сбит с
ног и  отколошмачен связкой тяжелых тюремных ключей.  Оказывается,  их выводили
вовсе не на просмотр телевизионных передач, а на оправку в туалет. Естественно,
в данной ситуации Костино поведение выглядело более чем странно.
     - Не возражаете? - Новоприбывший постелил плащ на пол и залез под нары.
     Костя на это только пожал плечами.  Некоторое время новичок всматривался в
Костино лицо, а затем спросил:
     - Кто это тебя так, брат?
     - Не твое дело.
     Несмотря на столь грубый ответ,  шляповладелец покинул плацкартное место и
принялся стучать в дверь.
     - Ну чего тебе? - раздраженно спросил постовой.
     - Здесь человек нуждается в срочной медицинской помощи. Вызовите врача.
     - Перебьетесь, блатнюги.
     - Брат, если ты лишен возможности вызвать врача, то принеси аптечку. У вас
она должна быть.
     Кормушка открылась,  и щербатый постовой уставился на Костиного доброхота,
как на заморское животное.
     - Ты что,  в санаторий попал?  -  рявкнул он.  -  Не положено арестованным
лекарственные препараты выдавать.
     - Почему не  положено?  -  Новичок говорил неторопливо,  но  как-то  очень
проникновенно. - Кто это, брат, тебе такую глупость сказал?
     - Инструкция сказала, - отрезал постовой, но от кормушки не отошел.
     - Человека без  медицинской помощи тоже не  положено оставлять.  Что выше,
закон или твои инструкции?
     - Вызывайте начальника.
     - Брат,  меня и ты вполне устраиваешь.  Разве ты не человек? Разве тебя не
мама родила? Разве у тебя детей нет?
     Некоторое время  они  молча  смотрели друг  на  друга,  потом постовой,  у
которого обычно  и  щепотки соли  нельзя  было  выпросить,  смешался и,  что-то
недовольно бурча,  ушел, но почти сразу вернулся, неся картонную коробку из-под
обуви. Губной помадой на ней был намалеван красный крест.
     - Ты  врач,  что ли?  -  спросил Костя,  глядя,  как его сокамерник быстро
сортирует лекарства.
     - Почти, - ответил тот. - Можешь, брат, звать меня Ермолаем.
     - Костя,  -  скромно  представился Жмуркин.  "Почти  врач"  Ермолай  ловко
обработал его ссадины перекисью водорода, смазал какой-то мазью кровоподтеки, к
левому уху пластырем прикрепил марлевую салфетку,  а  напоследок заставил Костю
проглотить горсть разноцветных таблеток.
     - Сейчас тебе станет лучше, - сказал он, поглаживая Костину руку.
     И действительно,  тому сразу полегчало.  Не только боль поутихла,  но и на
душе как-то посветлело.
     - За  что  сидишь?  -  задал он  новому знакомцу сакраментальный зэковский
вопрос.
     - Незаконное врачевание лепят, - беззаботно сообщил Ермолай. - Я, брат, не
сторонник официальной медицины. Исцеляю руконаложением, заговорами, внушением.
     - А гипнозом владеешь?
     - В общих чертах.
     - Загипнотизируй постового. Сбежим отсюда.
     - Я  его  слегка уже загипнотизировал.  Разве ты  не  заметил?  Только мне
бежать незачем.  Думаю штрафом отделаться.  Да и куда я от семьи,  от хозяйства
денусь? А ты, брат, видать, серьезно влип?
     - По самые уши. Я ведь тоже исцеляю. Только не внушением, а ненавистью. Но
чаще порчу навожу. А это уже любовью.
     - Не совсем понял тебя, брат. Ты шутишь или серьезно?
     - Вполне серьезно. Если хочешь, послушай.
     Рассказ Кости в общих чертах повторял историю,  которую он,  на беду себе,
поведал недавно подполковнику Корыто.  Только на  сей  раз  она изложена была в
более  пространной  форме  -  сложившиеся  обстоятельства весьма  располагали к
долгим разговорам.
     - Да,  брат,  взвалил ты на себя ношу,  -  задумчиво сказал Ермолай, когда
Костя  выговорился.  -  Выходит,  и  плохая  погода на  твоей  совести,  и  все
преступления человеческие.
     - За  то,   что  до  меня  было,   ответственности  не  несу,  -  поспешил
откреститься от чужих грехов Костя.  -  В смерти Пушкина и разгроме декабристов
не виноват.
     - Знаешь,  брат, я тебя скорее всего разочарую. Мой дядька, к примеру, всю
войну в  пехоте отбарабанил.  После каждого боя  в  его  роте  состав на  треть
менялся.  Через полгода никого из тех,  с кем он начинал, не осталось. А дядька
даже  царапины не  получил.  Только  в  Польше трихинеллез подхватил.  Дармовой
свининки накушался.  А пару лет назад он по пьянке между рельсами уснул. Скорый
поезд над ним прошел, и хоть бы что. Как ты это назовешь?
     - Ну... везение.
     - А  я скажу по-другому.  Статистика.  Длинная цепь случайных совпадений и
ничего более.  Ведь  через фронт миллионы людей прошло.  Кого-то  в  первом бою
первая же пуля достала, а кто-то четыре года как заговоренный. Все укладывается
в  математическую закономерность.  Но  вот только человек не  умеет смотреть на
себя как на объект статистики.  И  начинается всякая метафизика.  Удача!  Фарт!
Божья воля! Ангел-хранитель! А на самом деле все это мура. Примерно то же самое
и с тобой,  брат. У нормального, неиспорченного человека объектов любви гораздо
больше,  чем  объектов  ненависти.  Но  в  реальной  жизни  негативная  сторона
превалирует над позитивной.  Проще говоря,  грязь встречается чаще, чем алмазы.
Вот ты и связал свои обширные симпатии с нашей жуткой действительностью. Но так
можно и восход солнца с петушиным криком связать.
     - Значит, ни один мой пример тебя не убедил? - Костя даже обиделся.
     - Понимаешь,  брат,  ты заостряешь внимание на том,  что подтверждает твою
версию, и, наоборот, стараешься не замечать фактов, ей противоречащих. Типичное
явление самообмана.
     - У тебя когда суд? - резко спросил Кости.
     - Завтра. А что?
     - Берегись,  брат.  Ты мне понравился.  И завтра получишь не штраф, а все,
что положено по твоей статье, на полную катушку. И вот тогда ты мне поверишь.
     На  следующий день кто-то  из  административно арестованных,  получивший в
суде  пять суток довеска за  нарушение режима,  передал Косте пустую сигаретную
пачку.  На  ней  крупным вычурным почерком было  написано:  "Брат,  твои  самые
мрачные  прогнозы подтвердились.  Или  это  трагическая случайность,  или  твое
мистическое  влияние.  Надеюсь,  еще  встретимся.  Невинно  осужденный  Ермолай
Сероштанов".

        "ГЛАВА 8. ЖЕНИТЬБА"
     Костю  заставили  без  мыла  и  воды  побриться тупой  безопасной бритвой,
немного припудрили,  разрешили переодеться в свежее белье и запихали в железную
будку  автозака.  Конечным  пунктом  назначения этого  рейса  оказался  кабинет
полковника Быкодерова, который ради такого случая даже облачился в предписанный
офицерам внутренней службы зеленый мундир,  как  бы  возвышавший его  над  всей
остальной милицейской братией.
     Коньяком Костю здесь не  угощали,  но  зато  и  морду не  били.  Быкодеров
раскрыл лежавшую перед ним новенькую,  но уже довольно пухлую папку, в которой,
как вскоре выяснилось,  хранилась удавка,  ловко сплетенная для Кости из всяких
официальных бумажек. Было здесь и постановление прокурора на арест, и заявление
Куркова, и свидетельские показания кассирши, и протокол изъятия денежных купюр,
и акт экспертизы,  и даже допросные листы,  подписанные лично Костей Жмуркиным.
Тут  только он  вспомнил,  что,  потрясенный арестом,  кроме дактилоскопической
карты,   подмахнул  немало  других  бумаг,  якобы  совершенно  необходимых  для
соблюдения всех предусмотренных законом формальностей.
     - Комар носа не подточит,  -  напрямик сказал Быкодеров.  - Можешь на суде
угрем вертеться,  а ничего не докажешь.  Только время потянешь. А уж соседей по
камере мы тебе подберем соответствующих. Не сомневайся. В зону сам попросишься.
     - Зачем вам все это нужно?  -  спросил Костя, почти не видя сидящего перед
ним страшного человека.
     - Разве  не  догадываешься?   Чтоб  ты  родину  нашу  возненавидел,   а  в
особенности -  органы ее карающие. Может, это именно из-за тебя народ коммунизм
никак не может построить.  Да и нас кругом зажимают.  Штаты порезали,  зарплату
придерживают, прав чрезвычайных не дают.
     - А если я не сумею... вас возненавидеть?
     - Не переживай. Уж мы постараемся.
     - Или сдохну просто...
     - Сдохнешь,  и бес с тобой. Обойдемся без твоей ненависти, а тем более без
любви...  Впрочем,  ходатайствует тут за тебя один... товарищ. Ветеран органов,
заслуженный  человек,   твой  бывший  начальник  подполковник  Корыто.   Просит
уголовное преследование против тебя прекратить.
     Молчание зависло,  как  вот-вот  готовый сорваться нож гильотины.  Костино
сердце,  и так колотившееся, как у загнанного зайца, перешло на темп автоматной
стрельбы.
     - А это возможно? - едва выговорил он.
     - Для нас все возможно, - значительно произнес Быкодеров.
     - Кому я тогда буду обязан? И чем?
     - Никому и ничем.  Но ряд наших условий придется выполнить.  Не без этого.
Условия,  прямо скажу, такие, что другой бы их за счастье счел. Тебя оформят на
работу  в  штат  нашего  управления.  Присвоят  соответствующее звание.  Будешь
служить под  моим непосредственным руководством.  Ну,  решай.  Или тюрьма,  или
служба.
     - Уж лучше служба, - пробормотал Костя.
     Здесь явно был какой-то подвох, но он не мог понять, какой именно.
     - Но  и  это  еще  не  все.  Ты  незамедлительно  зарегистрируешь  брак  с
гражданкой Деруновой Екатериной Алексеевной. Девка-конфетка. Все при ней. Потом
благодарить будешь.
     - А без этого нельзя?
     - Если бы можно, то и разговоры бы эти не велись. Рано заартачился. Вопрос
пока стоит так:  или - или. Мне ведь и передумать недолго. Если не примешь всех
условий, вернешься в камеру.
     - Хорошо. А если я потом сбегу?
     - От счастья своего сбежишь? Не думаю. Да и мы не пальцем деланные. Найдем
способ тебя попридержать.
     "Что же делать, - думал Костя, стараясь сосредоточиться. - Соглашаться или
нет?  Пойти в услужение к этому палачу? Или сгнить в зоне? А мать, отец? Они же
не переживут.  Зато какое счастье для них будет, когда сыночек, на которого они
уже рукой махнули как на тунеядца и пропащую душу,  форму наденет. Соглашусь! А
там будь что будет. Время покажет. Когда все утихнет, можно и уволиться".
     - Я принимаю ваши условия,  -  высокопарно произнес Костя.  -  Только хоть
карточку невесты покажите. Может, она форменный крокодил.
     - Зачем же карточку...  -  Быкодеров нажал на кнопку вызова.  - Можешь и в
натуре полюбоваться.
     Килька  появилась в  обычной своей  вальсирующей манере и,  уперев руки  в
бока,  встала напротив Кости.  Все  действительно было при ней,  включая окурок
ментоловой  сигареты  в  уголке  ярко  накрашенного рта,  но  влюбиться  в  это
грациозное создание было то же самое, что подружиться с коброй.
     - Ну  и  замухрышку ты  мне  нашел,  Захарка,  -  сказала она,  критически
осматривая Костю. - И я должна с этим колхозником жить?
     - Живи с  кем хочешь,  а  в  женах у  него будешь числиться.  -  Быкодеров
похлопал свою секретаршу по  обтянутому черной юбкой заду.  -  Зато уж  если он
тебя невзлюбит по-настоящему, счастье тебе косяком повалит.
     Все необходимые для поступления на службу документы, включая комсомольскую
и  служебную  характеристики,   подробную  анкету,   материалы  спецпроверки  и
заключение  медкомиссии,   были  заготовлены  заранее,  Косте  только  осталось
написать коротенькое заявление.  Видимо,  в  исходе своего замысла Быкодеров не
сомневался.  Зато  матримониальные хлопоты несколько затянулись.  Родня  Кильки
финансировать свадьбу (как выяснилось,  третью за  последние два  года) наотрез
отказалась.  Костина мама  и  папа,  даже сняв со  сберкнижки последние деньги,
могли оплатить разве что скромный ужин в ресторане.  Приелось залезать в долги.
За  пиршественным столом фракция невесты явно превалировала.  На Костю никто не
обращал внимания,  как будто он  был здесь случайным гостем,  а  не  виновником
торжества.  Только уже  под  занавес веселья какой-то  пьяный хам,  навалясь на
жениха,  промычал:  "Учти,  мы Катьку в обиду не дадим.  Если что,  как котенка
утопим".
     Наедине молодые остались лишь часам к пяти утра,  когда все разумные нормы
в  потреблении  спиртного,   обжорстве,  диких  плясках  и  битии  посуды  были
превзойдены  прямо-таки  со   стахановским  размахом.   Килька,   действительно
оказавшаяся королевой бала, утерла распаренное личико уголком фаты и глянула на
супруга, как цыган-барышник глядит на бракованного жеребца.
     - И  чего  это  ты,  миленький,  губы  развесил?  Почему законную жену  не
обнимаешь?
     Костя,   слегка  ослабевший  от  обильных  возлияний,   пробормотал  нечто
уклончивое,  но  Килька,  применив чуть ли не борцовский прием,  повлекла его к
постели.  Уступая Косте в весе, должности (в звании младшего лейтенанта тот уже
был назначен инспектором отдела кадров) и  даже в  возрасте,  она тем не  менее
решительно взяла командование на себя. Среди простыней и подушек Килька ощущала
себя  если  не  Наполеоном,   то,   по  крайней  мере,  атаманом  Махно.  Таких
сумасбродных и  садистских команд  Костя  не  выполнял  с  тех  времен,  когда,
участвуя в армейских учениях по радиационной защите, по сигналу "Вспышка слева"
или "Вспышка сзади" должен был бревном валиться в лужу с грязью.
     - Да  не  так,  балда!  -  стонала Килька.  -  Ты что,  никогда на бабу не
залазил? Ну и разит от тебя! А побыстрее чуть-чуть можно?
     "Камасутру" она,  конечно же, не читала, но до всего изложенного там дошла
собственным умом и в двадцать лет могла считаться профессором блудных искусств.
Впрочем, ориентировалась она лишь на свой темперамент и свое удовольствие, ни в
грош не ставя интересы партнера. Это был редчайший образец сексуального маньяка
- маньяк-женщина.  То, что Костя по наивности посчитал итогом их первой брачной
ночи, на самом деле оказалось лишь ее прелюдией. Добрые люди давно проснулись и
занимались своими  повседневными делами,  когда  Килька  наконец добилась того,
чего хотела.  Однако чувство удовлетворения она  выразила более чем странно:  в
буквальном смысле  изгрызла  жениха.  Даже  матерые  рецидивисты,  месяц  назад
напавшие на  Костю,  не смогли причинить его внешности такого ущерба.  Поза,  в
которой они  в  тот момент находились,  не  позволяла Косте обороняться руками,
оставалось только бодаться.
     Что-что, а возбудить в мужчинах ненависть Килька умела.

        "ГЛАВА 9. НАЕДИНЕ"
     Должность,  на которую назначили Костю, в отделе считалась самой никчемной
и не престижной,  но в то же время и самой хлопотливой. Завалив работу в первый
же месяц,  он уже никогда не мог с  ней расхлебаться.  Поток захлестывающих его
бумаг  был  сродни  зыбучим пескам  -  любая  попытка выбраться из  них  только
ускоряла падение в бездну. Очень скоро Жмуркин стал посмешищем всего управления
и  всеобщим козлом отпущения.  Не было такого совещания,  а  проводились они не
реже пяти раз в неделю, на котором полковник Быкодеров не распекал бы его самым
строгим образом.  Жалкие попытки самозащиты всегда жестко пресекались. Примерно
раз в  полгода против Кости фабриковалось новое уголовное дело,  с  которым его
всегда любезно знакомили.  Чаще  всего это  были набившие оскомину обвинения во
взяточничестве,   а  изредка,   для  разнообразия,  -  совращение  малолеток  и
незаконные валютные  операции.  Эти  фальшивки,  выглядевшие,  впрочем,  весьма
правдоподобно,  должны были, по мнению Быкодерова, на неопределенно долгий срок
приковать Костю к колеснице его (Быкодерова,  естественно) карьеры. А уж о том,
как   поддерживать  младшего  лейтенанта  Жмуркина  в   состоянии  перманентной
ненависти, начальник отдела заботился лично.
     Костю  доставали  по  мелочам  и  по-крупному.  Все  положенное  по  праву
перепадало ему  в  последнюю очередь или  вообще  не  перепадало.  Отпуск Косте
назначали  на  ноябрь  или  февраль,  но  путевками  в  ведомственные санатории
обделяли даже в  это глухое время.  Регулярно,  раз в  неделю -  в  субботу или
воскресенье,  -  он  попадал в  состав так  называемой "опергруппы",  обязанной
выезжать на все малые и большие происшествия. Там его часто использовали вместо
служебной  собаки  -  первым  пускали  в  квартиру,  где  укрывался вооруженный
кухонным   ножом   или   двухстволкой   свихнувшийся  алкоголик,   только   что
расправившийся  со  своей  семьей.   Трупы  в   морг  приходилось  сопровождать
исключительно Косте.  (На  первых порах -  пока не  выработалась привычка -  по
прибытии  в   это   почтенное,   но   не   весьма   привлекательное  учреждение
сопровождающего  от  сопровождаемого можно  было  отличить  только  по  наличию
форменной одежды да слабым признакам сердечной деятельности.)
     Беда была еще в том, что, по меткому замечанию одного ветерана, милиционер
из  Кости получился "как из дерьма пуля".  Для этой деятельности он не подходил
ни характером,  ни складом ума.  Кое-как научившись орать на людей и  даже бить
их,  он всякий раз после этого долго изводил себя муками совести.  На работу он
шел,  как на Голгофу,  а  каждого понедельника дожидался с содроганием.  Иногда
Костя даже жалел о том,  что предпочел службу заключению.  Отбыв срок, он давно
бы уже вышел на волю.
     Зато органы процветали,  как никогда раньше.  И зарплату подняли,  и штаты
дополнительные ввели,  а  к  Олимпиаде и  чрезвычайные права подоспели.  Лучшие
артисты страны пели, плясали и придуривались на их профессиональных праздниках.
Даже другая всесильная контора, призванная денно и нощно блюсти государственное
спокойствие, ничего не могла поделать с бравой милицией.
     Не находил Костя успокоения и в семейной жизни.  Килька, манкируя все иные
супружеские  обязанности,  тем  не  менее  регулярно  экспроприировала  мужнину
зарплату и не менее регулярно (то есть еженощно) принуждала его ассистировать в
своих нимфоманских забавах.  Днем она  изменяла ему с  Быкодеровым и  со  всеми
другими мужчинами, на это согласными.
     Ребенка Килька родила спустя всего шесть месяцев после свадьбы. Недоносок,
как  ни  странно,   весил  почти  четыре  килограмма  и   оказался  черноглазым
жизнерадостным  бутузом,  ничем  не  похожим  ни  на  мать,  ни  тем  более  на
официального папеньку.  Жмуркин,  впрочем,  ожидал и  худшего -  негритенка или
монголоида.  Управление потешалось целую неделю.  Один капитан вроде бы  даже с
завистью сказал Косте:
     - А твой-то пацан, наверное, в школу с четырех лет пойдет.
     - Почему? - не понял Жмуркин.
     - Но  раз  через  шесть  месяцев родился,  значит,  и  впоследствии должен
ускоренно развиваться.
     С горя Костя запил и угодил на гауптвахту.  Его бы даже разжаловали, да не
было куда.  Последнюю звездочку даже в милиции не снимают.  Вернувшись домой на
сутки раньше и  застав в своей постели совсем сопливого юнца,  Костя наконец не
выдержал  и  отколотил  Кильку  как  Сидорову  козу.  Жаловаться в  официальные
инстанции она не стала,  но отмщение не заставило себя долго ждать. Трое громил
подкараулили Жмуркина в  подъезде и  отделали по высшему разряду.  Сноровка,  с
которой эта парочка наносила удары (не только руками, но и ногами), наводила на
мысль,  что  драться они  насобачились не  на  улице,  а  в  каком-то  закрытом
спецучилище.
     Повеситься Косте не  позволила Килька.  У  нее  в  тот вечер были на  него
совсем другие планы.

        "ГЛАВА 10. ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ"
     Время   от   времени  всесильный  Быкодеров  вносил  в   свои   иезуитские
эксперименты  что-то   новенькое,   справедливо  полагая,   что  человек  может
привыкнуть  к  однообразным  унижениям  точно  так  же,  как  тягловая  скотина
привыкает к ярму.
     Надо заметить,  что возможности в этом плане у него имелись самые широкие.
Местные  власти  давно  привыкли  затыкать  милицией любые  дырки,  начиная  от
антирелигиозной пропаганды, проводимой перед престольными праздниками, и кончая
обеспечением зимующей скотины кормами.
     Жмуркин от  подобных мероприятий никогда в  стороне не  оставался,  причем
посылали  его  всегда  в  наиболее  глухие  места,