Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Фэнтази
      Вершинин Лев. Двое у подножиея Вечности -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  -
озить стану", - решил Бурундай; эта девка оказалась полезной - обычно урусские бабы дрались, как степные кошки, мешая воину по праву насладиться добытым; они выли, и царапались, и сжимали ноги, и лягались, даже опрокинутые навзничь, - и приходилось звать нухуров, чтобы распластали упрямиц, крепко удерживая, но такое удовольствие получалось неполным: много ли радости в обладании под неотступным взглядом десятка завистливых глаз? "Оставлю! Кормить прикажу", - решил окончательно и забыл до времени о пленнице. Усталое тело наконец попросило сна. Но сон не шел; тяжелые, неспокойные мысли ворочались в голове, отгоняя забытье. Обида отняла покой... "Пусть юный коршун облетит леса, - сказал Субедэ, - он заслужил похвалу и достоин доверия" - так прохрипел Одноглазый, обгладывая хрящ с белоснежной бараньей кости, и Бату, бронзоволикий в свете пламени, плясавшего посреди громадной ханской юрты, кивнул - сдержанно, как всегда. И он, Бурундай, пал на колени и стукнулся лбом в ковер, благодаря за милость, а потом, проворно пятясь, отполз к порогу, и пестрый полог задернулся за ним, а Субедэ, как всегда, остался с ханом, и мягкое мясо сочилось на беззубых деснах, истекая прозрачным жиром... О Субедэ! Сколько песен сложила степь, и каждая третья из них - о тебе; сколько славы пало на негнущиеся плечи твои. Одноглазый Чингисов пес, урянхайский барс, великий воитель степей! Сгорбившись в седле, прожил ты жизнь, полмира вымерил бег твоего коня, цари заискивали перед тобой, Субедэ; нет подобных тебе под луной, и некому равняться с тобой из живых; а равные тебе давно ушли в Синеву яростным дымом костров, и некому по-дружески пировать с тобой, Субедэ! Ты, чей глаз острее стрелы, нашел Бурундая и отличил его среди многих; ты возвысил десятника в сотники, а сотнику вручил бунчук минган-у-нояна; ты дал чернокостному тысячу, и ты привел его к ногам хана и не просил, но требовал: дай тумен! Всем обязан я тебе, одноглазый волк, всем, что имею уже и что буду иметь, даже и жизнью самой... о, как я ненавижу тебя, Субедэ! ...Неслышно выползла из тьмы поближе к очагу уруска, ткнулась боязливо в бок. Скосив глаз, темник заметил лоснящиеся губы и зелень меж ресниц - уже не безумную, даже не испуганную - просящую. Небрежно потрепал волосы; усаживаясь, кинул дрожащей в ознобе девке тулуп. - На! Якши, кызым, бик якши... [Хорошо, девочка моя, хорошо (тюркск.)] ...И все же почему, Субедэ? Весь в прошлом ты, старик, весь там, где лежит начало путей; дымными столбами пометил ты, железный пес, половину Поднебесья - разве этого мало? Зачем тебе, уже утомленному жизнью, собирать чужую славу у Последнего Моря? О Субедэ... От неотрывного гляденья в огонь шли перед глазами радужные круги; пригревшись, ровно дышала уруска, и скрипел за войлочной стенкой снег под ногами кебгэулов. ...Битва нужна! Большая битва нужна, лучше - с главным войском урусского хана; пошли, Тэнгри, это войско на тропу Бурундая! Тогда и Бату, и орда поймут, что не сошлось все, что есть под Синевой, в голове Субедэ; не пожалей, Тэнгри, направить урусов ко мне, а там - моя забота, я чувствую в себе силу, я одолею их, и десять туменов, округлив рты, скажут: "О, Бурундай!" - и я не стану больше уползать из шатра хана, подобно приласканной и прогнанной собаке... Битва, битва нужна! Или большой город... - Город, воитель! Не сразу и понял, что, сунувшись в юрту, созвучным мысли криком оборвал злую бессонницу десятник стражников. - Гонец от нояна Ульджая, воитель! И вот уже стоит перед Бурундаем приземистый кипчак, смотрит, согнувшись, на темника, а ноздри невольно шевелятся, ловя запах вареного; продрог воин в седле, видно сразу - не щадил себя. - Ешь! Никогда не сделал бы так Субедэ; сначала пусть скажет гонец, с чем пришел, а после - корми или гони, твое дело. И это мудро, но разве не Тэнгри откликнулся на мольбу, послав вестника? И потому, а еще больше - оттого, что так не сделал бы Одноглазый, воин поймал на лету брошенное мясо и впился в него, быстро-быстро шевеля челюстями. - Ну? Давясь, закатывая глаза, проглотил чериг недожеванное. - Ульджай-ноян говорит: волей Тэнгри стою перед городом урусов в ожидании подкрепленья. - Большой город? - щурясь от нежданной удачи, спросил Бурундай. - Ульджай-ноян говорит: совсем малый. Но там казна урусского хана. - О! - не сдержался Бурундай, боясь верить; казна! значит - золото желтое и золото белое, значит - мех и пух; ханская доля ждет его, Бурундая, рук - и эти руки бросят ее к ногам Бату. Так-то, Субедэ... - Войска много? - просто так спросил темник, нисколько не сомневаясь в ответе: конечно же много, иначе не стал бы Ульджай просить подкреплений. Умно! - зачем губить понапрасну черигов? - Ульджай-ноян говорит: совсем мало. И стены низки. - Кипчак потемнел лицом, покусал губу и все же выговорил: - Мы его не взяли. Сбившись на полуслове, Бурундай расширил глаза. - Был штурм? - Да, воитель, - прошептал кипчак, втягивая голову в плечи. - Это сильный город. Там много войска. И крепкие стены. - Теперь Бурундай говорил отрывисто, бросая слово за словом в лицо вестнику; он не сомневался, что чего-то недослышал. - Вы штурмовали и были отбиты. Так? - Мы были отбиты, великий. - Челюсть кипчака мелко вздрагивала под взглядом Бурундая. - Но это маленький город... На лице темника застывает изморозь. Рука дергается. И, не вытерпев гнетущего молчания, явственно слыша хруст ломаемых по мановению этой руки позвонков, кипчак падает на колени; он ни о чем не просит, он словно бы требует выслушать! и говорит ясно, хотя и сбивчиво, брызжа слюной и зажмурив глаза, словно от едкого дыма. - Пусть воитель прикажет казнить Тохту, если кто-то посмеет назвать Тохту трусом; но таких нет, как нет вины их джауна в неудаче!.. Тохта-кипчак почти кричит, и Бурундай, изумленный, останавливает руку, не хлопает в ладоши, не зовет нухуров. Он слушает, потому что верит кипчаку, а верит потому, что видел лгущих и знает: так - не лгут. - Нет нашей вины! - хрипит гонец. - Еще до сумерек подошли мы к городу урусов, и Ульджай-ноян велел идти приступом немедля; там нет стен, это не стены, это саманные дувалы, как в Хорезме, такие не стоят и часа осады. Я вспрыгивал на такие стены прямо с конской спины, на скаку... Чериг смирился со смертью и потому кричит: да! Ульджай-ноян сделал все правильно, как заведено! Джаун пошел наметом, и богатуры кинули ремни с крючьями на стены, и урусы завопили в испуге, потому что не ждали внезапного удара... но ворваться в город все равно не удалось; он, Тохта, сам был на стене, а потом оказался в снегу, в сугробе... и другие тоже были рядом, и были сброшены урусами, но как?! - никто не может сказать... ...Гонец был готов умереть, и это спасло ему жизнь. Но, будучи правдой, услышанное было непонятно. Все это надлежало обдумать тотчас, но - медленно, без спешки. - Иди, - едва шевельнул губами Бурундай, с омерзением глядя на каплю слюны, шипящую на кромке очага. Кипчак выполз. Думай, Бурундай, думай! Разве так уж плоха весть? Нет. Найден город урусов - это хорошо. Богатый город, с казной ульдемирского хана - опять хорошо. Маленький город с низкими стенами - совсем хорошо. Три пальца загнуты на правой руке. А левая? Не взят с налета маленький город - это плохо. Отборный джаун, сотня черигов, ждет подкрепленья против кучки урусов - еще хуже... Два пальца меньше, чем три. Значит, рано гневаться на Ульджая. И сам довольный собой, проявившим мудрость, достойную Субедэ, Бурундай ухмыльнулся. Уже без злости вспомнил, как вопил, защищая свою глупую жизнь, кипчак. Э! Только ли свою? Ну-ка: "...джаун-у-ноян делал все правильно!" - вот о чем еще вспомнил воин в смертный час! Значит, любят Ульджая богатуры? Медленно сгибается четвертый палец правой руки. Ноян Ульджай - бычок темника. Им замечен, им и вытащен из навоза, как некогда вытащил темник Субедэ нухура Бурундая. Не имея таких всем тебе обязанных, не стоит и мечтать о славе и о месте у ног хана. Это потом уже, после, подумает Ульджай: всем обязан я тебе, о Бурундай, - и потому ненавижу. Не скоро это будет, очень не скоро. А пока что любовь черигов к Ульджаю - залог не сотника силы, а темника... И это - лучшая из вестей, принесенных кипчаком. Ненадолго прекратил обдумывать услышанное. Еще не все встало на места, но главное прояснилось - и, раньше чем решать, следовало остыть, расспросить знающего человека. Хлопнул в ладоши. - Приведи булгарина! - приказал вбежавшему нухуру. Пока бегали, искали, протянул руку пленнице; та поднялась, глядя с опасливой благодарностью, готовая в любой миг отпрянуть. Коротким толстым пальцем провел по щеке, вновь подивившись нежности урусской кожи. Подмигнул, цокнул языком, ободряя; потянув за собою, подвел к наваленным грудой урусским одежкам, знаком показал: выбирай... А в юрту уже входил, кланяясь на ходу, крепкий смугло-сумрачный воин, горбоносый, с тонкой, обтекающей лицо от виска до виска бородкой; зеленая, скрученная складками повязка красовалась поверх лисьей шапки, и конец ее, свободно выпущенный, свисал до левого плеча. Войдя, цепко скользнул глазами по юрте, заметил уруску, не сдержался, чуть слышно причмокнул. И тотчас опомнился; склонился в поклоне, положенно низком, но и без излишнего подобострастия. - Сядь, - приказал Бурундай, и булгарин сел, поджав ноги по-своему, не так, как кипчаки или мэнгу: одну, согнутую, плотно прижал к кошме, а на колено второй оперся согнутым же локтем. - Хороша? - спросил темник, любуясь пленницей. - Пророком сказано: и начало всему, и конец всему - в женщине; оттого избыток красоты не красит ее. Иншалла! Произнося непонятное заклинание, провел по лицу длинными красивыми пальцами, будто омываясь от невидимой скверны. Мягкий голос, нежный, как степная дудочка, и обликом не воин: руки тонки, а сам худ так, что ткни - переломится пополам. Однако же сам видел Бурундай: этой самой рукой ухватив кончар, булгарин на восемь долей в четыре взмаха рассек подброшенный шелковый платок... Полезный человек. Не в полон взят, сам пришел. Раны лечить может не хуже бахши, на хуре сыграть никогда не откажет, с каждым воином разговор вести сумеет: с кипчаком - по-кипчакски, с туркменом - по-туркменски, даже гортанный касожский говор разбирает. Нужный человек. Под Рязанью был случай проверить: все пути, все тропинки знает; по лесу сотню проводит без потерь, хотя бы и по одним лишь приметам. Откуда лес понимать научился, не говорит. Ну и ладно, главное, что пути указывает. Дорогой человек. Дороже мертвого золота; недаром таких собирает Субедэ, велит строго-настрого свозить к нему, в ставку. Не оттого ли и прослыл Великим Воителем?.. Нет, не отдал Бурундай булгарина, умолчал о том, что прибился к тумену умелец, и не пожалел еще о том. Ну а что ведет по ночам беседы с черигами, прельщает в своего бога верить - так пусть верят; един в Синеве Тэнгри, как ни называй. Да и много в тумене единоверцев его; храбрые воины, в пример иным мэнгу... - Смотри! - Черным загнутым ногтем, как ножом, прочертил темник линию по войлоку. - Вот река. Если за солнцем от нее идти, куда выйдем? - К Коломне, великий бей. - Хорошо! - это названье знакомо: там ставка сейчас, там и Субедэ; бои идут там тяжелые. - А если встречь солнцу? - К Володимеру, великий бей, - совсем как урус, не сломав языка на мохнатом слове, пропел булгарин. - Теперь так. - Ноготь чиркнул от ломаной линии еще одну, почти наискось. - Куда придем? - Тут Ростов. А дальше Суздаль... - А еще дальше? - Пустая земля лежит... И вдруг отхлынула резко от щек кровь, посерела смуглота; закатил булгарин глаза, словно забыв, где сидит: - Аллах керим! [Аллах милосерден! (Равнозначно выражению "Господи помилуй!")] - Не понял тебя... - шершавым голосом сказал Бурундай. Но, даже передернувшись от шипенья темника, только закончив бормотанье, заговорил булгарин. - О Козинце ли говорит великий бей? - Не я говорю. Ты говоришь... - Плохой город. Город Камня. - Чем плох? Снова забормотал булгарин, снова омыл лицо ладонями. - Хха! Наотмашь, хлестко ударил Бурундай, дернулась в сторону голова, и закачалась зеленая повязка, а на желто-серой щеке выступило пятно, схожее с пятерней: сначала белое, но быстро краснеющее. Помогло. Бурундай слушал, удивляясь рассказу, отметая ненужное, но и отмечая полезное. С давних времен начал булгарин, с тех дней, когда еще не бродили в полночных лесах черные урусы с крестами на шеях, принуждая местных верить в своего бога. Тогда ходили там лишь правильные люди закона, купцы из Булгара Великого. Многие не возвращались к семьям: меха и камни были у дикарей, когда хотели те торговать, но и легко было честному торговцу окончить жизнь под ножом на капище, перед каменной лесной святыней. А мстители булгарские, входя в леса, того капища не находили; а нашедшие - не возвращались... Иншалла! Урусы же тот каменный идол снесли и отняли (почему Аллах позволил такое?) - и оставили в крепости своей, построенной для ущерба булгарам. И нельзя стало булгарским джигитам в лес за честной добычей ходить. А купцов пошлиной обложили неверные урусы. Не раз, не два поначалу налетали батыры-булгары на Козинец, но все без толку: злой камень неверному богу с крестом служить стал... - Бойся тех мест, великий бей! - заключил булгарин. И был отпущен. Ушел, поклонившись, не удостоив и взглядом уруску, сидящую у огня, прибранную и вмиг похорошевшую. Бурундай же велел караульному снова звать гонца нояна Ульджая. Но когда вошел Тохта, не сразу посмотрел. Думал, вспоминал. Сказка то? правда ли? Духи страшны, страшнее людей; не поможет против них ни храбрость, ни сталь, даже шаман не всякий убережет. Были раньше такие, что любого духа посрамить могли, а ныне нет их; под корень извели волею деда Бату. Покачал головой. А иначе поглядеть? Не помогли ведь народу чжурчжэ его идолы расписные, и найманов не спасли их идолы войлочные, и Хорезм не сберег бог незримый, и урусам немного толку от их бога распятого. Так? Так! Кто руками сотворен, не всесилен; и кто глазу не виден - не всесилен тоже, зря бормочет заклинания свои булгарин... Булгарин?.. споткнулась мысль об воспоминание. Спокойно было лицо его даже после удара, и на вопросы отвечал, и не было лжи - Бурундай бы почувствовал ложь... и все же, все же - было что-то такое в лице булгарском, нет, не лживое, но - умалчивающее! Знал - и скрыл. Но ведь и не солгал же. Просто не ответил на тот вопрос, который не был задан... Э! нет нужды думать о пустом. Пусть даже духи, но что угодно Тэнгри, то священно и свершится, ибо Синева одна не сотворена, но есть и всегда будет... - На стене был? - спросил, вспомнив о Тохте, пронзая кипчака взглядом. - Был. - Тогда ответь ясно: что сбросило - урусы? или сила невидимая? Кипчак замялся. - Помню: аркан кинул, залез. Уруса с мечом помню. Потом внизу очнулся, в снегу... - Так был урус?! - Был... - Иди! И, оставшись один (уруска не в счет), засмеялся беззвучно Бурундай мгновенному сомнению своему. Поверил было булгарину! Сказкам пускай старики верят; Субедэ пусть верит! Ясней воды быстрой: оплошал Ульджай, дал урусам опомниться. А те, с силой собравшись, отбились; ох, Ульджай! не потерять бы тебе доверье... И привычно считал уже: сотня есть у оплошавшего; можно и еще четыре добавить. Или три?.. нет, четыре все же, чтобы наверняка; урусы за казну драться станут, верно, целовали бога своего рисованного. Да и везти казну сквозь леса - охрана нужна немалая. Да, четыре джауна пусть идут. Один да четыре - полтысячи; хорошее число - Ульджаю намек. Привезет урусскую казну, вторую половину мингана получит. А бунчук можно и ныне отослать, в задаток... Идти по льду - долго. Пусть сквозь лес идет подмога; и проводник есть! - даром ли булгарина держу? Додумал еще: мастера-чжурчжэ отправить с джаунами; пусть прихватит хитрости свои да кувшины с огненным варом. Субедэ посмеялся бы решению, но Одноглазый далек, и лучше больше старания, чем меньше; не жалей усилий, достигнешь успеха - не так ли и Субедэ наставлял?.. ...И вновь подступило: о Субедэ! вот и мое время пришло, молодое время; не ты казну в ставку привезешь, я привезу; а там Тэнгри подарит и встречу с ханом ульдемирским... Прищурив глаза, мечтал Бурундай. И, мечтая, не знал пока, что так и выйдет, как грезилось: он, Бурундай, никто иной, столкнется с войском урусов на речке Сити и разгромит ульдемирского владыку, задавив конницей пеших, и растопчет по твердой воде нещадно, так, что мало кому уйти доведется; а голову князя бросит Бурундай к ногам Бату и получит место у ног ханских, рядом с Одноглазым, хотя и ниже несколько, но уж не по заслугам, а по возрасту. Но и тогда не будет радости, ибо, вспоминая Бурундая, станут говорить люди: "А, Бурундай! Это не тот ли, что разбил урусов на Сити?" - говоря же об Одноглазом, только и выдохнут: "О, Субедэ..." ...И, уже приказав кому должно что следует, уже лежа с урускою под овчиной, наслаждаясь вкусом крохотных малиновых сосков, подумал Бурундай о хане ульдемирском: с кем он-то ныне спит? И хмыкнул: а не с кем; вот, лучшая баба-уруска подо мной стонет... Один, в холоде спит, мохноротый... СЛОВО О БУШКЕ, КУДРЯВЧИКЕ И СТРАХЕ ЛЕСНОМ Вот - Бушок: росточком невелик, в кости тонок, бороденка жидкая клочьями со щек ползет. Со стражи сменившись, как засядет в гриднице [гридница - помещение для гридней (воинов, слуг), казарма], так больше на двор и носа не кажет, разве что по нужде. Мед из чарки понемногу потягивает, щурится себе на лучину, в беседу не встревает. Байки гридни затеют сказывать - отмолчится, песню затянут - зови не зови, опять в сторонке. И с девками не замечен. Серым-сера, вовсе не видна зверушка - а только не обманись, не задень ненароком: жив-то будешь, а без пальца останешься вмиг! Кошкой лесной вспрыгнет Санька Бушок, отбросит лавку, дернет, пригнувшись, из-за голенища неразлучный досиня наточенный засапожник, взвизгнет, чиркнет не глядя - и вот уж не только тебе, небоге, а и всем, кто, себе на беду, рядом сидел, мало места в гриднице... Вот - Кудрявчик: медведь медведем, словно в насмешку ласково прозван; откуда ни зайди - сам себя поперек шире детинушка; шея в плечи ушла, головы не удержав, а голова будто из плеч торчит, да и не голова вовсе - жбан мохнатый. А средь рыжей шерсти глазки поблескивают умно да хитро, не в лад облику. Слушать Кудрявчик любит, болтать - нет; коли очень уж надо сказать, ощерит щербатый рот, выцедит словцо-другое и снова словно заснет. Однако же глупости никогда не скажет; недаром был раньше старшим в городовой дружине над всеми тремя десятками. Был, да ушел в отказ: не по нраву, вишь, сверху сидеть; лучше, буркнул, как все буду. Молчун, одно слово, а все ж побаиваются гридни Кудрявчика - хоть и тих, как тот омут, да в омуте-то нечистых полно. Не приведи Господь, взъярится! Тогда уж - беда. Щелки узенькие в рыжине кровью нальются, прорычит невнятно, возьмет за грудки, встряхнет - и в сте

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору