне
придется умереть, чтобы быть  вместе с нею? Не  за этим ли она приходила - и
не так ли она хочет меня взять?
     Ну так что  же? Умереть -  так умереть. Смерть теперь  не  страшит меня
нисколько Уничтожить она меня  ведь не может?  Напротив, только так и  там я
буду счастлив...  как не бьн  счастлив в жизни, как и она не была... Ведь мы
оба - нетронутые! О, этот поцелуй!
     Платонида  Ивановна  то  и  дело  заходила  к  Аратову  в  комнату;  не
беспокоила его вопросами - только взглядывала на него, шептала, вздыхала - и
уходила опять. Но вот он отказался и от  обеда...  Это было  уже из рук  вон
плохо. Старушка отправилась за своим знакомым участковым лекарем, в которого
она  верила только потому, что  человек  он был непьющий и женился на немке.
Аратов удивился,  когда она привела  его к  нему; но Платонида Ивановна  так
настойчиво  стала  просить своего Яшеньку позволить Парамону Парамонычу (так
звали  лекаря)  осмотреть  его -  ну хоть для нее! -  что Аратов согласился.
Парамон  Парамоньгч  пощупал  у него  пульс, посмотрел  на  язык  -  кое-что
порасспросил   -   и   объявил,   наконец,   что    необходимо   нужно   его
"поавскутировать". Аратов  был  в таком повадливом настроении духа, что и на
это  согласился. Лекарь  деликатно обнажил его  грудь,  деликатно  постучал,
послушал, похмыкал - прописал капли да микстуру, а главное: посоветовал быть
спокойным  и  воздерживаться от  сильных  впечатлений  "Вот  как!  - подумал
Аратов... - Ну, брат, поздно хватился!"
     -  Что  такое с Яшей? - спросила Платонида  Ивановна,  вручая  Парамону
Парамонычу  на  пороге  двери  трехрублевую  ассигнацию.  Участковый лекарь,
который, как все современные медики, - особенно те из них, что мундир носят,
-  любил пощеголять учеными терминами, объявил  ей,  что у ее племянника все
"диоптрические  симптомы нервозной  кардиалгии  - да  и  фебрис есть".  "Ты,
однако, батюшка, говори попроще, - отрезала Платонида Ивановна, - латынью-то
не пугай;  ты не в аптеке" - "Сердце не в порядке, - объяснил лекарь, - ну и
лихорадочка..." - повторил свой совет насчет спокойствия  и воздержания. "Да
ведь  опасности  нет?" - с строгостью  спросила  Платонида Ивановна (смотри,
мол, опять в латынь не заезжай!). "Пока не предвидится!"
     Лекарь  ушел - а Платонида  Ивановна пригорюнилась... однако  послала в
аптеку за лекарством, которое Аратов не принял, несмотря на  ее просьбы.  Он
отказался также и от грудного чаю. "И чего вы так беспокоитесь, голубушка? -
говорил он ей, - уверяю вас,  я теперь самый здоровый и счастливый человек в
целом  свете!"  Платонила Ивановна  только  головой качала. К  вечеру с  ним
сделался  небольшой  жар;  и  все-таки  он  настоял  на  том,  чтобы  она не
оставалась в его комнате и ушла спать к себе Платонида Ивановна повиновалась
-  но не  разделась  и  не  легла; села  в кресло - и все прислушивалась  да
шептала свою молитву.
     Она  начала  было  дремать,  как  вдруг  страшный,  пронзительный  крик
разбудил ее  Она вскочила, бросилась в кабинет  к Аратову -  и по-вчерашнему
нашла его лежавшим на полу
     Но он не пришел в себя  по-вчерашнему, как ни бились над ним С ним в ту
же ночь сделалась горячка, усложненная воспалением сердца.
     Через несколько дней он скончался.
     Странное  обстоятельство  сопровождало  его  второй обморок. Когда  его
подняли и  уложили, в его стиснутой правой руке  оказалась  небольшая  прядь
черных женских волос. Откуда взялись эти волосы? У Анны Семеновны была такая
прядь, оставшаяся от Клары,  но с какой  стати было  ей отдать Аратову такую
для  нее  дорогую вещь? Разве как-нибудь  в дневник она ее заложила  -  и не
заметила, как отдала?
     В предсмертном бреду Аратов называл себя Ромео  после отравы, говорил о
заключенном,  о  совершенном  браке;  о том, что  он знает теперь, что такое
наслаждение   Особенно  ужасна  была  для  Плато-ши  минута,  когда  Аратов,
несколько придя в себя и увидав ее возле своей постели, сказал ей:
     - Тетя,  что ты  плачешь? тому, что я  умереть  должен? Да  разве ты не
знаешь,  что  любовь сильнее  смерти?  Смерть!  Смерть, где  жало  твое?  Не
плакать, а радоваться должно - так же, как и я радуюсь
     И опять на лице умирающего засияла та блаженная  улыбка, от которой так
жутко становилось бедной старухе.