ных,  а  когда
научились путешествовать по морям, это лишь увеличило  наше  благополучие.
Но, опьяненные своей радостью, своим здоровьем и своими  походами,  мы  не
заметили, как превратились в глупцов.  Мы  построили  двадцать  прекрасных
кораблей, каждый из которых был достаточно велик, чтобы служить  крепостью
для  вас,  людей,  и  поклялись  друг  другу  отправиться  в  плавание   и
исследовать всю землю. Ах, всю землю! Погрузившись на  двадцать  кораблей,
две тысячи великанов простились  со  своими  родными,  пообещав  вернуться
назад и рассказать обо всем,  что  увидят  они  в  многоликом  мире,  -  и
отправились в свою мечту.
     Затем - от моря к морю, от шторма к шторму, через  жажду  и  голод  и
многое другое, между рифами и облаками - плыли великаны,  радуясь  порывам
соленого ветра, в непрерывной борьбе с океаном, "постоянством в  движении"
- и в предвкушении встреч с новыми народами, и в надежде сдружить их между
собой.
     За половину поколения потеряли они три корабля. Сто великанов  решили
остаться и жить отдельно от своего  народа  с  прекрасным  добрым  народом
элохим. Двести погибли, сражаясь за брафоров - народ,  который  был  почти
целиком  уничтожен  песчаными  горгонами  Великой  Пустоши.  Два   корабля
разбились о рифы и затонули. И когда  первые  дети,  родившиеся  во  время
путешествия, стали достаточно взрослыми, чтобы  самим  заниматься  морским
делом, пятнадцать кораблей собрались на совет и обратили  свои  помыслы  к
Дому - поскольку они поняли безумие своей клятвы и устали  от  поединка  с
морями.
     Итак, они установили свои паруса по звездам  и  пустились  на  поиски
Дома. Но не тут-то было. Знакомые пути вели  их  в  незнакомые  океаны,  к
неисчислимым опасностям. Штормы сбили все их расчеты. Руки их были в кровь
изодраны непослушными канатами, а волны все вставали им навстречу,  словно
выражая свою ненависть. Было потеряно еще пять кораблей - хотя пробоина  в
одном из них была обнаружена достаточно вовремя, чтобы спасти тех, кто был
на  нем,  а  экипаж  второго  спасся  благодаря  острову,  на  который  их
выбросило.  Сквозь  лед,  державший  их  в  своих  тисках  много  месяцев,
убивавший их дюжинами, сквозь штили,  приводившие  их  на  грань  голодной
смерти, - они все упорно плыли, сражаясь за свою жизнь и за свой  Дом.  Но
несчастья стерли в их памяти все знания, какими они располагали  когда-то,
так что в конце концов они окончательно потеряли представление о том,  где
находятся и куда им нужно плыть. Добравшись до Страны, они  бросили  здесь
свои  якоря...  Меньше  тысячи  великанов  ступило  на  скалистые   берега
Прибрежья. Отчаявшись, они оставили надежду отыскать свой Дом.
     Но дружба с Высоким Лордом Дэймлоном, сыном Хатфью, возродила  их.  В
своем могущественном  учении  он  видел  знамения  надежды,  и  его  слова
зажигали эту надежду в сердцах  великанов.  Они  остались  в  Прибрежье  и
принесли Лордам клятву верности - и отправили три корабля на поиски  Дома.
С тех пор - вот уже трижды по тысяче лет - в море всегда находится  девять
кораблей великанов, по  очереди  пытающихся  отыскать  нашу  землю.  Когда
возвращаются три старых, на смену им уже готовы три новых, но пока  успеха
не добился  ни  один.  Поэтому  мы  по-прежнему  Бездомные,  затерянные  в
лабиринте безумной мечты.
     Камень и море! По сравнению с вами, людьми, мы живем гораздо дольше -
я родился на борту корабля во время короткого путешествия, спасшего нас от
Осквернения, а мои прадеды были среди первых путешественников.  Но  у  нас
так мало детей. Редко когда у женщины бывает более одного ребенка. Поэтому
теперь нас осталось всего лишь пять сотен, и наша жизнестойкость с  каждым
поколением все снижается.
     Мы не можем забыть о своей родине.
     Но согласно старой  легенде,  дети  Создателя  имели  надежду.  После
коротеньких дождей он выпускает в наше небо радугу, как обещание  звездам,
что когда-нибудь он все же найдет способ вернуть их домой.
     Если нам суждено выжить, мы должны отыскать Дом, потерянный  нами,  -
землю своего сердца за Солнцерождающим морем.
     Пока Морестранственник говорил, солнце постепенно начало снижаться, и
наступил поздний полдень; когда же он закончил свой рассказ, горизонт  был
освещен  закатом.  Волны  Соулсиз  мчались  с  запада,  словно  охваченные
оранжево-золотым пламенем,  отражая  на  своей  поверхности  каждую  искру
заходящего солнца.  Огонь,  полыхающий  в  бездонных  небесах,  отражал  и
утрату, и пророчество, предстоящую ночь и обещанный  день,  тьму,  которая
пройдет; ибо когда наступит настоящий конец дня и света,  то  нечем  будет
его приукрасить, не будет ни чудесного огня,  ни  радости  -  ничего,  что
могло бы поддержать сердце, кроме гниения и серого пепла.
     Охваченный вдохновением, великан снова возвысил свой голос, в котором
слышалась пронзительная боль.

                   Мы правили свои паруса,
                   Чтобы проплыть обратно,
                   Но ветры судьбы дули
                   Не так, как мы хотели,
                   И земля за морем была потеряна...

     Кавинант   повернулся,   чтобы   посмотреть   на   великана.   Голова
Морестранственника была высоко поднята, а по щекам тянулись тонкие  мокрые
полоски, отсвечивающие золотисто-оранжевым огнем. Пока  Кавинант  смотрел,
отраженный свет принял красноватый оттенок и начал угасать.
     Великан мягко сказал:
     - Смейся, Томас Кавинант! Смейся для меня. Радость - в ушах того, кто
слушает!
     Кавинант слышал в  голосе  Морестранственника  подавленные  невольные
рыдания и мольбу, и собственная придушенная боль  словно  бы  застонала  в
ответ. Но смеяться он не мог;  ему  было  ничуть  не  смешно.  Со  спазмом
отвращения к уродовавшим его ограничениям он сделал  неуклюжую  попытку  в
другом направлении:
     - Я голоден.
     На мгновение затуманенные глаза великана вспыхнули, словно его кто-то
ужалил. Но затем он откинул  голову  и  засмеялся  над  собой.  Его  юмор,
казалось, лился прямо из его сердца, и вскоре  он  стер  с  его  лица  все
напряжение и все слезы.
     Когда он немного успокоился и хохот его перешел в  тихие  смешки,  он
сказал:
     - Томас Кавинант, я не люблю спешить, но я верю, что ты -  мой  друг.
Ты сбил с меня мою спесь, и одно это было бы уже прекрасной услугой,  даже
если бы я ранее не посмеялся над тобой.
     Голоден? Разумеется, ты голоден. Храбро  сказано.  Я  должен  был  бы
предложить тебе еду раньше - у тебя явно вид человека, который  в  течение
нескольких дней питался лишь алиантой. Некоторые старые провидцы  говорят,
что лишения  очищают  душу,  но,  по-моему,  самое  подходящее  время  для
очищения души настает тогда, когда у тебя нет иного выбора.
     К счастью, у меня с собой имеется неплохой запас пищи.
     Ногой пододвинув к  Кавинанту  громадный  кожаный  мешок,  он  жестом
предложил  ему  открыть  его.  Развязав  стягивающие  горловину   тесемки,
Кавинант обнаружил внутри соленую  говядину,  сыр,  хлеб  и  более  дюжины
мандаринов величиной с два его кулака каждый, а  также  бурдюк  с  чем-то,
который он с трудом смог приподнять.  Решив  отложить  это  неудобство  на
потом, он начал с еды, заедая соленое мясо дольками мандарина.  Затем  его
внимание переключилось на бурдюк.
     - Это "глоток алмазов", - сказал Морестранственник. - Очень  полезный
напиток. Быть может, мне лучше... Нет, чем больше я смотрю на  тебя,  друг
мой, тем больше вижу слабости. Отпей из бурдюка. Это  поможет  тебе  лучше
отдохнуть.
     Развязав бурдюк, Кавинант осторожно попробовал "глоток  алмазов".  По
вкусу он напоминал легкое виски, и Кавинант чувствовал его силу; но  в  то
же время пить его было очень легко: он был приятен на вкус и не жег горло.
Кавинант сделал несколько освежающих глотков и сразу же почувствовал,  как
к нему возвращаются силы.
     Затем он тщательно завязал бурдюк, сложил обратно в  мешок  еду  и  с
усилием пододвинул мешок назад, в пределы досягаемости  великана.  "Глоток
алмазов" пылал у него в животе, и он чувствовал, что  вскоре  будет  готов
выслушать еще один рассказ. Но едва он улегся на носу лодки, как сумерки в
небе превратились в кристальную тьму, на фоне  которой  веселым  хороводом
высыпали звезды. Не успел Кавинант понять, что хочет спать, как уже уснул.
     Сон его был неспокойным. Он пробирался сквозь какие-то отвратительные
видения, полные умирающих душ, убийств и беззащитной  терзаемой  плоти,  и
наконец очутился лежащим на улице  возле  переднего  бампера  полицейского
автомобиля... Вокруг собралась толпа горожан. Глаза у них были из  кремня,
а рты перекошены в  единой  гримасе  омерзения.  Все  без  исключения  они
указывали на его руки. Когда он их поднял, чтобы рассмотреть,  то  увидел,
что все они покрыты темно-красными язвами от проказы. Затем к нему подошли
двое одетых в белое мускулистых мужчин и положили его на носилки. Ему была
видна машина "скорой помощи", стоящая поблизости. Но  эти  двое  не  сразу
понесли к ней носилки. Они стояли  неподвижно,  держа  носилки  на  уровне
пояса, словно демонстрируя его толпе. Внутрь  круга  вступил  полицейский.
Глаза его были цвета  презрения.  Он  нагнулся  над  Кавинантом  и  строго
сказал:
     - Ты перешел мне дорогу. Так нельзя. Тебе должно быть стыдно.
     Его дыхание окутало  Кавинанта  запахом  ладана.  Сзади  полицейского
раздался чей-то голос. Он был таким же безжалостным,  как  голос  адвоката
Джоан. Он произнес:
     - Так нельзя.
     И  тут  все  горожане  разом  отрыгнули  на   асфальт   окровавленные
внутренности.
     "Я не верю этому", - подумал Кавинант.
     Безжалостный голос тотчас отозвался:
     - Он не верит нам.
     Из  толпы  раздалось  молчаливое  завывание   реальности,   неистовое
утверждение факта. Оно колотило Кавинанта до тех пор, пока тот не съежился
под этими ударами, жалкий и безответный.
     Затем горожане хором произнесли:
     - Ты мертвец. Без общества жить ты не можешь! Жизнь может быть лишь в
обществе, а у тебя его нет. Ты не можешь жить, если ты никому не нужен.
     Унисон  их  голосов  производил  звук,  который,  казалось,   вот-вот
рассыплется, разломается. Когда они замолчали, Кавинант почувствовал,  что
воздух в его легких превратился в щебень.
     Со вздохом удовлетворения безжалостный голос произнес:
     - Отвезите его в госпиталь. Вылечите  его.  Это  самый  лучший  ответ
смерти. Вылечите и вышвырните его вон.
     Двое в белом забросили его в машину "скорой помощи". Прежде чем дверь
закрылась,  Кавинант  увидел,  как  горожане  пожимают  друг  другу  руки,
обмениваются поздравлениями. После этого "скорая помощь" поехала. Кавинант
поднял руки вверх и увидел,  что  красные  язвы  распространяются  уже  по
запястьям. Он смотрел  на  них  в  ужасе,  стеная  про  себя:  "Проклятый!
Проклятый! Проклятый!"
     Но потом журчащий тенор ласково произнес:
     - Не бойся. Это сон.
     Успокоение распространилось над ним, словно мягкое одеяло. Но  он  не
мог  потрогать  его  руками,  а  машина  "скорой  помощи"  все  продолжала
двигаться. В стремлении удержать на себе невидимое одеяло, он схватился за
воздух так, что костяшки его пальцев  побелели  от  напряжения.  Когда  он
почувствовал,  что  больше  не  в  силах  терпеть  боль,  "скорая  помощь"
перевернулась, и он упал с носилок в темноту.



                                12. РЕВЛСТОН

     Левая щека, на которую что-то давило, начала  понемногу  затекать,  и
это заставило его с трудом подняться со  дна  тяжелой  дремоты.  Все  тело
страшно ныло, словно он спал на камнях. Он еще долго не мог  очнуться  ото
сна. Затем его дважды что-то быстро толкнуло в щеку, а потом  его  понесло
куда-то вверх. Поднимаясь, Кавинант ударился головой о борт  лодки.  Череп
загудел от боли. Ухватившись за борт, он рывком откачнулся  от  шпангоута,
который упирался ему в щеку, и сел, озираясь по  сторонам.  Он  обнаружил,
что окружающая его обстановка радикально изменилась. Не осталось ни единой
тени, ни  единого  намека,  ни  даже  малейшего  воспоминания  о  пышности
Анделейна... На северо-востоке реку огораживала высокая отвесная  каменная
стена. А к  западу  расстилалась  серая  бесплодная  равнина  -  уродливая
пустыня, похожая на огромное поле битвы,  на  котором  погибли  более  чем
просто  люди  и  где  опаливший  огонь  и  пролитая  кровь  лишили   землю
возможности к возрождению, к  новому  цветению,  -  неровная,  озлобленная
низменность, оживляемая лишь низкорослым кустарником, цепляющимся за жизнь
благодаря речушке, впадающей в Соулсиз в нескольких лигах  впереди  лодки.
Ветер, дувший почти прямо с востока, нес с  собой  запах  давнего  пожара,
который воскрешал зловоние воспоминаний о преступлениях.
     Они уже почти достигли того  места,  где  видневшаяся  впереди  речка
впадала в Соулсиз - сбивала ее течение, замутняла ее прозрачные воды своей
кремнистой грязью, -  и  Кавинанту  пришлось  ухватиться  за  борт,  чтобы
сохранить равновесие, поскольку качка усилилась.
     Морестранственник удерживал лодку посередине реки, подальше  от  шума
прибоя, бьющегося в каменную стену на северо-востоке. Кавинант оглянулся и
посмотрел на великана. Тот стоял на корме - ноги широко  расставлены,  под
правой рукой - руль. Заметив взгляд Кавинанта, он сказал,  перекрывая  шум
реки, бьющейся о камни:
     - Впереди Тротгард! Там мы свернем на север, в реку Белая! Серая идет
с запада! - В голосе его слышался какой-то надрыв, словно он всю ночь  пел
что было сил; но через мгновение он пропел куплет из новой песни:

                  Ибо мы отдыхать не будем
                  И не свернем с пути,
                  Не потеряем веру,
                  Не потерпим поражения -
                  И так будет до тех пор,
                  Пока серое не станет голубым,
                  А Рилл и Маэрль -
                  Столь же свежими и чистыми,
                  Как древний Ллураллин...

     Поверхность реки стала неспокойной. Кавинант стоял в середине  лодки,
оперевшись на одну из поперечин, и наблюдал  за  насильственным  смешением
чистой и грязной воды. Затем Морестранственник прокричал:
     - В ста лигах к югу от Западных Гор - Ущелье Стражей и реки Маэрль  и
Ллураллин, а в ста пятидесяти на юго-запад - Последние  Холмы  и  Дремучий
Удушитель! До Твердыни Лордов осталось семьдесят лиг!
     Внезапно приглушенный шум реки стал громче и заглушил голос великана.
Неожиданная  струя  течения  поймала  лодку  и  швырнула  ее  нос  вправо,
развернув бортом к течению. Лодка накренилась, переваливая через волну,  и
брызги окатили Кавинанта. Он инстинктивно перенес свой вес на левую ногу.
     В следующее мгновение он услышал  обрывок  песни  великана  и  ощутил
силу,  пронизывающую  киль.  Лодка  медленно  повернула  влево   и   снова
развернулась по ходу реки.
     Но это происшествие, едва не приведшее к  беде,  закончилось  все  же
тем, что лодка оказалась в опасной близости к северо-восточной стене.  Она
дрожала от энергии, пока Морестранственник возвращал ее в более  спокойные
воды, протекавшие ниже главной струи течения Серой. Затем  ощущение  силы,
пронизывающей киль, исчезло.
     - Прошу извинения!  -  прокричал  великан.  -  Я  начинаю  утрачивать
искусство мореплавания!
     Голос его звенел от напряжения.
     Костяшки пальцев Кавинанта побелели - с такой  силой  вцепился  он  в
борт лодки. Стараясь удержать равновесие в раскачивающемся судне, он вдруг
вспомнил:
     "Лучше умереть, чем жить так".
     "Лучше умереть? - подумал он. - Нет, это не так".
     Может быть, было бы лучше, если бы лодка опрокинулась, лучше, если бы
он утонул, лучше, если бы он со  своей  ополовиненной  рукой  и  со  своим
кольцом не доставлял в Ревлстон послание Лорда Фаула. Он не был героем. Он
не мог удовлетворить таких ожиданий.
     - Теперь - пересечение! - вновь крикнул великан. - Мы должны пересечь
Серую, чтобы взять курс на север. Большой опасности в  этом  нет  -  кроме
той, что я уже устал. А течение очень неспокойное.
     На этот раз Кавинант повернулся и пристально посмотрел  на  великана.
Теперь он видел,  что  Морестранственник  страдает.  Щеки  его  ввалились,
образовав глубокие ямы, словно кто-то стер с его лица  добродушие;  а  его
глаза из-под насупленных бровей горели суровой решимостью.
     "Устал? - подумал Кавинант. - Скорее дошел до изнеможения".
     Неуклюже перебираясь от  поперечины  к  поперечине,  он  добрался  до
великана. Глаза его находились  на  уровне  талии  Морестранственника.  Он
задрал голову, чтобы крикнуть:
     - Я буду править. Ты должен отдохнуть!
     На губах великана мелькнула улыбка.
     - Благодарю тебя. Но нет, ты еще не готов  к  этому.  А  у  меня  еще
достаточно сил. Но, пожалуйста, подай мне "глоток алмазов".
     Кавинант открыл мешок с едой  и  взялся  руками  за  кожаный  бурдюк.
Тяжесть и податливость делали его неподъемным для Кавинанта, а  постоянная
качка валила с ног. Он просто не мог поднять бурдюк. Но  после  секундного
колебания он подсунул под бурдюк  обе  руки  и,  застонав  от  напряжения,
вытолкнул его наверх.
     Морестранственник точно вовремя  перехватил  левой  рукой  бурдюк  за
горловину.
     - Спасибо тебе, друг, - сказал он с усталой улыбкой. Подняв бурдюк ко
рту, он на мгновение выпустил из-под своего  контроля  опасности  течения,
чтобы сделать глубокий глоток. Затем он опустил бурдюк и направил лодку  к
устью Серой реки.
     По судну вновь прокатилась, пронизав его, силовая  волна.  Когда  она
поборола главную силу Серой, великан повернул вдоль по  течению  и  сделал
разворот поперек потока. Дно лодки сотряслось от энергии. Совершив  ловкий
маневр, великан вывел лодку к северной стороне потока, повернув ее  вокруг
своей оси, так что  она  продвинулась  вдоль  стены  вверх  по  течению  и
скользнула в спокойные воды Белой. Как только этот поворот  на  север  был
завершен, рев сливающихся потоков над лодкой начал быстро затихать.
     Мгновением  позже  пульсация  энергии  тоже  стала  замирать.  Тяжело
вздохнув, Морестранственник вытер пот с лица. Плечи  его  поникли,  голова
склонилась. Медленно и с натугой он опустил руль и наконец  уселся,  почти
упал, на корме лодки.
     - Ах, мой друг, - простонал он, - даже великаны не созданы для  того,
чтобы совершать подобные дела.
     Кавинант добрался до центра лодки и сел на дно, оперевшись о борт. Из
такого положения окружающая местность была  ему  не  видна,  но  в  данный
момент ландшафт его вовсе не занимал. У него были иные  заботы.  Одной  из
них являлось состояние Морестранственника. Он не понимал,  почему  великан
выглядел столь изможденным.
     Он попытался разузнать об этом косвенно, сказав:
     - Ловко сделано! Как тебе это удалось? Ты так и не  сказал  мне,  что
движет этой посудиной.
     И он нахмурился - столь нетактично звучал его голос.
     - Спроси  лучше  о  чем-нибудь  другом,  -  устало  вздохнув,  сказал
Морестранственник. - Эта история почти столь же длинна, как история  самой
Страны. У меня нет внутреннего  желания  объяснять  тебе  все  премудрости
здешней жизни.
     - Ты же все равно не знаешь коротких рассказов, - отозвался Кавинант.
     При этих словах на губах великана появилась вымученная улыбка.
     - Ах, это действительно так. Что ж, постараюсь сделать  ее  для  тебя
короткой. Но тогда  ты  должен  обещать  мне  тоже  рассказать  что-нибудь
необычное - такое, о чем я никогда бы не  додумался  сам.  Мне  это  будет
необходимо, друг мой.
     Кавинант выразил свое согласие кивком головы, и великан сказал:
     - Ну что ж. Ешь, а я буду говорить.
     Слегка удивившись  тому,  насколько  он,  оказывается,  был  голоден,
Кавинант принялся за содержимое кожаного мешка. Он жадно поглощал  мясо  и
сыр, утоляя жажду мандаринами. И пока  он  ел,  великан  начал  слабым  от
усталости голосом:
     - Время Дэймлона Друга В