в плену... Только ум и хитрость нам
помогут. А хитрости будем учиться у врагов.
     После этого  разговора  Вячка  долго не  мог заснуть.  Он  целиком  был
согласен с Пруссом. Да, тевтоны берут хитростью. А  еще - своей дисциплиной,
организованностью.  Уж  как, казалось бы,  враждуют  меченосцы  с  епископом
Альбертом,  готовы сожрать  его, как пожирают  друг друга пауки  в  банке, а
увидели, догадались, что князь Кукейноса точит на них меч, и сразу отбросили
свои обиды, объединились с  Альбертом, и вот он,  Вячка, гниет в  тевтонской
темнице. Как не хватает полочанам, новгородцам, эстам, ливам, пруссам такого
согласия, единения в смертный час. Каждый князь,  каждый боярин и старейшина
дальше своего терема, своей усадьбы ничего не хотят видеть, только о власти,
о казне думают. <Я - князь. Ни один листок в моих лесах не шелохнется без
моего разрешения>. Вот о чем думают, о чем мечтают они и днем и  ночью. А
надо  объединять  силы.  Надо,  чтобы  на  Двине  встретил  тевтонов могучий
железный кулак, иначе наделают тевтоны дудок из наших костей.
     Как слуга пленного кукейносского князя Прусс мог выходить из  темницы в
город.  Он прислушивался,  о чем  говорят между  собой тевтоны,  выслеживал,
выглядывал все  вокруг.  Особенно  интересовала его  городская стена,  те ее
места, где она еще достраивалась, была не такой высокой.
     - Как же ты за городскую  стену вырвешься? - спрашивал Вячка. - Крыльев
же у тебя нет, стену не перелетишь.
     - Думать надо, князь... Думать... - мрачнел Прусс.  Однажды  он спросил
князя:
     - Ты, князь, не собираешься менять православную веру на римскую?
     - Нет, - твердо ответил Вячка.
     - Тогда тевтоны не отдадут  тебе дочь. Никогда. Понимаешь меня? Не дочь
твою они надумались украсть, а душу твою.
     Князь  Вячка  молчал. Казалось, все  чувства, все страсти умерли в  его
сердце. Те, кто видел князя вблизи  и издалека, так и  думали. Но если бы их
взгляды могли проникнуть в самую сокровенную глубину этого сердца, открылось
бы, что  сердце  князя не  мертвое, не пустое. В  нем кипела, полнила его до
краев ненависть.
     Вячка словно  окаменел  за  эти дни,  а  Прусс все больше  возбуждался,
стучал  кулаками  о  стены  темницы, громко кричал. Он был  из тех  людей, у
которых  часто  и  резко  меняется настроение. Однажды за буйство,  за крики
латники Альберта долго били его  древками  копий. Но как только  они  вышли,
Прусс весело рассмеялся.
     - Ну и человек ты, - удивился Вячка. - Терпеливый, как кремень. Неужели
не больно?
     - Открою тебе свою тайну,  князь, - понизил голос Прусс.  -  Я не знаю,
что такое боль, не чувствую ее. С самого детства не чувствую. Случалось, так
стукнусь  пальцем о  камень или  о  корягу  какую-нибудь  -  другой  клубком
крутился бы на  земле от боли. А я бегу дальше смеясь. Не дал бог моему телу
боль. Не знаю я, что это такое. Великую милость оказал мне всевышний.
     Вячка ничего  не  сказал, но подумал: <Это тебя и погубит,  Прусс. И
тело человеческое, и душа должны чувствовать боль. Без боли нет жизни>.
     А  через два  дня Прусс пошел в город, схватил камень, которыми пленные
укрепляли  подножье  стены,  ударом в  висок убил  латника,  попытался убить
рыцаря Макса, чтобы  завладеть его  конем и  вырваться за  городские ворота.
Ворота как раз  были  распахнуты -  в  Ригу въезжал купеческий  обоз. Однако
рыцарь  Макс  не  растерялся  - ударом железного  башмака сломал Пруссу нос,
соскочил с  коня, повалил Прусса на землю, крепко связал ему руки веревкой и
пригнал на епископское подворье.
     Били Прусса без пощады, кровь брызгала во все стороны. Вячка думал, что
Альберт  прикажет повесить  или  четвертовать  пленного.  Но  епископ  решил
сохранить Пруссу жизнь и даже отпустить на родину, выколов глаза.
     - Ветер приведет тебя в Пруссию, -  сказал он несчастному пленнику, - а
глаза ты оставишь в Риге.  Иди к соплеменникам. Пусть дрожат они от страха в
своих лесах  и  болотах. Пусть  увидят,  какими  безжалостными  мы  бываем к
врагам. В последний раз взгляни на солнце, простись с ним навсегда.
     Прусс  вздрогнул,  поднял к  небу большие синие  глаза,  потом  заметил
Вячку, крикнул ему:
     - Прощай, кукейносский князь! Никогда больше не увижу тебя!
     - Ты обо мне услышишь, Прусс,  - тихо ответил Вячка, но и до  Прусса, и
до тевтонов долетели эти слова князя.
     Он долго не  мог уснуть  в ту ночь, лежал в темноте, вспоминал  Прусса.
Погорячился  Прусс.  Договаривались же  вместе  бежать из  плена, но  увидел
раскрытые городские  ворота и  не выдержал... Правду говорят: <На горячих
лошадях глину месят>.
     Надо выжидать... Надо терпеть... Надо, чтобы  тевтоны поверили, что он,
князь Вячка, изменился, стал мягкой луговой травой, которую топчут их  кони.
<Дай мне терпение, святая София>, - молил Вячка, вглядываясь в суровый
ночной мрак.
     Мальчонкой  он боялся ночной тьмы, но отец и мать не разрешали зажигать
в опочивальне свечку. И он искал в поле, на  лугу прозрачные белые  камешки,
клал их на  солнце.  Лежа на солнце целый день, они вбирали в себя солнечные
лучи. А ночью мальчику казалось, что камни светятся, и он засыпал, спокойный
и счастливый.
     Ночь плыла  над Ригой. Не спал  князь  Вячка,  думал о своей  судьбе, о
своей дочери, о родной земле. Наконец задремал под утро и сразу же проснулся
- почудилось ему,  что далеко-далеко отсюда, от этой ненавистной темницы,  в
светлых полоцких лесах радостно и призывно кричит оборотень.
     Епископ  Альберт  был доволен  - еще одно усилие, и лютый враг  рижской
церкви  превратится  в  послушную  овцу,  которая  будет  щипать травку  под
присмотром святых  пастырей. А  там можно будет вручить  ему  ленные  стяги,
двери на Двину распахнутся, и  ветер над ней начнет дуть только  с запада на
восток - в одном направлении.
     - Ты мудр,  сын мой, - сказал он Генриху. - Ты умеешь подбирать ключи к
сердцам людей.
     - Стараюсь для нашей церкви, монсиньор, - скромно опустил глаза Генрих.
     Князь Вячка с каждым днем становился все тише, все смиреннее. Глаза его
смягчились, стерся с них холодный  металлический отблеск. Однажды князь даже
попросил послушать мессу, и святые  песни, видимо,  поразили  его. Несколько
дней он ходил под их впечатлением, задумчивый,  тихий, только слабая усмешка
порой набегала на  лицо. Ему разрешили  выходить на подворье,  и он  подолгу
бродил возле серых каменных стен, разглядывал  щели в них и мох, выросший  в
этих  щелях.  Попал на лужок с бархатисто-зеленой травой, сел, опустил руки,
потом, оглянувшись вокруг - не следят ли чужие глаза, - по самую шею спрятал
в траву голову, долго нюхал что-то, к чему-то прислушивался,  и, когда снова
поднял / лицо, в глазах стояли слезы.
     <Истинный бог входит в окаменевшую душу>, - думал Генрих, который
все время украдкой  следил за князем через узкое окно  епископской читальни.
Его радовали  изменения, происходившие с князем Кукейноса.  Князь на  глазах
становился спокойным, покладистым, ручным.
     Когда  минули две  седмицы,  Вячка попросил позвать епископа и  объявил
Альберту,  что  отдает  рижской церкви  половину  своих  владений, принимает
ленные стяги и готов пустить в Кукейнос зодчих и рыцарей Альберта, чтобы они
возвели  каменный  храм.  Сразу же собрали  капитул, на  котором сам епископ
вручил Вячке ленные стяги, обнял его, поцеловал, подарил десять боевых коней
и  десять стальных рыцарских  доспехов.  Произошло  это  в  Риге на  погосте
святого  Петра,  во   времена  пребывания  на   апостольском  престоле  папы
Иннокентия III, во времена царствования императора Оттона.
     Отслужили мессу, и Вячка, простившись с дочерью,  Альбертом и Генрихом,
в сопровождении  двадцати рыцарей епископа направился  в Кукейнос. Над Ригой
плавали невесомые пушистые облачка.
     Всю дорогу  князь молчал, чему-то  улыбался, на привалах часто и  долго
молился.  <Неужели это  тот самый Вячка,  отважный  князь,  о котором нам
рассказывали  столько ужасов?  - удивлялись рыцари.  -  Да это же безобидный
монашек, воробей,  выпущенный  из клетки>. Некоторые  из  рыцарей  начали
поглядывать  на князя  с презрением, посмеивались над ним.  Когда на привале
Вячка  хотел  сесть у костра, рыцарь Готфрид,  опередив, занял его  место и,
хихикая,  смотрел, как князь  рвет траву и садится на эту траву в стороне от
костра.
     -  Травяной  король! - показав на  Вячку  пальцем, с издевкой засмеялся
Готфрид. И покатилось меж рыцарей:
     - Травяной король!  Травяной  король! В  замке Леневарден  их  встретил
рыцарь  Даниил.  Увидев  Вячку,  смиренного,  покорно принимающего  всеобщее
презрение, радостно сказал:
     - Ну что, поджал хвост, королек?
     Он  щедро угостил рыцарей вином и мясом,  Вячку  же не пригласил даже в
трапезную. Долго пили и веселились тевтоны.
     Наконец  показался  Кукейнос. Готфрид внимательно взглянул на Вячку, но
лицо и глаза у  князя оставались  бесстрастными, ничто, казалось, сейчас его
не волновало. Князь уныло сидел на коне, безучастно жевал травинку.
     <В самом деле травяной король>, - успокоился Готфрид.
     Радостными возгласами встретил Кукейнос князя. Почти все вои и горожане
высыпали  на  вал.  Поп  Степан  приказал  ударить  в  колокол.  Но  лица  у
кукейносцев  помрачнели и  потемнели, когда они увидели своего князя вблизи.
Нет,  это был не  их  князь! Усталый человек  с  сонными  глазами  сидел  на
забрызганном грязью  коне и  равнодушно смотрел  на заборолы,  на  подъемный
мост, который опускали перед ним.
     - Подменили нам  князя, -  растерянно сказал старший дружинник Холодок,
глядя, как тяжело, по-старчески слезает Вячка с коня. - Он же птицей вылетал
из седла.
     - А может, мухоморами отравили князя тевтоны? - тихо, испуганно спросил
у стрыя Якова Мирошка. В Горелой Веси, слышал Мирошка, невестка так отравила
свекра - целый солнцеворот подливала ему в еду отвар из мухоморов.
     Яков и Мирошка глядели  сквозь щели в  заборолах,  как  медленно, будто
неохотно въехал  князь  на мост,  как, не  поднимая головы, слушал радостные
крики кукейносцев. Казалось, невидимый камень-жерновик висит у князя на шее.
Яков прикусил губу, задумчиво разглядывая князя, потом сказал:
     -  Не мухоморами  отравили нашего  князя, Мирошка.  Зачем  тевтонам его
травить?  Они,  если б захотели, мечами его зарубили  бы.  Горем-бедой князя
отравили.
     В этот миг перед  городскими  воротами показалась  княгиня  Добронега в
сопровождении  челядницы Кулины.  Яков спустился  с  вала,  пробрался сквозь
толпу  кукейносцев  ближе  к Кулине  -  уж больно  нравилась  ему  русокосая
челядница.  Кулина,  увидев его,  улыбнулась,  радостным румянцем  вспыхнули
смуглые щеки.
     - Здравствуй, князь, здравствуй, господин мой, - склонилась в  поклоне,
а потом поцеловала стремя Добро-нега. - Хорошо, что прилетел,  голубь ясный,
на свой двор.
     Все умолкли,  ожидая, что ответит князь.  Какое  слово произнесет он на
родной  земле?  Но ничего не сказал Вячка,  медленно слез с коня, подошел  к
княгине,  трижды поцеловал  ее  и вместе с  ней  молча  направился в  терем.
Кукейносцев это поразило и обидело.
     Со всех сторон слышалось:
     - Язык проглотил наш князь в Риге!
     - Хвостом тевтонским стал!
     - Крепкой веревкой привязал Вячку Альберт к своему седлу!
     Самые нетерпеливые  и  горячие предлагали отправить гонцов  в Полоцк  и
Литву, чтобы скорей присылали помощь против тевтонов - на князя Вячку нечего
уже надеяться.
     - Заснул наш князь, -  с горечью  сказал Климята Однорук Мирошке, когда
все дети, которых  он учил,  собрались на хорах  в церкви. -  И  кто бы  мог
подумать?.. Но пойдем, дети, дальше в нашем учении. Запомните:
     от болгарцев наш дух и слово...
     А князь Вячка действительно  спал. Спал  уже  второй  день. Затих,  как
вымер,  терем,  челядницы  и  холопы  ходили  на  цыпочках;  большого  жука,
залетевшего  откуда-то  с Двины в  терем  и поднявшего шум в покоях,  ловили
целой  гурьбой.  В  конце  концов  поймали,  хотели  раздавить,  но дворовый
мальчонка Анисим захныкал и унес с собой жука, как живую игрушку.
     Странные  сны   снились  князю.  То  стоял  он  посреди  ржаного  поля,
вздыбившегося крутыми  желтыми  волнами, и они  закрывали  князя с  головой,
только  васильки,  как холодные синие звездочки, мелькали изредка  в горячей
желтизне.  То взбирался на высокую старую  липу,  и чем выше лез, тем моложе
становилась  липа, а на самом  верху,  на  самой макушке  дерева,  он увидел
нежный   темно-зеленый   листок,  трепетавший,  вздрагивавший  на  тоненькой
коричневой ножке. Захотелось князю сорвать этот лист, чтобы ощутить пальцами
клейкую  липкость  зелени,  да  загудела,  зашумела,  человеческим   голосом
закричала  старая  липа: <Это  мой сынок! Это мой  сынок!>,  взмахнула
всеми своими толстыми шероховатыми сучьями, напряглась морщинистым стволом и
сбросила беднягу-князя на землю. Крепко стукнулся он о корни и проснулся.
     Он лежал на жестких досках  своего походного ложа и еще чувствовал боль
от падения, от удара о твердые камни. Вячка поднял над собой руки, сжал их в
кулаки, со  страхом ожидая, что  не ощутит прежней силы  в  кулаках. Но сила
была, бурная, хмельная, прежняя. Тогда он рывком сбросил  с себя  покрывало,
упруго вскочил  на  ноги, подбежал к окну взглянуть, ночь или день на улице.
Был самый  полдень. Солнце маленькой разогретой гривной стояло высоко-высоко
в небе,  и лучи  его, словно  острые золотые  мечи, рассекали густую от зноя
синеву.
     Вячка рассмеялся. Он смеялся долго, беззвучно. Было легко и ясно. <Я
вернулся!> - кричал в душе звонкий ликующий голос.
     Он приказал  молодой челяднице  позвать  княгиню  Добронегу.  Вскоре  в
опочивальню вошла Добронега, грустная, испуганная. Глаза заплаканные, на шее
повязан черный, прошитый золотой ниткой платок.
     Вячка поцеловал  княгиню, снял  с  ее  шеи черный платок,  отбросил его
подальше и спросил:
     - Где моя кольчуга? Где меч Все слава?
     - Ой, князь, - прошептала Добронега, засветившись от радости.
     - А ты думала, что я в Риге стал монахом? - прижал ее к горячей крепкой
груди Вячка.  - Зови сюда Холодка. Только так, чтобы чужие глаза не увидели,
чтоб уши чужие не услышали.
     Вскоре прибежал старший дружинник Холодок, стал на пороге опочивальни.
     -  Посылай гонцов к  кунигасу  Довгеруту,  к  аукштайтам, - сказал  ему
Вячка.
     Холодок  с  загоревшимися  радостью  глазами  бросился  было  выполнять
приказ, но Вячка знаком остановил его.
     - Что делали тевтоны?
     - Вчера пили вино и задирались с полоцкими купцами.
     - А сегодня что делают?
     - Режут камень-плитняк за городским валом, хотят строить  рядом с твоим
теремом крепость. Рыцарь Готфрид у них старший.
     - Оружие взяли с собой?
     - Они  всегда ходят с оружием. И пьют, и работают с мечами на поясе. Но
сегодня жарко - они могут раздеться и быть без кольчуг и мечей.
     Выслушав Холодка, Вячка повеселел.
     - Пришли ко  мне двух ловких, смекалистых хлопцев. Надо проследить, чем
занимаются тевтоны, как они вооружены. А сам готовь меч и посылай человека к
аукштайтам. Пусть передаст: ждем их.
     - Все  сделаю, князь. Пришлю Якова Полочанина  и Мирошку, и к Довгеруту
немедля человек помчится. - Холодок поклонился и не мешкая вышел.
     Казалось, порыв майского ветра залетел в терем.
     Дружинники   надевали   кольчуги,  шлемы,  стараясь  быть   бесшумными,
разбирали щиты, мечи,  копья  и  луки. Вячке принесли  кольчугу, шлем  и меч
Всеслава. Добронега с поклоном подала мужу тяжелый меч, сказала:
     - Будь крепок душой и мечом, мой княже. Святая София смотрит на тебя  и
ждет победы.
     - Ты на меня смотришь, Добронега, - скупо улыбнулся Вячка.  - Умру,  но
честь полочан не отдам на поругание. Славная будет валка!
     Он решительно поднял меч.
     В  эту минуту в  опочивальню  вбежали  Яков  Полочанин  и  Мирошка, оба
вспотевшие, раскрасневшиеся.
     - Тевтоны  рубят камень в  большой яме,  -  выдохнул  Яков,  -  мечи  и
кольчуги свалили на край. Мокрые от пота, как болотные жабы.
     - Рубон, - тихо произнес Вячка и вытащил из ножен меч.
     - Рубон, - как порыв ветра, пронеслось по дружине, сгрудившейся во всех
переходах терема.
     - Князь, позволь слово молвить, - вдруг сказал Яков.
     - Говори, Яков Полочанин. - Вячка остановился на пороге.
     - В рукоять твоего меча вложены мощи?
     -  Мастера, делавшие  меч, вложили  в рукоять мощи  святой Ефросиньи. -
Вячка с недоумением глядел на Якова, не понимая, куда тот клонит.
     - Неправда.  В рукояти лежат барсучьи кости. И Яков торопливо, сбивчиво
пересказал князю  весь разговор, который слышал  он лунной  ночью  на  дворе
боярина Ивана.  Добронега  и Холодок,  стоявшие рядом  с  князем, растерянно
глядели на Вячку.  Князь  покрутил  в руке  меч,  подумал, решительно поджал
губы.
     - Валка ждет. Много работы будет мечу. Откуда мне знать, чьи мощи лежат
в рукояти? Что ж, пусть барсук. Веди меня, Святой Барсук!
     Городские ворота были открыты  заранее, и дружина  Вячки стремительно и
внезапно  атаковала  тевтонов.  Вячка  видел белые  испуганные лица  врагов.
Хрустела под ногами дресва, пахло свежевскопанной землей.  Биться в яме было
тесно,  не  хватало  размаха  руке,  и князь только  колол мечом.  Несколько
тевтонов успели схватить оружие и  старались отдать жизнь  как можно дороже.
Они были голые, белокожие, скользкие от пота, как рыбы. Остро пахло потом, и
этот ненавистный запах разъярил Вячку. Он закричал:
     - Никого не выпускайте из ямы! Рубите всех! Софью Альберт мне все равно
не отдаст. Тобой жертвую, дочка!
     Дружинники с новой силой яростно  ринулись на тевтонов. Горстка врагов,
оставшихся  в  живых, была  порублена  на  куски. Только  Готфрид,  высокий,
рыжеволосый, сжимая в одной руке меч, в другой - копье, прислонился спиной к
куче острых красно-бурых камней и,  не обращая внимания на раны,  на  кровь,
струящуюся по груди, мужественно отбивал все удары дружинников.
     -  Дайте я его  из  лука возьму! -  в  бешенстве закричал Холодок воям,
мешавшим ему  пустить  стрелу.  Да  всех  опередил Вячка.  В  один прыжок он
очутился перед Готфридом:
     Узнал, тевтон, травяного короля? Защищайся!
     Готфрид, оскалив зубы в смертельном  отчаянии, собрал остатки последних
сил  и ударил мечом.  Это  был  страшный  удар.  Но  в  тот  миг,  когда меч
обрушивался  на князя,  Вячка резко повернул  щит, и меч  вырвался  из  руки
Готфрида. Тевтон взвыл от злости:
     -  Ты - травяной король, а  наша церковь  из  железа! На кого ты поднял
руку? Ложкой  не  вычерпаешь  океан!  Все  равно  будешь  лежать у ног нашей
церкви!
     -  Береги  силы,  не кричи, -  спокойно ответил Вячка. - Умри достойно,
тевтон, как умирают мужи.
     Готфрид  ткнул копьем,  но Вячка  поймал, зажал древко  его  копья  под
мышкой левой руки. Напрасно Готфрид пытался вырвать копье назад.
     -  А из  железа ли твоя выя, тевтон?! -  крикнул  Вячка  и косо рубанул
Готфрида там, где шея входит в плечи. Голова надломилась, и все увидели жилы
- как перерубленные красные корни.
     Валка  закончилась.   Лесные  пчелы  гудели   над  мертвыми  тевтонами.
Печальный крик чаек несся над Двиной. Вячка хмуро глядел на дело рук своих.
     - Кто из наших богу душу отдал? - спросил он наконец.
     - Грикшу убили, - ответили ему.
     - Добрый  был вой. Красиво погиб, -  тихо сказал Вячка. - Позовите отца
Степана и холопов из терема. Надо похоронить всех мертвых.
     Он присел на теплый от солнца камень, закрыл глаза. Непонятно - радость
или тоска была у него на душе.
     - Князь, литва подходит! - весело закричал Холодок.
     Вячка  вскочил. Земля  дрожала  от конских  копыт. Пять сотен привел  с
собой   Кунас,   младший   сын   Довгерута.   Литовцы   были   высокорослые,
светловолосые, со звериными