только  что  отложенными
"яйцами". Подходящий климат, подходящий рельеф, обилие пищи,  энергии  и
достаточное количество живых инкубаторов. ПОКА еще живых - если  поп  не
перестарается.  Ох  уж  этот  пресловутый  священник!  Настоящая  темная
лошадка. Проходная пешка на седьмой горизонтали... Дай ему бог здоровья!
   Шестипалый знал, что когда-нибудь вернется к гнезду. И.  вернется  не
один.

70. ЗАПАХ

   Ферзь как следует развлекся с пышнотелой и очаровательно  застенчивой
Глашкой, кожа  которой  обладала  замечательным  свойством  светиться  в
сумерках, позволил наложнице сегодня остаться рядом с собой и погрузился
в спокойный сон.
   Глашке он доверял безгранично, считая девку слишком тупой,  чтобы  та
могла предать. Кроме того, она была его дочерью. Скорее всего.  В  своих
владениях Ферзь являлся главным осеменителем, и с его  потомством  вышла
изрядная путаница.
   Все дворовые бабы мечтали забеременеть и родить  ребеночка  от  шефа.
При этом желаемое нередко выдавалось за действительное.
   В тот вечер помещик чувствовал себя превосходно.  Его  уверенности  в
своих силах не могла поколебать ссора с  Начальником  города  Ина,  этим
мальчишкой, много о себе возомнившим. В поместье дела шли неплохо,  а  с
Заблудой-младшим он уж как-нибудь разберется.
   Ферзю никогда ничего не снилось. Он так прочно стоял на ногах, что не
отрывался от земли даже по ночам. Все, о чем он мечтал, он хотел иметь в
натуре. И имел. Как,  например,  Глашку.  Та  ублажала  его  в  основном
орально.
   Иногда, пока она занималась этим, он ставил ей на голову кружку  пива
и  периодически  из  нее  отхлебывал.  Для   полного   комфорта   своего
благодетеля Глашке приходилось заплетать волосы в косу и  укладывать  ее
венчиком на темени...
   Ферзю нравилось унижать. Он собирался унизить Гришку до нуля высоты и
загнать его на полметра  под  землю.  Единственным  человеком,  которого
помещик хоть в какой-то степени уважал, была  Полина,  но  и  Полину  он
использовал в своих интересах, а рохлю-священника -  и  подавно.  Сейчас
ведьма и поп отправились на болота, и к следующему вечеру  Ферзь  ожидал
приятных известий. Он и не предполагал, что все начнется гораздо  раньше
и что сюрприз окажется таким неотразимым.
   ...Возле большого камина, разукрашенного охотничьими сценами,  дрыхли
любимцы  из  своры  помещика  -  русские  борзые  Бег,  Руслан,  Горшок,
Макдональдс, Паровоз, Шалый, Пентиум, беременная сука Лада,  молоденькая
Муха и умудренная  жизнью  Курва  со  своим  полуторамесячным  выводком.
Собаки были настолько уродливы, что их уродство приобретало  даже  некую
извращенную привлекательность.
   Узкие, будто со сплющенными под прессом  телами,  с  выгнутыми  дугой
спинами и втянутыми до позвоночника животами, они  свободно  разгуливали
по всему дому, как призраки, заглядывали куда вздумается и  пользовались
привилегиями,  немыслимыми  для  двуногих  обитателей  поместья.  Собаки
облюбовали огромный пушистый ковер в спальне хозяина и  грелись  на  нем
холодными ночами возле каминного огня. Даже щенячий  писк  не  раздражал
Ферзя  в  отличие  от  тихого  бормотания  слуг  и  дурацких  разговоров
телохранителей. Зато он мог быть уверенным, что те не спят...
   Примерно в четыре утра он проснулся от того, что впервые в жизни  ему
приснилось... Ему приснился запах. Да, именно так. Не образ, не  голоса,
не движение, не вкус пива, а  запах  паленой  шерсти.  Запах  застрял  в
носоглотке, будто клубок  спутанных  шерстяных  ниток.  Волосы  росли  в
ноздрях и забивали рот.
   Наступало удушье...
   Когда Ферзь продрал глаза, в спальне  было  гораздо  темнее,  чем  он
ожидал.
   Вначале он подумал, что гаснет огонь в камине,  но  потом  сопоставил
все: запах, едкий дымок, темную гору за каминной решеткой... и  молчание
собак.
   Его первой реакцией была ярость. Не испуг, нет. Удушающая ярость.  Он
покосился влево, дрожа от предвкушения мести  -  пока  еще  безадресной.
Рыхлое бледное тело Глашки раскинулось на простыне. Слишком вольготно  -
обычно наложница  принимала  более  скромные  позы.  Хозяин  не  выносил
развратных баб.
   Ферзь разглядел ее мясистые ляжки, пухлый живот, молочно-белые груди,
шею... и вот тогда-то он впервые в жизни  почувствовал  себя  лилипутом.
Игрушкой в чьих-то руках. Мальчиком для забавы. Одним словом, дерьмом.
   Кто-то отрезал Глашке голову. И положил вместо нее на подушку  голову
русской борзой. Шея к шее. Крови было на удивление мало. В темноте Ферзь
даже не очень хорошо различал, где заканчивается  человеческая  плоть  и
начинается собачья шерсть.
   Но это было еще не все. Многие предметы в спальне, начиная с  шишечек
на спинках кровати и заканчивая вазой, были увенчаны насаженными на  них
собачьими головами. Включая головы щенков. Мертвые глаза блестели, будто
свинцовые отливки. А тела... тела были брошены  в  огонь  и  тлели  там,
распространяя тот самый проклятый запах.  Вполне  вероятно,  что  голова
Глашки тоже попала в камин.
   Кто-то собрал внутренности помещика в гигантский кулак, а затем  сжал
их.
   Его вывернуло прямо  на  простыни  и  знаменитый  ковер.  Он  прополз
несколько метров на четвереньках, пока извержение не прекратилось. Потом
встал на ноги и, шатаясь, поплелся к выходу. На  него  накатывали  волны
тошноты, ужаса и одуряющей  вони.  А  после  -  опять  ярости,  все-таки
победившей  и  вытеснившей  остальные  чувства.  Его  сердце   чуть   не
разорвалось. Бег, Горшок, Шалый,  Пентиум,  Муха,  Ладушка...  Глашка...
Нестерпимо! Нестерпимо!..
   Но кто посмел? Кто?!. Если бы проклятый свинарь-хирург не был  мертв,
помещик знал бы, на ком выместить свое не находящее выхода бешенство. Но
разве Ферзь не видел своими глазами, как  треснула  после  удара  обухом
голова этого идиота? Треснула, будто перезрелый арбуз, и пустила  густой
красный сок. И разве потом  голову  не  бросили  в  мусорную  яму  и  не
забросали землей?..
   Помещик так  сильно  сжал  кулаки,  что  ногти  вонзились  в  ладони.
Напрасно он оставил без внимания дурацкое происшествие в свинарнике!  Он
посмеялся, а надо было насторожиться. Уже тогда следовало задуматься над
тем, что происходит.
   Куда делось тело Щетины? Почему пропали руки и ноги? В конце  концов,
кто-то же должен был пришить свинье человеческую башку - или  наоборот?!
Теперь, похоже, неизвестный исследователь не утруждал  себя  пересадкой.
Он занялся исключительно расчленением. И где - прямо в господском  доме!
В господской спальне!!! В господской кровати!!!
   Кто бы это ни был, он ответит за  все!  Брошенный  вызов  дорого  ему
обойдется! Ферзь устроит казнь, от  которой  содрогнутся  даже  мясники.
Чертям станет тошно, и они заблюют преисподнюю!..
   Проклятие! Неужели никто ничего не слышал?!  В  это  было  невозможно
поверить. Ферзю казалось, что каждый его шаг сотрясает дом и что  каждую
мысль об убитых собаках он  проревел  вслух,  точно  недорезанный  хряк.
Значит, измена?!
   Ублюдки, ах вы, ублюдки!..
   Как ни странно, именно в этот неподходящий момент, когда  внутри  все
было выжжено гневом, а  мозг  превратился  в  спекшийся  пористый  кусок
шлака, помещик вдруг вспомнил еще и о трех батраках, убитых неизвестными
и найденных  пару  дней  назад  возле  болот.  От  людей  остались  лишь
раздробленные скелеты и изуродованные части тел.  Волки?  Кто  слышал  о
волках, бросающих мясо нетронутым и ломающих жертвам кости?  К  тому  же
там не было  волчьих  следов.  Вообще  никаких  следов,  за  исключением
отпечатков сапог тех троих...
   Но к дьяволу и свинаря, и батраков! Кто-то нанес Ферзю удар  в  самое
больное  место.  Плевок  достиг  цели.  Его  чувству  собственника  было
нанесено  глубочайшее  оскорбление.  Его  хотели   унизить,   раздавить,
поставить под сомнение самое  главное  -  его  силу,  его  безраздельную
власть. Кто-то превзошел его в злобе и жестокости. Однако  как  раз  это
было поправимо.
   Он распахнул дверь  спальни.  Ввалился  в  соседнюю  комнату;  словно
бешеный  медведь.  Все  четыре  телохранителя  вскочили  при   появлении
хозяина. Старший двинулся ему навстречу.
   Еще секунду назад Ферзь собирался убить его, вырвать  зубами  глотку,
сожрать печень, но теперь заметил, что у того сна нет ни в одном  глазу.
Он ограничился пощечиной, после которой двухметровый верзила отлетел  от
него на несколько шагов.
   - Степан! - заорал помещик, переполошив слуг, а заодно и  всех  ЖИВЫХ
собак в округе.
   Разбуженный его криком управляющий явился не при параде,  зато  через
полминуты.
   -  Собирай  людей!  -  буркнул  Ферзь,  которому  отчаянно   хотелось
разодрать кого-нибудь на части голыми руками,  притом  прямо  сейчас.  -
Готовь облаву.
   Обернувшись, он снова увидел  в  сумраке  спальни  собачьи  головы  с
остекленевшими глазами,  торчавшие  по  четырем  углам  кровати,  словно
языческие фетиши. И завыл от боли и бешенства, стиснув голову руками.

71. "Я ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ"

   Валет снова подходил к городу Ину, в  котором  ему  так  не  повезло.
Теперь принять его за  героя  фильма-"истерна"  мог  только  безнадежный
кретин и только издали. Вблизи он был похож на ночной кошмар  параноика,
страдающего от депрессии. Можно было ручаться, что такого ублюдка  никто
из жителей города Ина никогда не видел.  Тем  хуже  для  них,  трусливых
тупиц, составлявших покорное стадо!..
   На  этот  раз  Валет  не  чувствовал  усталости   и   не   предвкушал
удовольствий. Он вообще ничего не чувствовал, потому что был мертв -  по
всем канонам биологии, окончательно и бесповоротно. У него  не  осталось
даже человеческого лица.
   Уголья, прилипшие к черепу, превращали его в ужасную оскаленную маску
черно-лилового  цвета;  вместо  вытекших  глаз  поблескивали  фасеточные
полусферы; протезы из черной резины, едва прикрытые рукавами,  болтались
не всегда синхронно  с  движениями  ног.  Тело  сохранилось  значительно
лучше, чем  голова,  -  от  огня  его  защитила  толстая  ткань.  Сильно
пострадали  кисти  рук  и  были   заменены   на   резиново-металлические
манипуляторы. Номер на предплечье сократился вдвое.
   Четверка и тройка сгорели. Единица слилась с поперечным шрамом.
   Несмотря на то что мышцы и уцелевшие ткани подверглись консервации  в
лаборатории,  Валету  оставалось  функционировать   не   более   недели.
Многовато для нескольких выстрелов, в самый раз  для  революции  и  явно
недостаточно для того, чтобы успеть воспользоваться плодами  переворота.
Ничего страшного - как всегда, ими воспользуются другие.
   Вооружен он был лучше, чем когда-либо. Его  арсенал  составляли:  два
автомата "АКС", шесть  полных  магазинов  к  ним,  связанных  проволокой
попарно, два пистолета "ТТ" с  двенадцатью  обоймами,  десантный  нож  и
четыре гранаты "Ф-1".
   Все новое, только что со склада, где игрушки покоились в смазке,  как
спящие красавицы в  анабиозе.  Теоретически  игрок  мог  уничтожить  все
мужское население города Ина.
   Священник шел в ста метрах позади своего симбионта и впервые в  жизни
чувствовал себя крутым парнем.  Он  уже  свыкся  с  тяжестью  небольшого
приборчика, укрепленного на голове и похожего на солнцезащитные "капли".
Элегантно и практично. Эти "очки", которые он не собирался снимать  даже
в самые пасмурные дни поздней осени,  придавали  хиляку  в  черной  рясе
особо зловещий и устрашающий вид. Благодаря им  он  видел  все  то,  что
должен был бы видеть его симбионт, если бы тот был  жив  в  общепринятом
смысле слова. С резкостью  и  цветами  у  него  было  неважно,  зато  он
великолепно реагировал  на  любое  движение,  а  поле  зрения  оказалось
огромным  -  около  двухсот  градусов  по  горизонтали  и   больше   ста
шестидесяти по вертикали. Изображение, сформировавшееся в  искусственных
глазах   Валета,   транслировалось   на   слегка   измененную   сетчатку
человеческого глаза и накладывалось  на  другую  картинку,  ограниченную
полупрозрачными стеклами прибора. Большая Мама иронически  называла  это
"двойной точкой зрения". Если бы дело было только в зрении!
   В самом начале  священник  был  мучительно  дезориентирован  и  очень
близок к шизофреническому раздвоению личности и окончательному  распаду.
Позже он привык и даже стал находить в своем новом  состоянии  некоторое
удовлетворение. А потом и вовсе поймал кайф. Он упивался  заимствованной
силой, а странная связь  избавила  его  от  парализующего  страха  перед
необратимостью   любого   поступка.   Это   было   приятно:   во-первых,
неуязвимость; во-вторых, пошевели  не  пальцами  даже,  а  мозгами  -  и
мертвец сделает все, что ты хочешь; и вдобавок - полная безнаказанность.
Даже если Валета шлепнут  по  второму  разу,  его  симбионту  ничего  не
грозит.  Священник  ощущал  себя  если  не  в  свите   Его   Абсолютного
Величества, то по крайней  мере  допущенным  в  райскую  кунсткамеру.  В
качестве дрессировщика.
   К тому же связь симбионтов не была оптической. Разделить их полностью
мог лишь толстый металлический экран,  но  и  в  этом  случае  священник
воспринимал бы вторичное излучение металла  и  отраженный  от  ионосферы
сигнал,  однако  не  сумел  бы  управлять  Валетом  без  дополнительного
источника  энергии.  Он  надеялся,  что  такого  случая  не   будет,   а
дополнительный источник не понадобится. Его надежды были небеспочвенны.
   (Иногда  священнику  казалось,  что  "мертвец"   волочит   за   собой
колеблющиеся белесые сопли - жевательную резинку, растянутую в тончайшие
нити; резинку, которую пережевывал злобный  урод,  гоблин  из  углерода,
поселившийся внутри  сгоревшего  мозга.  Ох  и  фантазер  он  был,  этот
священник!  "Смотри  не  обмолвись  в  присутствии  ведьмы  о   подобной
глупости!" - напомнил он себе.) Ведьма, конечно, была с ними. Свою часть
работы она выполнила честно.
   Никто не заблудился и не был принесен в жертву. Правда,  в  последнем
имелись веские основания сомневаться... Хорошо, что старуха хотя  бы  не
задавала вопросов и не отпускала  язвительных  замечаний.  Видимо,  тоже
почувствовала важность происходящего. А  может  быть,  просто  опасалась
священника и его  черного  напарника.  Мысль  об  этом  доставляла  попу
немалое удовольствие...
   Так эта странная,  мягко  выражаясь,  троица,  двигавшаяся  в  связке
взаимной симпатии, появилась на окраине Ина. Впереди  брела  Полина,  за
нею - игрок с обугленным лицом, резиновыми кистями и фасеточными глазами
насекомого, а где-то в отдалении по их следам пробирался священник.
   Как только трясина осталась позади, ведьма  предпочла  отделиться  от
компании и заковыляла к себе домой. Она рисковала. В кармане  ее  пальто
был спрятан предмет, ради обладания  которым  и  Заблуда,  и  Ферзь,  не
задумываясь, нарушили бы  ими  же  самими  установленные  правила  игры.
Предмет  подвергся  небольшой  модификации  в  чреве  Большой   Мамы   и
превратился в психическую мину. В чем заключается ее действие, Полина не
знала. И не могла узнать - ведь у нее не было видеодвойки.
   Священник замешкался. Теперь, когда ему нужно было принимать решения,
а возможность истребить всех, кто творил зло и кого он ненавидел,  стала
вполне реальной, на него обрушилась непривычная тяжесть ответственности.
Ведомый симбионт, обозначенный в файлах реаниматора жаргонным  словечком
"Феникс"
   (остряки  они  были,  эти  ребята  из  лаборатории,  которым   сейчас
наверняка черти запихивали в аду во все свободные дырки!), остановился и
ждал, пока снова зажурчит жалкий ручеек мыслишек, изливаясь из ссохшихся
поповских мозгов, - мыслишек по поводу того, что делать дальше.  Вернее,
не ждал, конечно, - ему  было  плевать  на  священника,  город  Ин,  всю
планету и на самого себя. Он был бы просветленным, если бы не был  таким
непоправимо мертвым.
   ...Слева  виднелась  крыша  монастыря   "Исследовательниц   глубокого
космоса", справа разлеглось пастбище, принадлежавшее Ферзю. Ну а впереди
был город, пускавший вонючий дым из труб. Если бывает место без радости,
то вот оно...
   Еще не поздно было все отменить. Повернуть обратно. Убраться к черту.
   Сдохнуть... Как трудно решиться и сделать  первый  шаг  по  дороге  в
ад...
   Священник  закатал  рукав  рясы  и  посмотрел  на  скарабея,  который
останется на его предплечье до конца дней - то ли родимое пятно,  то  ли
ожог, то ли искусная татуировка. Память о визите к Большой Маме.  Теперь
он тоже был помечен зловещим знаком, клеймом  чуждого  культа  -  и  кто
тогда был его истинным хозяином? Кто заказывал музыку?  Кого  он  только
что предал? Кому оставил  в  заклад  свою  предположительно  бессмертную
душу? И не наступил ли момент истины - когда бессмертие ужасает сильнее,
чем близкий конец краткого, печального и безнадежного земного пути?..
   Священник сел на землю, привалившись к какому-то  пню  и  не  замечая
холода.
   Он оправдывал свое бездействие тем, что ему  надо  подумать.  С  этой
позиции он мог видеть только черную  голову  Феникса,  застывшего  будто
изваяние. Он велел ему сесть. Не торчать  на  виду.  Вернее,  ПРЕДСТАВИЛ
себе,  что  Феникс   садится.   Тот   мгновенно   присел   и   прекрасно
замаскировался.
   Эта жуткая полуорганическая машина  уничтожения  поражала  священника
своим совершенством. Почти завораживала. Искушала демонической  силой  и
демоническими возможностями. "Господи, дай  мне  немного  мудрости...  -
прошептал священник. - И не дай сотворить еще больше зла". Теперь, когда
цель находилась так близко, зло показалось ему размытым и безликим.  Оно
гнездилось во всех головах без исключения, но не  мог  же  он  убить  их
всех?!
   Зло перетекало в добро и наоборот - как день и  ночь.  То,  что  одно
было немыслимо без другого, не меняло сути дела. Как и то,  что  дуализм
растворялся в святости. Священнику было далеко до  святости.  Равновесие
явно нарушено - давно и почти непоправимо. Возьмись он заново взвешивать
добро и зло - и он возьмет на себя слишком  много.  Если  бы  кто-нибудь
сделал это за него... Например, судьба. Почему  бы  не  свалить  все  на
судьбу? Так получилось. Извините. У меня не было другого выхода...
   Впрочем, один запасной выход есть всегда. Прямиком на тот свет, а там
- совсем другое кино. Но ведь здесь все будет продолжаться без тебя. Все
останется прежним. Торжество  подлости,  жадности,  похоти,  жестокости;
всеобщая паранойя, неизлечимая мания превосходства; выжженные  глазницы,
уши в качестве трофеев, содранная кожа, отрезанные мошонки, вывалившиеся
кишки;  алчное   чавканье,   насмешки   ничтожеств,   унижение   гордых,
развлечения  блудливых;   насилие,   убийства,   замораживание   живьем,
страдания, зверства (и немного о личных фобиях, поп, не  стесняйся:  как
насчет иголок под ногти? утюга на  живот?  А  что,  если  засунуть  твои
пальцы  в  крысиную  клетку?  твой  член  в  мясорубку?  шомпол  тебе  в
задницу?); пожирание душ, помойное ростовщичество, растление подростков,
грязный  опыт  стариков,  смерти  невинных  детей,  материнские   стоны,
зародыши в сточных канавах;  бессильные  вопли  отчаяния,  обращенные  к
равнодушному Небу. Ты твердишь об этом, но  твои  обличительные  речи  -
дешевка. Уже ничего нельзя исправить. Своей смертью, равно как  и  своей
пассивностью,  ты  лишь  поможешь  цветам  зла  расцвести  еще   пышнее.
Прекраснейшие в мире клумбы - это те, что разбиты на могилах... И  когда
ты превратишься в земле в гнойную червивую  массу,  цветы  жадно  выпьют
твой гной, впитают его в себя, и ты станешь ядовитой пыльцой,  носящейся
над изнасилованной и растерзанной  твердью.  Так  продолжится  для  тебя
круговорот веществ в природе; таким будет твой новый  цикл.  Ускользнуть
не удастся. Возможно, лучшее, что ты мог бы  сделать,  -  это  вернуться
ненадолго.
   Если позволит Большая Мама. У Большого Папы  ты  уже  не  спрашиваешь
разрешения.
   Когда-то Он не ответил на  самый  важный  для  тебя  вопрос...  Итак,
коротенькая  жизнь  взаймы  -  чтобы  исправить   ошибку,   восстан