лет, но  даже  его небогатый  опыт общения  с  женщинами
подсказал ему,  что этого  делать  не  стоит. Так  что  Аристон  ограничился
догадками.
     Двадцать   пять,  решил  он,  назвав  возраст,   который  казался  ему,
восемнадцатилетнему, настоящей старостью. Узнай Аристон правду, он бы просто
онемел: ведь на самом деле он  польстил Парфенопе и скинул  ей целый десяток
годков!
     - Ягненочек! - промурлыкала она. - Ты когда-нибудь видел нагую женщину?
     -  Даже  сотни,  - честно признался Аристон. - Но такой очаровательной,
как ты, Парфенопа, нет.  А теперь  скажи, кто эта Пасифая, с которой ты себя
сравнила?
     Тогда  Парфенопа рассказала  ему на своем напевном,  изящном, ласкающем
слух  ионическом наречии  безобразнейшую  историю о том, как критская царица
Пасифая умудрилась стать матерью чудовищного Минотавра.
     -  Она   велела  великому  мастеру  Дедалу,  который  потом   смастерил
искусственные  крылья и  стал  первым человеком,  полетевшим,  будто  птица,
сделать полую  внутри деревянную  корову  и  покрыть ее  настоящей  коровьей
шкурой. Но, конечно, в нужных местах были проделаны отверстия. Потом Пасифая
скинула одежды и залезла внутрь: руки она  просунула туда, где были передние
ноги  коровы,  а  ноги - в задние,  предусмотрительно широко  расставленные,
ягненочек. Ну а затем ее  втолкнули туда, где ее ждал белый бык, посвященный
Посейдону, и...
     Аристон испуганно воззрился на Парфенопу.
     - Извини, Парфенопа... Прости меня...
     - Во имя Эроса и Афродиты, ягненочек, за что?
     - За то, что ты испытала такое! Хотя, наверно, ты меня просто дразнишь,
правда?  Мой дядя Ипполит всегда потешался над этими легендами. Он  говорил,
что  плотская  любовь  между  женщиной  и  огромным   существом  вроде  быка
невозможна. Иначе, говорил он, последствия будут катастрофическими. -Аристон
повторил язвительные  доводы Ипполита, подражая выражениям и жестам толстого
маленького сибарита.
     Парфенопа смеялась, пока слезы не заструились по ее
     лицу, капая в воду.
     - Ну, насчет невозможности - это он преувеличивает, -  сказала она. - А
насчет  последствий... да, это  почти катастрофа.  Но зато  как  сладко, мой
дорогой калон... совсем как в первую ночь... Ладно, пойдем!
     - Куда? - удивился Аристон.
     - Обратно в постельку, мой минотаврик. И да здравствует катастрофа!
     - Диотима  говорила,  ты  похож  на  моего  знакомого,  -  промурлыкала
Парфенопа, лежа рядом с Аристоном и угощая его маленькими печеньицами. - Она
клялась, что я тут же пойму на кого. Что мне не нужно будет подсказывать. Но
да поможет мне Афина, я что-то  никак не соображу! Я никогда не видела таких
прекрасных юношей,  мой  маленький  устроитель катастроф!  Да-да,  настоящих
катаклизмов...  ибо   именно  так  я  себя  ощущала  в  последний  раз!  Дай
подумать...  дай  подумать...  кого  же по  эту  сторону от Тартара  ты  мне
напоминаешь?
     - Не по эту,  - поправил ее  Аристон. Парфенопа подскочила на постели и
впилась в него
     взором.
     -  Точно! - прошептала она. - Да  поможет мне Зевс! Конечно, ты гораздо
красивей  Фебалида...   главным  образом  потому,  что  умудрился  сохранить
мужественность... О-о!  Великая Афина,  благодарю тебя! И тебя, божественная
Гера, мать богов!
     - Я не верю в богов, - устало произнес Аристон. - Но,
     может, ты потрудишься объяснить, за что ты их благодаришь?
     -  За то,  что  они подсказали мне способ  спасти  тебя  от  позора,  -
прошептала Парфенопа.  -  Вызволить  тебя  из подлого общества, в котором ты
оказался и все же сохранил чистоту. Вставай!
     - Вставать? - ошеломленно повторил Аристон.
     -  Да! Вставай  и отправляйся в притон  разврата! У  меня полно дел! О,
ягненочек, не смотри так  обиженно! Эти дела связаны с тобой.  К завтрашнему
вечеру ты уже выйдешь оттуда, чтобы никогда не возвращаться!
     Парфенопа сдержала слово. В полдень следующего дня  Аристон, торопливо,
почти вприпрыжку направлявшийся по запруженным улицам к тому месту, где, как
сообщил  ему   ночной   клиент,   Сократ   должен  был   обсуждать  проблему
существования бога, увидел Парфенопу. Она шла прямо на него.
     Аристон вполголоса выругался и остановился,  не сомневаясь  в том,  что
она его видела.  Но Парфенопа прошла мимо,  и Аристон вдруг  заметил, что за
ней  на прекрасной лошади  следует  высокий лысый  мужчина лет  шестидесяти,
поджарый  и  сильный,  с  большим   крючковатым  носом,  впалыми  щеками   и
аскетическим выражением лица, никак не вязавшимся с тем, в каком обществе он
сейчас находился.
     В  тот же миг досада Аристона  улетучилась, и к горлу  подкатил ледяной
ком  ревности, так что больно  стало  дышать.  Боль  была странной.  Аристон
твердил себе, что ему плевать на Парфенопу, что  она слишком стара для него,
что он связался с ней просто чтобы  не стать таким же,  как  его извращенные
клиенты, что...
     - Аид ее забери! - яростно приговаривал он. - Что мне до Парфенопы? Она
обыкновенная шлюха! Все женщины в душе - шлюхи. Даже моя мать...
     Тут он осекся,  не  договорив  кощунственных слов,  сердито ударил себя
ладонью по глазам и побежал туда, где Сократ спорил с толпой.
     Через час Аристон возвращался по той же улице. Он был
     сердит и обижен. И довольно серьезно разочарован. Сократ
     сказал лишь вот что;
     - Мы ничего не знаем о богах. Так зачем же спорить о
     вещах,  которые  для  нас  непостижимы  по самой  своей природе?  Разве
кто-нибудь из вас так  прекрасно  управляется  с  земными делами, что  может
судить о  делах небесных?  Лучше  всего,  друзья, признать свое  невежество,
слушаться Дельфийского оракула, совершать нужные жертвоприношения и позабыть
про эти раздумья.
     А  когда  какой-то человек,  явно чужестранец,  спросил, каким  образом
следует поклоняться богам, уродливый старый пересмешник ответил:
     - Как принято в твоей стране.
     "Не  очень-то  удовлетворительные  ответы  дал  проклятый  старикан,  -
подумал Аристон.  - Ишь, скользкий,  как угорь! Никто не может его ни на чем
подловить. Почему, провались он к Аиду и Персефоне, этот Сократ..."
     Аристон резко  остановился,  потому  что  вдруг  увидел на  своем  пути
какого-то  человека.  Он намеренно загораживал дорогу Аристону. Юноша открыл
было  рот,  собираясь его выругать, но прикусил язык. Во-первых,  перед  ним
стоял  тот самый  афинянин, который час  назад  сопровождал верхом на лошади
Парфенопу, А во-вторых, этот высокий гордый мужчина смотрел на  него с таким
выражением, которое Аристон видел в своей жизни только у одного человека - у
     своего родного отца, илота Тала.
     Аристон  вгляделся внимательней,  его удивление  все росло и  росло.  У
старого  орла  были  на  глазах  слезы!  Тут  Аристон  понял,  нет,  вернее,
почувствовал, что суровость черт, аристократическая  надменность, написанная
на лице незнакомца, - это обман, видимость, а на самом деле мужчина
     бесконечно добр.
     - Господин, - сказал Аристон, - ты нездоров? Или...
     может, мой вид оскорбляет тебя? Поверь, это не нарочно.
     Я...
     -  Аристон...  - произнес  мужчина, и его голос был глубок, как море. А
затем он без лишних слов заключил юношу в объятья.
     Аристон не сопротивлялся. Мужчина обнимал его, целовал, орошал его юные
щеки слезами.
     - Ты, - спросил Аристон, - глава Элленотамии, да? Благородный Тимосфен?
А я...  похож на  сына, которого  ты  потерял? Так,  господин мой? Если  это
правда, мне очень жаль. Очень. Я не хотел причинять тебе боль.
     -  Ты  принес  мне  радость, сын мой,  - возразил  Тимосфен. -  Вернее,
принесешь, если...
     Он осекся и,  отодвинув Аристона на расстояние вытянутой руки, поглядел
ему в лицо.
     - Аристон, - сказал Тимосфен, - тебе бы хотелось стать... моим сыном?
     Аристон  подумал.  Он  вообще-то  не  знал, хочется ли  ему теперь быть
чьим-то сыном  или нет. Ему хотелось  быть свободным. Однако сколько раз  он
слышал от Сократа, что свобода -  вещь  относительная? Даже став рабом этого
человека, он будет свободнее, чем в "бане". По крайней мере никому больше не
будет позволено издеваться над его беззащитным, истерзанным телом.
     - Да, господин, - сказал он.
     - Хорошо, - облегченно вздохнул Тимосфен. -  Тогда  пойдем в  заведение
этого  жирного сирийского борова.  Я дам  ему за  твою свободу  все,  что он
пожелает, и...
     Аристон нахмурился. Хуже  того,  что намеревался предпринять его  новый
благодетель, трудно было придумать. И Аристон это сознавал. Услыхав подобное
предложение, такой прожженный  обманщик,  как Поликсен,  с радостью  обдерет
сентиментального старого аристократа  как  липку.  Этого  следовало избежать
любой ценой. Во имя  Гермеса,  покровителя мошенников, обманщиков и воров...
как?
     Потом его осенило. Он оглянулся по сторонам. В Афинах по улицам сновало
столько народу, что  поговорить,  не  боясь  быть подслушанным, представляло
собой почти неразрешимую  задачу.  А  людей, которые  зарабатывали  себе  на
жизнь, передавая разговоры влиятельных особ, вроде  Тимосфена, тем, кому это
могло пригодиться, было более чем достаточно. Не по своей воле узнав тайную,
закулисную жизнь  Афин,  Аристон, среди  всего прочего, усвоил, что ни  один
город Эллады так не кишит мерзкими шантажистами и
     вымогателями,  как  столица Аттики.  Убедившись, что поблизости  никого
нет, Аристон быстро наклонился к уху всадника и прошептал несколько слов, да
так тихо, что Тимосфен едва смог расслышать.
     Лицо   благородного  старика  посуровело  и  приняло  столь  осуждающее
выражение, что Аристон запнулся и умолк.
     - Продолжай, - сказал Тимосфен.
     - Прости меня, благородный Тимосфен, - спокойно произнес Аристон, - но,
честное слово, другого выхода нет. Вот что я предлагаю тебе сделать...
     Всадник  слушал  внимательно.  Постепенно   неодобрительное   выражение
исчезло с его лица. Но на смену ему
     пришел страшный гнев.
     - Ты говоришь,  там  содержится сын  человека, чьи  земли  дают  в  год
пятьсот бушелей? -прорычал он.
     - Да, -  прошептал Аристон. - А другой - сын такого же  всадника, как и
ты, господин.
     - Зевс Громовержец! - воскликнул Тимосфен. - Что
     будет с Афинами?
     - Ничего хорошего, если не... - Аристон нарочно не
     договорил.
     В небольших голубых  глазках Тимосфена неторопливо  заиграла улыбка. Он
положил Аристону на плечо тяжелую
     Руку.
     -  Я согласен, -  сказал он.  - Какой прок  от щепетильности в подобных
делах?  В  конце  концов,  свинью  режут  не  дорогим  кинжалом,  украшенным
драгоценными камнями,
     правда?
     Аристон медленно, облегченно вздохнул. И тоже улыбнулся.
     - Чем бы ты ни резал свинью, мой господин, главное -
     нанести верный удар, - сказал он.
     Когда Поликсен в тот  же вечер увидел на пороге  "бани" трех осанистых,
богато  одетых  незнакомцев,  он  чуть не  разбил  себе  лоб: так  низко  он
кланялся.  Распрямившись,  сириец потер пухленькие,  короткие ручки,  словно
собирался соскрести с них кожу.
     - Мои господа! - бормотал он. - Благородные госпо-
     да! Поверьте, для моего убогого заведения это великая честь...
     Он вдруг осекся, и лицо его слегка посерело. Поликсен перестал потирать
руки. Челюсть у него отвисла. Из уголка рта на угольно-черную бороду потекла
струйка белой слюны.
     - Благородный Тимосфен! - выдохнул он. - Но... но... Тимосфен улыбнулся
ему. Ледяной улыбкой, исполненной презрения.
     - Тебе говорили, что я  не  люблю  извращенных  забав, так, о сириец? -
молвил он.
     - Совершенно верно, мой господин, - пролепетал Поликсен. - Больше того,
я слышал, что ты решительно восстаешь против...
     - Ах, тебе наболтали лишнего!  - прервал его Тимосфен. -  Я считаю, что
свобода человека предполагает право  оскотиниваться, если ему  так нравится.
Эти  калокагаты,  благородные  мужи  из Аргоса, желают  заняться  любопытным
делом, которое ты тут практикуешь, сириец.  Они прекрасно осведомлены, что я
не одобряю столь грубого искажения предначертаний природы, но гостеприимство
для меня важнее,  тем паче, что  сам  я не намерен профанировать свою  плоть
столь ненавистным мне способом. Так что приступай к делу, сириец! Обслуживай
клиентов. А я сяду и подожду.
     Поликсен с тревогой посмотрел на благородных гостей из Аргоса. Но потом
немного расслабился. Долгий опыт подсказал "банщику", что все в порядке. Эти
двое были ярко выраженными  мужчинами,  отцами семейств,  суровыми  мужьями,
которые  во  всеуслышание, на людях, ругали женоподобных извращенцев и вовсю
демонстрировали свою  мужественность...  дома. Но,  оказавшись за  пределами
родного полиса, подальше от зорких глаз и злых языков, они точно так же, как
и все эллины, не  прочь  были  порезвиться  с мальчиками. О,  Поликсен таких
видел-перевидел!
     - У вас есть какие-нибудь пожелания, мои господа? - поинтересовался он.
     - Один  заезжий  гость из  Афин, - медленно молвил всадник из Аргоса, -
рассказывал нам, что у тебя есть парочка очаровательных мальчиков - пальчики
обли-
     жешь. Их имена... Тем, как зовут этих маленьких плутишек?
     - Диомед и... Ификл, насколько я помню, - сказал
     второй всадник.
     - У вашего  друга хороший вкус! - одобрительно щелкнул языком сириец. -
Это мои лучшие мальчики, если не
     считать...
     - Если не считать кого, вернее, чего? - насмешливо
     спросил Тимосфен.
     - Спартанского  мальчика Аристона, - расхрабрившись, выпалил сириец.  -
Он красив как бог. Его чары так велики, мой господин, что уж не знаю, устоит
ли перед ним
     твоя непоколебимая добродетель.
     Тимосфен  устремил  на  сирийца  ледяной,  пронзительный взгляд.  Потом
улыбнулся, но улыбка вышла кривой,
     презрительной.
     - Что ж, введи его, устроим проверку, о сириец! -
     сказал он.
     Когда  всадники  из  Аргоса  удалились  в спальни с  двумя надушенными,
жеманными  гомосексуалистами, Тимосфен остался в  зале для  приема гостей  и
завел беседу с Аристоном  и хозяином "бани". Страхи Поликсена рассеялись. Он
убедился,  что двое рослых, мускулистых  мужчин действительно явились  в его
заведение  в надежде вкусить изысканных наслаждений. Он поспешно дал  понять
афинскому всаднику Тимосфену, что тот может беседовать с юношей сколь угодно
долго,   если,  разумеется,   не   появится   клиент,   испытывающий   более
настоятельную и насущную необходимость в
     обществе Аристона.
     - Я заплачу тебе, сколько ты обычно берешь... оплачу
     все  время  нашего  разговора,  -  напрямик заявил Тимосфен.  -  Только
позаботься, чтобы нас не беспокоили.
     -  Конечно,  мой  господин!  -  с  привычной  услужливостью  засуетился
Поликсен. - А ты не думаешь, что гораздо доверительней беседовать в спальне?
     - Не  будь  ослом, сириец! -  оборвал его Тимосфен.  -  Если  я  говорю
"побеседовать",  значит,  действительно  хочу  побеседовать.  А   для  этого
подойдет и зал. Кроме того, я
     желаю, чтобы ты остался с  нами.  У меня  такое ощущение,  что разговор
может оказаться полезным и для тебя.
     - Как прикажешь, благородный всадник, - склонился Поликсен.
     Тимосфен повернулся к Аристону.
     - Скажи  мне, юноша, -  без обиняков начал  он,  - тебе  нравится такая
жизнь?
     - Нет, я ее ненавижу, - ответил Аристон.
     - Тогда почему ты не прекратишь ее? - спросил Тимосфен.
     -  Потому что я... я раб, мой господин, - грустно промолвил Аристон.  -
Мой хозяин Поликсен купил меня, чтобы я занимался именно этим.
     - И еще  из-за твоей красоты, -  добавил Тимосфен. - Чему я  очень рад,
хотя  совсем  по иным  причинам. Дело в том,  что  ты напоминаешь мне  сына,
которого  я  утратил. Ты поразительно  похож  на  него. Поэтому  я  хотел бы
выкупить тебя из позорного притона. Сколько ты за него возьмешь, сириец?
     Поликсен напрягся. Потом еле заметно усмехнулся.
     - Все твое состояние, господин, - насмешливо произнес он, - и состояние
двух твоих друзей, а  также капиталы всех твоих родственников, соплеменников
и...
     Тимосфен покачал головой.
     -  Нет,  сириец,  - сказал он, -  ты возьмешь  гораздо  меньше. Да,  ты
возьмешь... погоди-ка! Лучше спросим мальчика. Аристон, сын мой, сколько мне
ему предложить?
     - Одну мину,  -  сказал Аристон, - и  ни  оболом больше. Он заплатил за
меня пятьдесят мин. Но если вспомнить, сколько он на мне заработал, то будет
вполне справедливо. Ты согласен со мной, благородный Тимосфен?
     - Абсолютно, - кивнул Тимосфен и вынул из кошелька серебряную монету.
     Поликсен глядел  то на одного, то на другого.  Он был далеко не глуп  и
понимал, что за этим что-то скрывается. Но совсем не мог понять, что именно.
     -  Ты  шутишь,  господин,  -  начал  он.  -  Неужели ты думаешь, что  я
соглашусь?
     - Я никогда не шучу, - строго поправил его Тимос-
     фен. - А насчет того, что ты согласишься... Я не думаю, а
     знаю.
     Он возвысил голос и позвал:
     - Тем! Митрад! Идите сюда и приведите с собой этих
     изнеженных собачонок!
     Всадники вместе с мальчиками вышли из  спален.  Тимос-фен посмотрел  на
благоухавших благовониями, размалеванных полуженщин.
     -  Диомед,  -  сурово  вопросил он,  -  сын  Фенелая из  рода  Лаподии,
свободнорожденный сын гражданина, что мы
     можешь сказать в свое оправдание?
     -  О господин!  - пролепетал мальчик. - Ты...  ты ведь не скажешь моему
отцу, правда? А то он... он...
     Сникнув под ледяным  взглядом Тимосфена,  он замолчал. Потом заглянул в
глаза  другим  всадникам,  ища  сочувствия.  Но  не  обнаружил.  И  в  ужасе
разрыдался.
     Тимосфен и бровью не шевельнул.
     -  Ификл, -  строго произнес  он, - сын благородного всадника Фезала из
рода Скамбонидов, свободнорожденный сын не просто гражданина, а благородного
мужа, что ты
     скажешь в свое оправдание?
     Ификл открыл  рот,  и  оттуда вырвался пронзительный женский  вопль. Он
упал на колени перед Тимосфеном.
     - Мой отец меня убьет! - кричал он. - А я, господин,
     еще слишком молод, чтобы умирать!
     Аристон отвел от них взгляд. На  это  позорное, душераздирающее зрелище
больно было смотреть.  Он устремил  взор на хозяина "бани". Сириец  медленно
опустился на колени, его лицо  побагровело от напряжения. Он разинул рот, но
не издавал  ни  звука. Губы Поликсена посинели  и  быстро-быстро шевелились,
пытаясь произнести хоть слово.
     -  Ну, Поликсен, сирийская свинья, - спокойно сказал Тимосфен, - что ты
запоешь,  когда эти  благородные люди, мои друзья, предстанут перед  судом и
подтвердят,  что  они делили  ложе  в твоем  заведении с  двумя  мальчиками,
сыновьями  граждан.  Неужели  ты будешь  притворяться,  что не  знал,  какое
страшное преступление -  вынуждать  свободнорожденных  афинян продавать свое
тело? И что оно карается тюрьмой, изъятием всего имущества и навечным из-
     гнанием из Аттики сразу же после вынесения приговора?  Говори, пес, как
ты будешь выкручиваться?
     - Пощади, благородный муж! - чуть не зарыдал Поликсен.
     - Пощадить?  - нахмурился Тимосфен. -  Пощадить тебя, который ни за что
на  свете  не  освободил  бы  этого  целомудренного, благородного  юношу,  а
принуждал  бы  его заниматься всякими  пакостями? Тебя, который требовал  за
него все мое состояние и состояние моих друзей?
     - Отец! - внезапно сказал Аристон.
     - Да, сын мой? - ласково откликнулся Тимосфен.
     - Прояви к нему милосердие. Ты можешь это сделать. Он ведь не заставлял
двух этих женоподобных жеманников приходить  в его заведение. И - по-своему,
конечно  -  был  добр  ко  мне.  Пусть  он возьмет  за  меня одну  мину  и в
присутствии калокагатов  подпишет мне вольную. Это  - и то,  что я больше не
буду на него работать, - и так достаточное наказание.
     Тимосфен посмотрел на Аристона.
     - Ты благородный  юноша,  - сказал  он. - Я вижу, боги хотят, чтобы мой
новый сын оказался лучше того, которого я потерял.