нее море и внешнее сливаются и вместо Порога делается Шея...
     - Перешеек, - шепотом поправила старшая девчонка.
     - Да... А на тех землях тоже люди живут и торгуют, когда через шею эту... через перешеек... корабли ходят. Да. Ты такое слышал?
     - Я там был, - сказал Варан.
     - Правда?!
     Варан вздохнул. На этом самом Кремышке его чуть не поймали - лет пять назад.
     - Он, выходит, обошел всю землю? Так он говорил?
     - Всю Империю да еще околицы...
     - А зачем? Чего искал?
     Хозяйка рассмеялась, сделавшись сразу на десять лет моложе:
     - А кто же вас знает, что вы ищете... Бывает, живет себе человек, все у него есть, а его ведет. Он выходит на дорогу, и...
     Глаза ее заблестели. Она еще хотела что-то сказать, но посмотрела на мужа и вдруг смутилась.
     - У нас сосед был, так он тоже повелся, - проворчал хозяин. - Мир, говорит, повидать. Напился на ближней ярмарке и замерз. Всего-то и мира повидал, что полторы дороги.
     Снова сделалось тихо. Младшая девочка зевнула.
     - Спать пора, - нерешительно заметила хозяйка. - Что же... Ты так ничего и не расскажешь?
     Под утро они заснули. Варан лежал на шкуре морской козы, густой и жесткой, пахнущей, как в детстве, водорослями. Смотрел сквозь дыру в потолке, как светят звезды.
     Очаг отлично держал тепло.
     У Варана было четкое ощущение, что он у цели. Пусть таинственный путник ушел отсюда две недели назад - но ведь не год назад, не пять лет; бродяга не медлит, но и не торопится. То, ради чего Варан бросил Нилу, то, ради чего он позже бросил высокий пост и коридор в сто пятнадцать шагов, ради чего он рискнул жизнью, смертельно оскорбив Подставку...
     ?Никакой бродяга не может знать смысл сущего, - сказал Подставка за несколько дней до Баранова исчезновения. - смысл сущего находится за его пределами, а бродяга - часть нашего мира...?
     Варан, поглощенный приготовлениями к побегу, ничего ?б ответил Императорскому Столпу. К тому моменту ему было совершенно ясно, что маги, обычные обитатели привычного мира, носят на себе знак извне - и либо умеют быть достойными его, либо, что чаще, не умеют. А Бродячая Искра бессмертен, он появляется и исчезает, когда ему вздумается; что, если его человеческое обличье - зримая тень кого-то, находящегося ?за пределами сущего??
     Наступило утро. Небо оставалось по-прежнему темно-синим, но по всему поселку вдруг завыли, зашипели клыкастые стражи в сугробах - каждый второй по кличке Дружок.
     - Вот и здрасьте, - пробормотала хозяйка. - Эй, девки...
     - Пусть поспят, - сонно отозвался хозяин. - Только глаза закрыли, вот... Вот эти россказни-то ночные...
     За ночь остывшие стены сделались матовыми, и зажженная хозяйкой свечка тускло горела в одиночестве. Хозяин, сопя, подбросил топлива в печь.
     Небо над очагом чуть посветлело.
     Забулькала кипящая вода, в полутьме возник тошнотворный запах рыбы.
     Варан поднялся. Навестил отхожее место снаружи, у самых дверей; замерз и долго отогревался, пристроившись рядом с печкой.
     - Хозяин...
     Тот сделал вид, что не услышал. Хмуро перебирал при свечке охотничью снасть - на морскую козу, насколько Варан мог судить.
     - Спасибо тебе, добрый человек Варан, - сказала хозяйка, будто назло мужу. - Ночь недоспали... Зато вспоминать теперь будем целый год.
     Хозяин засопел.
     - Вы счастливы? - спросил Варан.
     Хозяин чуть не выронил костяной наконечник гарпуна:
     - Что?
     Хозяйка смотрела на гостя. Ее глаза казались двумя темно-вишневыми линзами.
     - Да, - сказала она наконец.

***

     Местный почтарь долго скреб ногтями под рукавом шубы. Бродяга? Был и бродяга. Он, почтарь, сам же его отвез на перекресток. Да, там и оставил. Бывалый человек, сразу видать, такой не замерзнет, не пропадет... Куда потом подался? А кто его знает. На перекрестке гостиница, там все про всех знают...
     Почтарю хотелось поболтать, он охотно взял бы путника в сани, да ведь в такие снега и почты-то нет. И трехлапец в округе ходил, охотники видели. Вот пусть снега улягутся, трехлапец уйдет, и на будущей неделе, может, и съездим, с перекрестка мешочек заберем, но не сегодня, упаси Шуу, не сегодня. А гость, если хочет, может сам себе хижинку из снега сложить да дровишек прикупить у почтаря - оно и переночуется...
     - Парень, продай повозку, - сказал Варан. Почтарь выкатил глаза, как будто тот самый трехлапец наступил ему на ногу.
     - Мне надо быстро, - сказал Варан. - Упряжка есть? Тягуны?
     - Шутишь, отец, - промямлил почтарь. - У тебя таких денег нет, чтобы мою повозку купить. Я же, это, у общины на жалованье...
     Варан вытащил из потайного кармана императорскую пятидесятку.
     Такой радуги снежный дом почтаря не видел от основания. Насыщенно-красный, бирюзовый, аквамариновый и желтый отражались от стен и, наверное, вырывались из дыры в потолке над очагом, так что почтарь заозирался: а вдруг соседи увидят?
     - Ты... батя... зарезал, что ли, кого?
     - Заработал, дурень. В столице такими деньгами стены оклеивают.
     - Врешь...
     - Привираю, но не слишком. Ну как, продаешь повозку?
     У почтаря дрожали руки. Он окинул Варана оценивающим взглядом - пытался понять, сколько еще денег могут вмещать потайные карманы и какую беду - или счастье - это сулит ему, скромному почтарю.
     - Спешу, - бросил Варан.
     - Продаю, - решился почтарь.
     Почтовые сани оказались неказисты - корыто корытом, вместо сиденья - охапка хвои, полог из дырявой вытертой шкуры. Зато упряжку Варан оценил - три сотни тягунов, запряженных по два десятка, могли тащить сани и по целине, и по дороге, проложенной снежным кротом.
     Почтарь маялся и поминутно менял решение.
     - Трехлапец сожрет, - говорил он, запрягая тягунов. - Жалко... Отменные мушки, где еще таких купишь...
     - Но этих же где-то купил...
     - Дорогущие...
     - За такие деньги ты знаешь сколько всего накупишь?
     - Трехлапцу прямо в пасть... Слушай, давай я тебе назад отдам, деньги-то?
     - Давай! - зло соглашался Варан.
     Почтарь вытягивал пятидесятку, долго рассматривал ее и гладил, снова прятал за пазуху:
     - Не. Сговорились, а слово, оно, знаешь...
     А через минуту опять начиналось:
     - Ну куда ты спешишь, а? В сугроб как встрянешь... До вечера не доберешься... А тут и трехлапец...
     - Давай деньги!
     - Ну... Я же так... Чего ты злишься-то?
     Через час с небольшим Варан все-таки выехал. Снежный крот хорошо знал свое дело - дорога шла сквозь снега, глубокая, как овраг. Белые стены стояли справа и слева, почти смыкаясь над головой. ?О кроте не думай, - напутствовал почтарь. - Я о нем никогда не думаю, и вот - до сих пор Император миловал. Только не задумывайся. Потому что когда ты едешь, а он навстречу прет - нет никакой возможности, ну прямо все, конец...?
     Первые сто шагов тягуны брали разбег - тоненькие лапы с круглыми опорными ?пяточками? оставляли смешную вереницу следов. Потом забили крыльями, и к следам на снегу добавился безумный, но по-своему гармоничный узор. Потом первая двадцатка тяжело оторвалась от снега и полетела, за ней вторая, третья и так далее. Длинное облако голубовато-розовых с перламутром насекомых вытянулось над дорогой, и круглый нос саней чуть приподнялся, будто тоже желая взлетать. Варан знал, что самый храбрый тягун в лучший момент своей жизни поднимается самое большее на два человеческих роста над землей. Те, что осмеливаются подняться выше, гибнут, не оставляя потомства...
     На дне так называемой дороги было сумрачно и жутко. Не думать о кроте, сказал себе Варан. Думать о том, кого я встречу впереди. О том, кого парень-почтарь совсем недавно вез по этой самой дороге...
     Въехали в снежный тоннель - здесь крот шел напролом, не заботясь, чтобы путник видел звезды. Потолок опасно провисал - в полной темноте Варан успевал заметить только очертание препятствия; он лег на дно саней, прикрыл глаза, вслушиваясь в скрип снега и нежное жужжание тягунов. Крот шел здесь только вчера, тоннель не успел завалиться... Во всяком случае не должен был успеть.
     Он тосковал по солнцу. Он маялся в ?шкуре?, которую можно было снимать только в укрытии и только ненадолго. Он так давно не нырял...
     Тоннель закончился. Глубокая колея кротовой дороги теперь показалась светлой, едва ли не уютной.
     ...А хорошо было бы прийти к Подставке и сказать: я видел. Я говорил с ним. Я знаю ответ на вопрос, который вы, Ваша Незыблемость, так и не осмелились задать...
     Он не поверил бы. Взялся бы допрашивать. Нет, бесполезное дело - приходить к Подставке с готовыми ответами; сам он так и не нашел Бродячую Искру. Более того - убедил себя, что его нет...
     Варан засыпал. Дырявый полог защищал от ветра; до ночи было далеко, время убивающего мороза не пришло еще, и Варан спал, несомый тремя сотнями голубовато-розовых перламутровых мушек. Во сне его был Подорожник; он улыбался и говорил: вот видишь. Все получилось. Я просил тебя найти бродягу - и ты нашел...
     И протянул Варану ожерелье - ниточку голубых и белых огней. Ожерелье стало расти, подниматься над горизонтом, залило все вокруг сине-белым светом, наполнило чувством опасности...
     Варан проснулся. Снег под санями скрипел слишком тихо и как-то неуверенно. Третья сотня мушек по-прежнему тянула вперед, зато вторая и первая снизились, почти касаясь снега.
     Варан поднял голову.
     Трехлапец возвышался, как дерево у дороги, и издали мог в самом деле показаться толстым деревом. Две передних ступни - ласты-снегоступы - обрушили снежную стенку и теперь стояли на рыхлой обочине - ?пятки вместе - носки врозь?. Третья нога утопала в снегу.
     Тягуны повернули направо - подальше от неподвижной громадины. Сани въехали носом в снежную стену и остановились.
     Трехлапец жалобно застонал. Этот замирающий стон означал крайнюю степень ярости, голод и желание нападать.
     Варан нащупал факел на дне саней. Поразился собственной беспечности - факел лежал, приваленный свежими еловыми ветками; трехлапец изогнулся над дорогой и протянул к Варану единственную руку с двумя длинными белыми пальцами.
     Между пальцами проскочила синеватая молния.
     Варан щелкнул ?искрой?, первый раз - вхолостую. Следовало заверещать, тонко и противно, резкие высокие звуки если не пугают трехлапцев, то, по крайней мере, заставляют их задуматься. Но голоса не было. Варан снова щелкнул ?искрой?, факел занялся, сразу стало светло и жарко...
     Молнии между пальцами твари били белым и голубым. Варан выпрямился в полный рост и поднял факел над головой.
     - И что, подпалил?
     Так называемая гостиница оказалась большим снежным строением, рассчитанным человек на двадцать путешественников. Варан был здесь один, жался к очагу и никак не мог согреться. Смотритель перекрестка, в это время года скучающий и праздный, явился скрасить его одиночество - и потешить собственное любопытство.
     - Подпалил, да?
     - Не так чтобы очень, - нехотя признался Варан. - Жив - и то спасибо. А сотня тягунов - сдохли. Шлеи отрезал, там и бросил...
     - Сотня тягунов - это не птичкины сопельки, - степенно заметил смотритель. - Откуда у тебя упряжка?
     - Купил.
     - Да? Богатый ты бродяга, редко таких видел...
     - А много видел бродяг?
     - Летом тут санный путь - туда-сюда, купцы, посыльные, почтари, только успевай приглядывать. Сейчас вот... скучно.
     - Никто не ходит? Совсем?
     - Нет, почему... был один. Не такой богатый, как ты, - его почтарь Фолька привез. Дождался другого почтаря, из Приморок, и с ним опять же уехал. С неделю назад.
     - С неделю?!
     - Торчал он тут всего-ничего, шесть дней... На семь ночей топлива у меня купил. Почтари, они в такое время тягунов не гоняют. Вот и тебя чуть трехлапец не съел...
     Тонкие сосульки на потолке звякали в такт его голосу.
     Печка горела вполсилы, влажные еловые ветки на полу замерзали, похрустывали при каждом шаге, как битое стекло.
     - Приморки - это где? - спросил Варан.

***

     Море в этих местах похоже было на моллюска, локрьггого раковиной. Слой льда в несколько человеческих ростов - слоистый, ноздреватый, матовый - никогда не сходил со своего места. Море, спеленатое и обездвиженное, оставалось свободным и в тюрьме - дышало под панцирем, и ритм его жизни напоминал чередование сезонов и межсезонья.
     Был отлив. Дорога уходила в прорубь, более похожую на колодец. Варан шел, двумя руками придерживая сани. Тягуны ползли по косому деревянному настилу - вниз и вниз, в зеленоватую темноту.
     Колодец закончился. Настил сделался похожим на трап. Каждый звук отражался от внутренней поверхности льда, черным брюхом нависавшего над головой, - поскрипывание настила, шорох полозьев и мушиных лапок, шаги... Наконец выехали на дно; Варан разбежался, толкая сани, тягуны - две сотни, ослабевшие и мокрые, - взлетели. Варан поднял над головой фонарь.
     Лед был, как потолок в высоком зале. С него свисали толстые пупырчатые сосульки. Вспыхивали, переливаясь цветными искрами. Отбрасывали тени. Варан как будто летел над заснеженным лесом - летел, перевернувшись вниз головой. Похожее ощущение он испытывал когда-то в юности, зависнув кверху ногами между голубым небом горни - и слоем облаков, закрывающим поддонье.
     Дорога здесь была легкая, раскатанная, тягунам не приходилось выбиваться из сил. И здесь было ощутимо теплее; Варан даже снял капюшон.
     Пахло морем. Вдыхая этот запах, легче было надеяться. Неделю назад здесь прошел Бродячая Искра. Варану казалось, что он зажал край его следа в зубах - самый краешек призрачного следа, но зажал намертво и теперь не выпустит. Неделя! Возможно, бродяга до сих пор сидит в этих Примор-ках, ждет следующего почтаря. В такое время ездят редко... Тягунов погоняли с помощью губной гармошки. Сигнал ?вперед? звучал аккордом из двух высоких звуков. Эхо прыгало, как мяч, много раз отражаясь от ледяной крышки и возвращаясь обратно. Тягуны жужжали.
     Варан поерзал, устраиваясь в санях. Нащупал ладонью твердый комочек, поднес к глазам; это была дохлая мушка - один из тягунов, погибших во время схватки с трехлапцем. Перламутр потускнел, крылья обгорели, прозрачные шарики-глаза подернулись пленкой; Варан с сожалением выбросил тягуна за борт. Он всегда симпатизировал этим тварям - нежные и хрупкие с виду, они весили, как свинцовые шарики, и могли тянуть сани день и ночь без особого труда. Вот только огонь переносили плохо...
     Зеркальные шарики-вешки бликовали по обе стороны дороги, отражали свет фонаря. А больше не было никакого света; Варан сидел, держась за борта, глядя, как вешки одна за другой убегают назад.
     Только бы не растерять в погоне все свои вопросы. И помнить о Подорожнике... Маги - это казалось таким важным прежде, и с каждым годом все тускнее и тускнее, все равнодушнее, вот уже почти десять лет, как Варан не встретил ни одного мага...
     Он хотел снова проиграть ?вперед?, но остановил себя. Тягуны и так работают изо всех сил - их только две сотни, не три, и хоть дорога легкая - влажно, вода оседает на крылышках, тянет вниз.
     Шум прибоя сделался громче. Видно, дорога подобралась совсем близко к кромке живого моря. Варан подавил в себе желание остановиться и подойти к воде, посмотреть. Тормозить тягунов, потом их снова разгонять - не только время, но и силы, и опасность перепутанных шлей...
     Потом впереди возник огонек. Варан приподнялся в санях; у дороги кто-то жег костер. Дело не сверхъестественное, но довольно необычное - по крайней мере, подо льдом в это время года.
     Сигнал ?стоп? для тягунов звучал как низкий умиротворенный стон. Сани побежали медленнее, тягуны спустились ниже, первая двадцатка коснулась земли, потом вторая, третья...
     У костра сидел человек в такой же, как у Варана, ?шкуре?. На коленях у него лежало короткое охотничье копье со стальным острием. Похоже, копье переместилось на колени совсем недавно; незнакомец смотрел исподлобья, готовый встретиться хоть с чужаком, хоть с трехлапцем, хоть с самой Шуу.
     - Здравствуй, добрый человек, - сказал Варан, не вылезая из саней. - К Приморкам я правильно еду?
     Человек у костра молчал. Варан только сейчас увидел, что рядом лежит, опутанная веревками, туша морской козы. Охотники, особенно с добычей, всегда смотрят неприветливо, подозревая в каждом встречном любителя легкого мяса.
     - Путник я, - Варан развел руками, показывая, что ножа в ладони не прячет. - Еду к Приморкам. Далеко?
     - Недалеко, - охотник наконец-то разжал узкие бледные губы. - Проезжай, старичок. Прямо по вешкам, от развилки направо - будут тебе Приморки.
     - Погреться не пустишь?
     - А разве холодно?
     - Да уж не жарко, - Варан улыбнулся. - Что ж ты, мужик, старика безоружного боишься? Съем я твою козу?
     Охотник отвернулся. Он был очень молод, в его глазах Варан действительно казался стариком и действительно, может быть, безоружным.
     - В ней костегрыз, - сказал охотник, глядя себе под ноги. - Проезжай.
     - Эге, - Варан перевел взгляд с парня на тушу у огня и снова на охотника: - Брось. Себе дороже.
     Парень помотал головой:
     - Нет. Я ее добыл... Дома жрать нечего. Я его вырежу.
     Варан выбрался из саней. Коротко проиграл тягунам ?отдыхать?. Мушки сбились клубком, загудели, затрещали, вытирая тонкими ногами прозрачные крылышки.
     - Помочь? - спросил Варан.
     Парень посмотрел удивленно:
     - Ты чего, дед?
     - Какой я тебе дед, - Варан подсел к костру, скинул рукавицы, протянул руки к чахлому огоньку. - Я путник, бывалый, можно сказать, человек...
     - Ты тоже?
     Варан удержался от резкого движения. Очень медленно поднял голову:
     - А у вас тут часто ходят путники?
     - Да проезжал один... С неделю назад. Совсем старый. у нас ночевал в доме...
     - Огонь разводил?
     - А ты откуда знаешь?
     - Обычай такой с Побережья. В Степи тоже принято...
     - А ты откуда знаешь?!
     - Бродил я и на Побережье, и в Степи...
     Парень смотрел на него, забыв про свое копье, про козу, про костегрыза.
     - Врешь, - сказал, будто защищаясь. - Нигде ты не был.
     - А он? Тот путник, он тоже врал?
     Парень отвел глаза:
     - Нет. Он... не врал.
     - Ушел он? Или... - Варан задержал дыхание.
     - Ушел, - парень снова смотрел в огонь. - Одну только ночь переночевал.
     - С почтарем?
     - Нет. Караван за горы шел, так он с караваном...
     - Когда?
     - Я же говорю - с неделю... Варан поднялся:
     - Ты костегрызов когда-то гонял?
     - Нет.
     - И взялся?! Ну дурак...
     Парень забормотал что-то обиженно и зло, но Варан не слушал. Подошел к козе - туша лежала на боку, и внутри ее, под обращенным кверху вздувшимся боком, что-то явно шевелилось и слышалось потрескивание. Варан брезгливо поморщился. Бродячая Искра удалялся и удалялся, проклятый караван нес и нес его по направлению к горам...
     Неподалеку дышало и перебрасывало камушки холодное море. В стороне от костра ?шкура? покрывалась инеем; парень был седой с головы до ног. Варан тоже был седой - и, в отличие от одежды, его борода никогда уже не оттает.
     Он тряхнул рукавом. Узкий длинный нож вывалился в ладонь; Варан положил его лезвием в костер. Парень смотрел во все глаза.
     - По какой дороге ушел караван?
     - По тракту.
     - Другой караван скоро?
     - Не знаю.
     - И как тебя угораздило взять козу с костегрызом?
     Парень насупился. Ничего не ответил.
     - Сюда, - потухшим угольком Варан нарисовал крест на круглом боку козы. - Сюда ударишь копьем, когда я скажу... Только сильно бей, не бойся ей шкуру попортить... Если собственная шкура хоть немножко дорога... Готов?
     Парень двумя руками взялся за копье. Побледнел. Посмотрел на Варана; кивнул.
     - Ну, - Варан надел рукавицы, взял нож из костра, - Император в помощь!
     Треугольный наконечник копья с треском пробил козью шкуру. Чмокающий звук эхом отразился от ледяного потолка над головами, и вернулся, и вернулся опять.
     Из кровавой пробоины в шкуре взметнулась те