раз не встанет. Все, хватит. Он будет лежать  на
этом холме. Здесь так хорошо. И смерть здесь  приятнее,  чем...  Он  будет
лежать, лежать... Ничто не заставит его идти дальше.  Если  этому  черному
магу так хочется - пусть приходит сюда сам. Дудки...
     Он так решил. Да, он останется здесь.
     И все же Гунлауг встал.
     Его качало из стороны в сторону, но  несмотря  на  это,  он  двинулся
вперед и начал спускаться с холма. Птица-лоцман судорожно вцепилась в  его
плечо коготками, запрокинула клюв. Правда, Гунлауг  знал,  что  она  умрет
только тогда, когда умрет он.
     Потом инспектор снов вспомнил, что забыл свой меч на  вершине  холма.
Однако ноги его несли вперед и вернуться за мечом не  было  сил.  В  конце
концов, у него есть еще нож. Тоже оружие.
     Мир качался, сознание меркло и вновь выныривало из небытия. Он  давно
уже не следил за черной птицей, не знал куда шел.  Он  двигался,  и  этого
было достаточно.
     Возможно, Гунлауг давно уже ходил по кругу.
     Глаза заволокло красной мглой.  Она  сменилась  серебристой  звездной
летящей дымкой. Гунлауг очнулся, потому  что  упал,  ударился  о  землю  и
увидел перед самым носом большой спелое яблоко.
     Мираж!
     Протянув руку, Гунлауг  схватил  это  яблоко.  Он  лежал  на  боку  и
рассматривал его, поражаясь какое же  оно  красивое,  потом  опомнился  и,
нежно прижав губы к тугой кожуре, осторожно надкусил.
     Яблочный сок...
     Боже мой, откуда в этом лесу взялась настоящая, всамделишная яблоня?
     Неважно! Он ел.  Ел,  ел.  Остановился  Гунлауг  почувствовав  только
смертельную тяжесть в животе.
     Его вырвало.
     Он отполз в сторону, хотел что-то обдумать, но на это уже не  хватило
сил, поскольку солнце клонилось к горизонту...



                              ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

     Проснувшись,  Гунлауг  тотчас  побежал  к  ручейку  у  яблони   и   с
удовольствием умывшись, огляделся.
     Поляна была странная - вся изрытая, в ямках, как лицо в оспинах.
     Позавтракав яблоками, Гунлауг ожил. Теперь он чувствовал себя хорошо.
     Из кустов вышел худощавый старичок с седой бородкой, в черном  плаще.
Приятно улыбаясь, он приблизился.
     Гунлауг положил руку на нож.
     - Чем обязан? - почему-то охрипшим голосом спросил он.
     - Чем? - удивился старичок и, коротко засмеявшись, пожал плечами.
     Неподалеку на большом камне сидела птица-лоцман. А рядом с  ней  была
другая, гораздо крупнее, с загнутым, как у беркута, клювом. Черная.
     Гунлауг рванул лезвие из ножен.
     - Тише, тише, - холодно усмехнулся старичок, и с кончиков его пальцев
сорвалась ослепительная молния, опалив траву у ног  инспектора.  -  Честно
сказать, я даже не подозревал, что инспекторы снов так слабы.  Не  почуять
простейшего проклятия! Я был сильно удивлен, когда ты попался. Впрочем,  о
чем говорить? По закону погони, проигравший должен  просить  пощады.  Могу
оставить тебя в живых, но на определенных условиях. Ты догадываешься?
     Гунлауг молчал.
     - Вместо своих сиропных снов ты будешь делать мне настоящие  кошмары.
Я знаю, у тебя получится.
     - Это серьезное предложение,  -  Инспектор  снов  облизал  пересохшие
губы.
     И вдруг он понял, что если нападать на черного мага,  то  сейчас.  Но
стоило ему шевельнуться, как молния вновь обожгла траву у его ног.
     - Ишь, какой  прыткий,  -  засмеялся  маг,  и  его  редкая  бороденка
затряслась. - Мелкота! Когда ножом  действует  мастер,  ты  замечаешь  это
только тогда, когда он уже торчит у тебя в горле.
     Маг радостно потер худые, покрытые белыми старческими пятнами руки.
     - Ну, мое предложение остается в силе. Вопросы есть?
     - Есть. Зачем же тогда?... Не проще ли было убить  меня  прямо  перед
пещерой?
     Он взглянул вверх, увидел как возле  самого  солнца  мелькнул  крючок
солнечного  рыбака.  Прикинув  куда  он  упадет,  Гунлауг   едва   заметно
вздрогнул.
     - Приди я к пещере - ты бы кинулся в драку, - хитро прищурился черный
маг. - Последствия представить легко. Зачем же переводить ценный материал?
А так - побегал за мной, подумал... Ну, что скажешь? Да? Нет?
     Гунлауг молчал.
     - Понятно, - медленно произнес черный маг. - Тогда...
     Вдруг лицо его исказилось. Взглянув вверх,  маг  увидел  падающий  на
него крючок солнечного рыбака и вскинул  руку.  Молния  отшвырнула  крючок
метров на двадцать в сторону, он вонзился в землю и подпрыгнув,  послушный
рывку невидимой лески, исчез.  Старик  замешкался.  Вот  -  шанс.  Гунлауг
метнул нож в черного мага. Серебристой рыбкой он  пронесся  по  воздуху  и
вонзился в грудь противника.
     - Ну вот... давно бы... - пробормотал маг.
     Покачнувшись, он стал таять, исходя паром, как огромный  кусок  льда,
но прежде чем исчезнуть окончательно, швырнул инспектору у  лицо  огненный
шар. Пламя ударило  Гунлауга,  но  не  принесло  с  собой  боли  -  только
мгновенный жар.
     Падая на землю, инспектор услышал:
     - Бери! Теперь все твое...


     Инспектор снов вскочил на ноги и осмотрелся. От черного  мага  и  его
птицы не осталось ничего, кроме дымящегося плаща и двух кучек пепла.
     Неужели?...
     Победа! Виктория!
     К нему вернулась сила, вернулись сны. И одним магом стало  меньше.  А
значит - черная стена, вот уже много лет стоявшая неподвижно, отодвинется,
и в его родных местах станет меньше кошмаров.
     Он снова упал на землю и лежал,  подставляя  солнцу  лицо,  улыбаясь,
ничего не видя. Однако, рано или  поздно  все  кончается.  Гунлауг  открыл
глаза.
     Над его головой кружилась  птица-лоцман  и  одно  крыло  у  нее  было
черное.
     Вскочив, Гунлауг стал  ощупывать  себя.  Нет,  он  не  превратился  в
старичка с бородкой. Вот только птица...
     И тогда инспектор снов понял все.
     Понял, почему никогда  не  возвращались  из  погони  те,  кто  в  нее
отправлялся. Потому что перед смертью маг всегда успевал  передать  своему
убийце, собственную черную душу.
     У Гунлауга сжалось сердце.
     Если он останется здесь, то превратится в  черного  мага  и  вернется
обратно к черной стене. Он уже чувствовал ее силу. Сможет  ли  он  устоять
перед ее несокрушимой властью?
     Гунлаугу показалось, что в тишине  поляны  послышался  издевательский
смех.
     Инспектор снов выпрямился и посмотрел в ту  сторону,  откуда  пришел.
Конечно, он не мог увидеть город, но откуда-то знал, что все в  нем  стало
по-прежнему.
     Птица-лоцман опустилась ему на  плечо.  Из  ее  глаз  выкатились  две
прозрачные слезинки.
     - Ничего, ничего, - пробормотал Гунлауг.
     Он снова оглядел поляну. Понятно, откуда эти ямки. Маг сидел здесь  и
ждал Гунлауга, отбивая падавшие сверху крючки. Как  известно  черные  маги
притягивают к себе серебро. А Гунлауг в это время плутал по лесу,  пытаясь
догнать черную птицу, думая что маг от нее недалеко. А он вон где...
     Впрочем, какое это теперь имеет значение...
     Гунлауг посмотрел в другую сторону. Там,  за  лесами,  лежала  страна
ледяных гномов. Теперь, когда внутри инспектора снов  прорастала  чернота,
ему оставалось идти только туда.
     Да, пора.
     Работа есть работа. Он сражался с черным магом сталью, теперь  пришло
время сразиться с ним внутри себя. Именно поэтому ему нужно  было  уйти  в
страну ледяных гномов. Там текут холодные реки,  стоят  навечно  замерзшие
леса, там нет власти черной стены, там он даст  бой  притаившемуся  внутри
черному магу. И вернется. Обязательно. Чего бы это ему не стоило.
     Подобрав нож и сунув его в ножны, Гунлауг тронулся в путь.
     Его ждала страна ледяных гномов.
     Где-то там, позади, солнечный рыбак готовился забросить в  небо  свой
серебряный крючок.





                               ДОРОГА МИРОВ


     Через неделю, когда стаял снег и мало-мальски прогрелась земля,  все,
что могло, - пошло в рост.
     Свалка  проснулась.  Там  и  тут   лопались   пластиковые   квадраты,
разваливались  кучи  пустых  молочных  пакетов.  Между   ними   появлялись
нежнейшие  ростки  и  тонюсенькие  веточки,  их  с  удовольствием  поедали
утильмены, проснувшиеся раньше  всех  и  жадно  бросавшиеся  на  все  хоть
чуть-чуть съедобное.
     Лунными ночами из леса  приходили  волки-оборотни.  Когда  до  свалки
оставалось метров сто, они останавливались, сбившись в тесную кучку, долго
внюхивались в бесконечное разнообразие запахов,  а  потом  начинали  выть.
Услышав их вой, Мирон вздыхал, доставал  из  погреба  заранее  припасенный
мешок мясных отходов и, взвалив на плечо, уходил к лесу. Оборотни  съедали
все без остатка и убегали, а Мирон аккуратно сворачивал мешок и шел  домой
- спать.
     Потом незаметно наступило  лето.  Потом  и  за  середину  перевалило.
Поспели яблоки, и именно с них-то и начались неприятности.
     Однажды ночью один из утильменов залез  к  Мирону  в  сад  в  надежде
полакомиться яблоками, но  напоролся  на  Хрюндика,  который  отвесил  ему
такого тумака, что незадачливый воришка перелетел через забор и,  проломив
стенку старинного фанерного автобуса, влетел в его нутро.
     Наутро Мирон сходил к вожаку утильменов Трехглазу, поговорил с ним, а
также подарил потерпевшему три расколотые японские вазы, бампер от "форда"
и полмешка отходов с кондитерской фабрики. После  этого  избитый  радостно
признал, что он не в обиде.
     Следующей ночью в сад приползло уже пять утильменов. Мирон  проснулся
и долго слушал, как они шастают по саду и подначивают Хрюндика,  чтобы  он
кого-нибудь из них ударил.  Мирон  подумал,  что  таким  образом  можно  и
разориться, вышел в  сад  и,  взяв  шест,  стал  сбивать  яблоки.  Вечером
следующего дня он отнес в кладовую последний  мешок,  от  которого  тянуло
яблочным духом, и запер дверь. Потом посмотрел, как  утильмены  уходят  на
свалку, и пошел спать.
     Утром один из "камаров" привез на свалку груз картонной  тары.  Когда
он уехал, куча коробок рассыпалась, и из нее выбрался безухий домовой.  Он
сейчас же отправился на промысел и  залез  на  территорию  Трехглаза,  что
послужило причиной самой грандиозной за всю  историю  свалки  драки  между
утильменами.  Когда  страсти  поутихли,  домовому  пришлось  бы,  конечно,
солоно, но к этому времени он уже жил у Мирона.
     Поначалу они относились  друг  к  другу  несколько  настороженно,  но
постепенно все вошло в норму. Вообще-то, домовой  был  очень  застенчив  и
попадался на глаза редко, но иногда ясными летними ночами  они  с  Мироном
сидели на крыльце до зари, и домовой подробно и  увлекательно  рассказывал
про свою жизнь, про город, про хозяина квартиры, где он жил, про  то,  что
хозяин умел делать слова и однажды даже выиграл приз "красивой  жизни",  и
еще...
     А забот становилось все больше. Как назло, на свалке завелась  ржавая
плесень. Ну прямо какое-то наказание. Куда ни посмотришь, абсолютно  везде
так и кишели прыткие рыжие пятна. На второй  день  Мирона  осенило,  и  он
приспособился ловить их сачком для бабочек. Дело пошло  на  лад.  Но  даже
несмотря на это, недели две он приходил домой поздно ночью чуть  живой  от
усталости. Домовой и Хрюндик молча раздевали, кормили и укладывали  спать.
А утром он наскоро умывался и, схватив сачок, убегал на свалку.
     В день, когда с плесенью было покончено, Мирон  пришел  домой  раньше
обычного и с наслаждением отоспался. А рано утром, выйдя во двор, подобрал
с земли желтый лист и, повертев его в руке, понял, что лето кончилось.
     Но пока  еще  было  тепло.  Только  ночи  стали  звездными-звездными,
прозрачными до нереальности. И если лечь на землю  и  поглядеть  вверх,  в
черное  с  жемчужными  крапинками  небо,  и  смотреть  в  него   долго   и
внимательно,  то  можно  было  дождаться   того   момента,   когда   вдруг
почувствуешь, что летишь к этой черноте... ближе... ближе... еще ближе.
     А днем нежаркие солнечные лучи неторопливо и со знанием дела  одевали
леса и поля в красное и оранжевое. Пролетавшие журавли предвещали грядущие
морозы, и даже время, казалось, текло лениво и задумчиво.
     Именно в один из таких дней Мирон поссорился со степным ветром.
     Причиной послужила разбитая чашка. Но за степным ветром уже числилась
чертова уйма уничтоженной посуды, а  капля  -  камень  точит.  Разглядывая
разноцветные черепки, Мирон не сдержался и сказал ветру, что это свинство.
Он думает - так легко найти хорошую чашку или тарелку? Как же! Поди поищи!
А эта так и вовсе была из дорогого сервиза.
     Ветер, понятное дело, обиделся и улетел, забрав с собой запах травы и
цветов. Сейчас же  потянуло  свалкой,  и  от  этого  настроение  у  Мирона
испортилось еще больше. Мысль, что сегодня первая ночь дороги  миров,  уже
не радовала.
     Он надел старенькие  джинсы,  клетчатую  рубашку,  пригладил  длинные
седые волосы и вышел во двор.
     Смеркалось.  Хрюндик  заготавливал  дрова.  Еще  вчера  он   натаскал
разбитых табуретов, шкафов, диванов и теперь  азартно  рубил  все  это  на
куски. Увидев Мирона, он опустил топор  на  землю  и,  обнажив  в  усмешке
желтые клыки, спросил:
     - Надолго? Может, проводить?
     - Да нет, не надо,  -  сказал  Мирон  и  пошел  к  калитке  в  глухом
двухметровом заборе.
     Свалка начиналась метрах в двадцати. Там громоздились кучи мусора, из
которых торчали покореженные автомобили, мотки ржавой колючей проволоки  и
разломанная  мебель.  Во  многих  местах  все  это  было   залито   чем-то
трудноопределимым, гниющим, похожим на белые, дурно пахнущие сопли.
     "А ведь когда-то здесь был обыкновенный лес",  -  подумал  Мирон.  По
крыше его избушки скакали белки. Туманными рассветами,  бывало,  приходили
лоси,  но,  почувствовав  запах  человека,  возвращались  обратно  в  лес,
бесшумно переставляя длинные ноги и настороженно оглядываясь.
     А потом город оказался  рядом.  В  лесу  поселились  шум  транспорта,
ауканье грибников и грохот ружейных выстрелов, дым костра и пьяный смех. И
ничего нельзя было поделать. Да  и  уйти  он  никак  не  мог.  Потому  что
должность у него такая - охранять дорогу миров.
     Мирону  оставалось  только  надеяться  на  лучшее,  на   какую-нибудь
счастливую случайность.
     Но лучше не становилось.  Город  надвигался,  и  настал  день,  когда
неподалеку от избушки Мирона появилась  первая  дурно  пахнущая  куча.  Он
долго стоял возле нее, с ужасом глядя на мерзость, которая растекалась  по
траве, отравляя окружающий  воздух  тошнотворными  запахами,  и  в  ярости
сжимал кулаки, так что хрустели костяшки пальцев.
     Однако и тут ничего сделать было нельзя. Мусорные кучи росли, и Мирон
как-то незаметно стал для всех окружающих смотрителем одной  из  городских
свалок.
     Как известно, человек привыкает ко всему. И он  постепенно  привык  к
противному запаху, научился управляться с  водителями  "камаров",  которые
норовили вывалить  свой  груз  куда  попало,  лишь  бы  от  него  поскорее
избавиться.
     В конце концов жизнь более или менее вошла в колею. Но тут на  свалке
поселились алканавты.
     Целыми днями они собирали  стеклотару,  а  "гонцы"  доставляли  ее  в
город. Возвращались они обычно под вечер, и тогда свалка  гуляла,  шумела,
дралась, горланила песни, да так яростно и громко, что обрушивались  самые
высокие мусорные небоскребы. Только полная темнота прекращала шабаш, но на
следующий день все начиналось сначала.
     Мирон пробовал с алканавтами бороться. Уговаривал, угрожал,  применял
физическую силу, вызывал стражников, которые прочесывали свалку и уходили,
утаскивая десятка два самых неосторожных или пьяных настолько, что ни уха,
ни рыла не вязали. Алканавты быстро сообразили, кто вызывает стражников, и
началась настоящая война. Дважды кто-то высаживал стекла в избушке Мирона,
раза три его самого били до потери сознания, потом стали  обворовывать,  а
как-то даже попробовали поджечь избушку.
     Наверное, алканавты бы победили, но тут на свалку  пришли  утильмены.
Они появились ночью. Бесшумно обследовали все, выбирая уголки поуютнее,  а
на  следующее  утро  алканавты  исчезли.  Они  ушли,  потому  что  боялись
утильменов, как черт ладана.
     Поначалу Мирон утильменов тоже побаивался. Да и то сказать, в  первый
раз их увидев - со страху помереть можно. Но потом понял, что  ребята  они
смирные и хулиганить не любят. Днем лежат неподвижно, закопавшись в мусор,
а на промысел выходят ночью.
     Соседями они оказались хорошими. А один даже привязался  к  Мирону  и
стал жить у него, получив прозвище Хрюндик, которым чрезвычайно гордился.
     Поначалу Мирону было стыдно, что рядом с  дорогой  миров  расположена
свалка. Но ничего не поделаешь. Да и откуда бы те, кто проходил по  дороге
миров, могли  узнать,  что  это  именно  свалка?  В  других  мирах  бывают
ландшафты и попричудливее.
     Мирон шел вдоль забора, который опоясывал сад  и  огород,  искоса  на
него поглядывал и думал, что надо  бы  в  ближайшее  время  его  обновить:
некоторые доски совсем сгнили. Он остановился  и  потрогал  одну,  которая
выглядела самой ненадежной. Вздохнул и пошел дальше.
     Слева - забор, справа - свалка.
     Почти под каждой кучей лежит утильмен: в глубине, где тепло, куда  не
проникает солнце, можно спокойно спать, переваривая все, что проглотил  за
ночь.
     Под разломанным пианино скрывается Трехглаз. Он очень начитанный.  Ни
одной книжки из  тех,  что  попадает  на  свалку,  не  пропускает.  С  ним
интересно бывает поговорить. Но только не сейчас.
     К дому Мирон вернулся лишь тогда, когда  взошла  похожая  на  большую
голову сыра луна. Хрюндик сидел на крыльце, обхватив мохнатые кривые  ноги
длинными лапами. Возле него стоял домовой и держал копье с  отполированным
древком и широким, острым наконечником.
     Мирон прошел в дом и, зачерпнув из кадки воды, напился. Открыв старый
шкаф, вытащил кольчугу и натянул на себя. Потом прицепил к широкому  поясу
меч. Напяливая островерхий шлем, взглянул в зеркало.
     Хорош!
     Он вышел на крыльцо, внимательно посмотрев на Хрюндика, который встал
по стойке "смирно", и сказал:
     - Так, значит, говоришь, готов? Вижу, вижу... Пойдем?
     Хрюндик энергично кивнул и, отобрав  у  домового  копье,  побежал  за
Мироном.
     Некоторое время они шли молча, потом Хрюндик спросил:
     - А точно - сегодня?
     - Точно. Только ты не суетись... Тех, кто спокоен, - уважают  больше.
А мы ведь целую планету представляем. На нас сотни миров смотрят!
     Они прошли еще немного и наконец оказались на краю небольшой,  метров
двадцати в диаметре, полянки, посредине которой стоял полосатый  шлагбаум.
Мирон подошел к нему, опустил руки на крашеное дерево и стал ждать.  Рядом
пристроился Хрюндик.
     А луна светила все ярче,  неправдоподобно  большая  на  фоне  черного
неба.
     Мирон  прислушался.  Ночные  птицы  больше  не   кричали,   перестали
стрекотать кузнечики, да и на свалке воцарилась абсолютная тишина.
     Что-то произошло. Окружающий мир изменился, сделавшись непривычным  и
пугающим.  Раздался  резкий,  пронзительный  звук.  От   луны   протянулся
тоненький лучик, который, быстро ощупав листву деревьев, фигуру  Мирона  и
Хрюндика, метнулся  со  стороны  в  сторону  и  вдруг  остановился.  Потом
свернулся в спираль, которая превратилась в диск, а  тот  постепенно  стал
овальным, метров пяти в ширину  окном;  его-то  как  раз  и  перегораживал
шлагбаум.  Видно  было,  что  там,  за  окном,  среди  жемчужного  марева,
пролегает серебристая, уходящая обеими концами вдаль лента - дорога миров.
     И если высунуться и посмотреть, можно увидеть, что по обеим  сторонам
этой дороги расположено бесконечное множество таких окон.  Но  выглядывать
было некогда, потому что у шлагбаума уже остановились первые пешеходы.
     Мирон приосанился, Хрюндик взял копье "на караул".
     Это очень трудно: быть стражем дороги миров.  Тот,  кто  не  обладает
определенным чутьем, завалит дело в первые же полчаса. Надо уметь с одного
взгляда определить, что и