скоростью  в  машине,  целовать
девушек, петь, острить. Он пытался вернуть себе прежнее достоинство, важно
объявив Матильде:
   - Сейчас я поставлю кувшин с коктейлем в холодильник,  вы,  пожалуйста,
не опрокиньте.
   - Угу.
   - Понимаете, поосторожнее! Ничего не ставьте на верхнюю полку!
   - Угу.
   - Поосторожнее. - У него кружилась голова. Голос стал тонким, слабым. -
У-ууффф... - С  безгранично  важным  видом  он  еще  раз  приказал:  -  Вы
поосторожнее! - и мелкими  шажками  проследовал  в  гостиную  -  там  было
безопаснее. Он подумал - можно ли  будет  "уговорить  этих  тихонь,  вроде
Майры и Литтлфилдов, прокатиться после  обеда,  поднять,  что  называется,
пыль столбом, может, раздобыть еще горячительного". Он  обнаружил,  что  в
нем пропадает настоящий кутила.
   Но к  тому  времени,  как  собрались  гости,  включая  и  ту  неизбежно
опаздывающую чету, которую все ждут  с  притворной  любезностью,  огненный
вихрь сменился в мозгу Бэббита бездонной серой пустотой, и  он  с  усилием
заставил себя бурно приветствовать гостей, как полагалось хорошему хозяину
на Цветущих Холмах.
   Пришел Говард Литтлфилд, доктор философии, который составлял рекламы  и
утешительные  финансовые  отчеты  для  Городской  Транспортной   компании,
Верджил Гэнч, торговец углем, одинаково влиятельный и в ордене Лосей, и  в
клубе Толкачей, затем Эдди Свенсон, агент  автомобильной  фирмы  Джевелин,
живший напротив Бэббитов, и, наконец,  Орвиль  Джонс,  владелец  прачечной
"Лилейная белизна", о которой справедливо писалось в рекламе как  о  самом
большом, самом известном, самом шикарном прачечном заведении в Зените. Но,
разумеется, самым почетным гостем был  Т.Чамондли  Фринк.  Он  являлся  не
только   автором   так   называемых   "поэмореклам",   которые   ежедневно
распространялись газетными синдикатами в шестидесяти семи ведущих газетах,
что давало ему такую обширную аудиторию, какой не  имел  ни  один  поэт  в
мире, - он еще был проповедником оптимизма и творцом нового  типа  реклам:
"Зри не зря!" Несмотря на проникновенную философию и глубокую  мораль  его
стихов,  они   были   написаны   в   шутливой   форме   и   понятны   даже
двенадцатилетнему  ребенку;  стихи  казались  еще  забавнее,  потому   что
печатались, как обычно  печатают  прозу.  Вся  Америка  запросто  называла
мистера Фринка "Чам".
   С мужчинами явились и шесть  жен,  все  они  были  более  или  менее...
впрочем, сейчас, в начале вечера, трудно было что-нибудь про них  сказать,
так как на первый взгляд они все были похожи одна на другую и все говорили
одинаково весело и убежденно: "Как у вас тут мило!" С виду мужчины  меньше
походили друг на друга: Литтлфилд - типичный ученый, высокий, с  лошадиным
лицом; Чам Фринк - маленький человечек с мягкими, мышиного цвета волосами,
подчеркивавший свою поэтическую профессию  моноклем  на  шелковом  шнурке;
Верджил Гэнч - широкоплечий, с черным ежиком волос; Эдди Свенсон -  рослый
лысоватый молодой человек, чей изысканный вкус выразился в черном муаровом
жилете со стеклянными пуговицами; Орвиль  Джонс  -  солидный,  коренастый,
очень значительного вида мужчина с льняными усиками. Но все они были такие
упитанные, такие вымытые, все так бодро кричали: "Здорово, Джорджи!" - что
казались если не родными, то двоюродными братьями; и как  ни  удивительно,
но чем больше ты знакомился с женщинами, тем меньше они казались  похожими
друг на друга, а чем больше узнавал мужчин, тем больше казалось,  что  они
все на один образец.
   Питье коктейлей было такой же церемонией, как  и  приготовление.  Гости
ждали их с затаенным беспокойством и с надеждой, натянуто соглашаясь,  что
погода действительно теплая, но в то же время довольно холодно,  а  Бэббит
все еще и не заикался о выпивке. Но когда пришла  запоздавшая  чета  -  на
этот раз опоздали Свенсоны, - Бэббит позволил себе намек:
   - Ну, как, друзья, способны вы кой в чем нарушить закон?
   Все взглянули на Чама Фринка, признанного властителя дум. Фринк  дернул
шнур монокля, как звонок, откашлялся и сказал то, чего от него и ждали:
   - Знаете, Джордж, я человек законопослушный, но, говорят, Верджил  Гэнч
-  настоящий  бандит,  а  он,  конечно,  сильнее  меня,  и  я  просто   не
представляю, что делать, если он меня заставит пойти на преступление!
   Гэнч сразу загрохотал: "Что  ж,  попробую!"  Но  Фринк  поднял  руку  и
продолжал:
   - Так что, если вы с Верджем будете настаивать, Джорджи, я поставлю мою
машину там, где не положено, я ни минуты не сомневаюсь, что вы  именно  об
этом преступлении и говорите!
   Поднялся смех, шутки. Миссис Джонс уверяла, что "мистер Фринк -  умора!
Можно подумать, что он - невинный младенец!".
   Бэббит шумел больше всех:
   - И как вы только угадали, Чам? Ну, погодите, сейчас я пойду принесу...
ключи от ваших машин!
   Среди общего веселья он внес долгожданные  дары:  сверкающий  поднос  с
бокалами и в центре - мутно-желтый коктейль в громадном  графине.  Мужчины
наперебой говорили: "Ого, посмотрите-ка!" - или: "Ох, прямо дрожь  берет!"
- или: "Ну-ка, пропустите меня!" Но  Чам  Фринк,  человек  многоопытный  и
привыкший к превратностям судьбы, вдруг испугался, что  в  графине  просто
фруктовый сок, сдобренный разведенным спиртом. Он робко ждал, пока Бэббит,
весь в поту от восторга, протянет ему стакан от своих щедрот, но, пригубив
коктейль, восторженно пропищал:
   - О, боже, не будите меня! Все это сон, но я не хочу просыпаться! Дайте
помечтать во сне!
   Часа за два до этого Чам сочинил стихи для газеты,  которые  начинались
так:

   Сидел я хмур и одинок,
   глядел угрюмо в потолок
   и думал: есть же дураки,
   которых тянет в кабаки.
   Они салун вернуть хотят,
   дыру, в которой грязь и смрад;
   а там любой мудрец - болван,
   когда бывает в стельку пьян.
   Нет, я не стану пить вина,
   мне их отрава не нужна.
   Я воду чистую, друзья,
   пью из прозрачного ручья,
   и голова моя свежа,
   как у грудного малыша.

   Вместе со всеми выпил и Бэббит: временная депрессия прошла, он понимал,
что лучше этих людей нет никого на свете. Он  готов  был  дать  им  тысячу
коктейлей.
   - Ну как, выдержите еще по одному? - крикнул он.
   Жены захихикали,  но  отказались,  зато  мужья  расплылись  в  широких,
восторженных улыбках:
   - Ну, разве только чтобы не обидеть тебя, Джорджи!
   - Вам еще полагается прибавка!  -  говорил  каждому  Бэббит,  и  каждый
рокотал: "Выжимай, Джорджи, выжимай до капли!"
   А когда графин безнадежно опустел, начался  разговор  о  сухом  законе.
Покачиваясь на пятках, засунув  руки  в  карманы,  мужчины  выражали  свои
взгляды с тем громогласным глубокомыслием, с которым преуспевающие господа
повторяют  самые  пошлые  суждения  о  том,  в  чем  они   совершенно   не
разбираются.
   - Я вам вот что скажу, - заявил Верджил Гэнч, - по-моему, - и я могу об
этом говорить с уверенностью, потому  что  мне  приходилось  беседовать  с
врачами и вообще с понимающими людьми, - по-моему, правильно, что  закрыли
кабаки, но надо дать человеку возможность выпить пива или легкого вина.
   Говард Литтлфилд философически заметил:
   - Обычно упускают из  виду,  что  весьма  опасно  ограничивать  свободу
личности.  Возьмите  такой  пример:  король  баварский  -   да,   кажется,
баварский... По-моему, это было в Баварии, вот именно в Баварии, в  тысяча
восемьсот шестьдесят втором году, да, в марте тысяча восемьсот  шестьдесят
второго года, - король издал эдикт: запретить общественный выпас скота.  И
крестьяне, терпевшие тяжкие налоги без единой жалобы, вдруг  взбунтовались
против этого эдикта. Впрочем, возможно,  что  дело  было  в  Саксонии.  Во
всяком случае, это доказывает, как опасно нарушать свободу личности.
   - Правильно, - сказал Орвиль Джонс, - нельзя нарушать свободу личности!
   - Однако не следует забывать, что для  рабочих  сухой  закон  -  чистое
благодеяние.   Не   дает   им   тратить   деньги   впустую    и    снижать
производительность труда, - заявил Верджил Гэнч.
   - Это верно. Но плохо, если  закон  навязывают  насильно,  -  продолжал
Говард Литтлфилд. - Конгресс пошел неправильным  путем.  Будь  на  то  моя
воля, я сделал бы так, чтоб каждый пьющий должен был получать лицензию  на
выпивку. Тогда мы могли бы ограничивать неустойчивых рабочих, не давать им
пить, а вместе с тем мы бы не  нарушали  права  других,  то  есть  свободу
личности таких людей, как мы с вами.
   Все закивали, с восхищением переглянулись и подтвердили: "Да,  конечно,
так было бы правильней!"
   - Одно меня беспокоит, - вздохнул Эдди Свенсон, - как бы  эти  люди  не
стали нюхать кокаин!
   Все закивали еще усиленней, заворчали:  "Верно,  верно,  есть  и  такая
опасность!"
   Но тут поднял голос Чам Фринк:
   -  Слушайте,  мне  вчера  дали  изумительный  рецепт  домашнего   пива.
Берется...
   - Погодите, - прервал его Гэнч. - Я скажу свой.
   Литтлфилд фыркнул: "Пиво! Ерунда! Лучше всего дать сидру  перебродить!"
Джонс настаивал: "Нет, у меня  рецепт  настоящий"  Тут  вмешался  Свенсон:
"Слушайте, я вам расскажу такой анекдот!" Но Фринк не сдавался:
   - Берется шелуха от гороха, на бушель шелухи  -  шесть  галлонов  воды,
кипятить эту смесь, пока...
   Миссис  Бэббит  подошла  к  ним  с  умоляющей  сладкой  улыбкой.  Фринк
поторопился досказать про рецепт пива, и она весело объявила:
   - Прошу к столу!
   В дружеском споре - кому из мужчин  пройти  последнему  -  они  наконец
перешли из гостиной в столовую, и по дороге Верджил Гэнч  всех  рассмешил,
крикнув громовым голосом:
   - Если мне нельзя сидеть рядом с Майрой Бэббит и пожимать ей ручку  под
столом, я не играю и ухожу домой!
   В столовой все немного растерялись, пока миссис Бэббит хлопотала:
   - Погодите - ах, мне так хотелось приготовить для  каждого  карточку  с
рисунком, но не вышло - погодите, сейчас: мистер Фринк, вы сядьте сюда...
   Обед был сервирован  в  лучшем  стиле  женских  журналов,  когда  салат
подается в выдолбленных яблоках, и все  блюда,  кроме  неизменных  жареных
цыплят, напоминают что-нибудь другое.
   Обычно мужчинам не о чем было разговаривать со своими дамами:  флирт  -
искусство неизвестное на Цветущих Холмах, а царства контор  и  кухонь  меж
собой не соприкасаются. Но под воздействием  коктейля  беседа  разгорелась
вовсю. У каждого из  мужчин  накопилось  множество  важнейших  соображений
насчет сухого закона, и теперь, заполучив внимательного слушателя  в  лице
соседки, они пустились в рассуждения:
   - Нашел место, где можно достать сколько угодно спиртного по восьми  за
кварту...
   - Читали, как один человек заплатил тысячу долларов  за  десять  ящиков
"вырви-глаза", а потом оказалось, что там одна вода? Говорят, он стоял  на
углу, и вдруг к нему подходит какой-то тип...
   -  Говорят,  в  Детройт  контрабандой  пригнали  целый  пароход   этого
самого...
   - Может попасться всякая ядовитая штука - древесный спирт, да  мало  ли
что...
   - Конечно, я принципиально с этим согласен, но я не желаю,  чтобы  меня
учили думать и жить! Ни один американец этого не потерпит...
   Но всем показалось, что  Орвиль  проявил  дурной  вкус  -  и  никто  не
улыбнулся его шутке, - когда он ляпнул:
   - Главное в сухом законе - не разводить вокруг него столько сырости.
   И только после того, как эта тема была исчерпана, разговор стал общим.
   Знакомые часто с восторгом говорили о Верджиле Гэнче: "Ну, этому все на
свете сходит с рук! Он может отмочить такую  штуку  при  дамах,  что  небу
станет жарко, и все будут только хохотать, а если я скажу что-нибудь  хоть
чуточку рискованное, с меня голову снимут!"
   И сейчас Гэнч привел всех в восторг, крикнув  миссис  Свенсон  -  самой
молоденькой из дам:
   - Луэтта! Я спер из кармана у вашего Эдди ключ от двери,  может,  мы  с
вами удерем потихоньку, чтоб никто не видел? Мне нужно, - тут он расплылся
в хитрейшей улыбке, - сказать вам что-то очень важное!
   Женщины захихикали,  и  Бэббит  тоже  почувствовал  себя  способным  на
шалости:
   - Слушайте, друзья! Хочется мне  показать  вам  одну  книжечку,  но  не
решаюсь. Мне ее дал док Паттен.
   - Джордж! Как тебе не стыдно! - остановила его миссис Бэббит.
   - Да, вот это книжка! С перцем - не то слово! Антропологический  доклад
насчет - ну, насчет всяких обычаев тихоокеанских дикарей, чего там  только
нет! Купить ее, конечно, нельзя. Вердж, хочешь, дам почитать?
   - Чур, я первый! - потребовал Эдди Свенсон. - Наверно, ядовитая вещь!
   - А я вчера слышал отличный анекдот, - объявил Орвиль Джонс. - Идут два
шведа с женами...
   Он  рассказал  "отличный"  анекдот   с   еврейским   акцентом,   слегка
продезинфицировав конец. Гэнч тут  же  его  поправил.  Но  вскоре  влияние
коктейлей ослабело, искатели истины вернулись к трезвой реальности.
   Чам Фринк недавно разъезжал с лекциями по маленьким городам и сейчас со
смешком рассказывал:
   -  До  чего  приятно  вернуться  к  цивилизации!   Навидался   я   этих
провинциальных городишек, хватит с меня! Нет, я ничего  не  говорю,  таких
хороших людей, как  там,  в  целом  свете  поискать,  но,  понимаете,  эти
городишки с их главной улицей до того сонные, что... Нет, хорошо вернуться
к живым людям!
   - Я думаю! - обрадовался и Орвиль Джонс. - Верно, таких хороших людей в
целом свете не найдешь, но мамочка моя! О чем они разговаривают!  Ей-богу,
они только и знают, что говорить о погоде да о новых фордах,  провались  я
на месте!
   - Правильно! - подтвердил и Эдди Свенсон. - Они  все  разговаривают  об
одном и том же!
   - Вот именно! - подхватил Верджил Гэнч. - Повторяют одно и  то  же  без
конца!
   - Да, удивительное дело! Они совсем лишены способности смотреть на вещи
объективно. Просто повторяют одни и те же разговоры про погоду, про  форды
и так далее, - заметил и Говард Литтлфилд.
   - Ну, за это их осуждать нельзя! Нет у них  интеллектуальных  стимулов,
какие получаешь здесь, в большом городе, - сказал Чам Фринк.
   - Ей-богу, верно! - поддержал его Бэббит. - Я, конечно, не хочу,  чтобы
вы, наша ученая братия, стали задаваться, но должен отметить,  что  каждый
старается стать головой выше, когда сидит в компании  с  таким  знаменитым
поэтом или с таким докой в экономике, как Говард.  А  этим  провинциальным
дурачкам и поговорить не с кем, кроме как друг с другом,  не  удивительно,
что они и разговаривают некультурно, малограмотно, да и думать разучаются!
   Орвиль Джонс добавил:
   - И потом возьмите другие  наши  преимущества  -  кино,  например.  Эти
мужички-серячки думают, что им бог знает как повезло, если  у  них  каждую
неделю новая программа! А у нас в городе в любой вечер можно выбирать хоть
из дюжины картин!
   - Ясно, а сколько пользы  получаешь,  когда  трешься  весь  день  среди
дельцов высшей марки, - им пальца в рот не клади! - сказал Эдди Свенсон.
   - А вместе с тем, - начал Бэббит, -  нечего  особенно  оправдывать  эти
захолустные  городишки.  Люди  там  сами  виноваты,   что   не   проявляют
инициативы, - взяли бы и уехали в большой, город, как мы с вами!  И  скажу
вам по секрету, как друзьям, - завидуют они  нашему  брату,  просто  ужас!
Каждый раз, как я приезжаю в Катобу, я как будто должен просить прощения у
своих друзей детства за то, что я более или менее преуспел в жизни, а  они
- нет. А разговоришься с ними,  вот  как  мы  с  вами,  проявишь  какую-то
тонкость мысли, то, что называется широкий кругозор, они сразу подумают  -
это он нарочно выставляется! Возьмите моего  сводного  брата  Мартина,  он
хозяин того самого универсального  магазинчика,  которым  владел  еще  мой
папаша. Честное слово, готов пари держать, что он даже не знает про  такую
штуку, как полный парад, - я хочу сказать,  фрачный  костюм.  Если  бы  он
сейчас сюда вошел, он бы подумал, что мы  с  вами  бог  знает  кто,  -  не
представляю, за кого он принял бы нас! Да, братцы, завидуют они  нам,  вот
что!
   - Верно! -  согласился  Чам  Фринк.  -  Но  главное,  что  меня  в  них
раздражает, это полное отсутствие культуры, недооценка красоты - простите,
что я так высокопарно выражаюсь! Я, знаете, люблю прочесть хорошую лекцию,
почитать лучшие свои стихи, -  не  те,  что  для  газет,  а  те,  что  для
журналов. Пробуешь пронять их чем-нибудь таким, возвышенным, а их ничто не
берет, кроме старых анекдотов с предлинной бородой, грубых шуток и  всякой
такой чепухенции, за которую любого из нас выставили бы  в  два  счета  за
дверь, посмей он только рассказать...
   - В общем, наше счастье, что мы живем  среди  цивилизованных  людей,  у
которых есть и художественный вкус, и деловой  нюх,  -  подытожил  Верджил
Гэнч. - Скучновато нам было бы, если б  мы  застряли  на  какой-нибудь  их
Главной улице и стали рассказывать этим старым  бобрам  про  нашу  здешнюю
жизнь. Но в одном надо им отдать справедливость: каждый, самый  маленький,
американский город стремится  расти,  достигнуть  современного  уровня.  И
растут, черт их подери, растут! Кто-нибудь начнет крыть такую  захолустную
дыру, рассказывать, как он заехал туда в тысяча девятисотом году, и ничего
там, кроме одной грязной улицы, не было,  понимаете,  одной  на  девятьсот
жителей, похожих на улиток. А приедешь туда в  девятьсот  двадцатом  году,
смотришь -  асфальт,  чудная  гостиница,  первоклассный  магазин  дамского
готового платья - просто красота! Нельзя смотреть только на то, какие  они
сейчас, эти городишки, надо разобраться, чем они хотят стать, а  у  них  у
всех есть свой  идеал,  оттого  они  и  станут  когда-нибудь  отличнейшими
городами. А идеал у них - стать такими, как наш Зенит, вот что!


   Хотя все они и жили в самом близком соседстве с Т.Чамондли Фринком и он
часто брал у них на время косилки для газона и гаечные ключи  для  машины,
каждый помнил, что Фринк - знаменитый поэт и выдающийся деятель рекламы  и
что за его простотой и доступностью кроются знойные  джунгли  литературных
тайн, куда никому из них нет доступа. Но сегодня, разоткровенничавшись под
влиянием джина, он сам допустил их в свою святая святых.
   - Меня  страшно  мучит  одна  литературная  проблема.  Сейчас  я  занят
составлением серии реклам для автомобильной фирмы Зико, и мне хотелось  бы
из каждой рекламы сделать этакую поэтическую жемчужину - в хорошем  стиле,
понимаете. Я целиком и полностью придерживаюсь теории, что весь фокус -  в
совершенстве формы, без этого и писать не стоит, но такой  крепкий  орешек
мне еще никогда не приходилось раскусывать. Вы, может быть,  думаете,  что
мне труднее писать стихи, я хочу сказать  -  на  лирические  темы:  семья,
очаг, счастье и прочее, но  это,  в  общем,  легче  легкого.  Тут  никаких
просчетов быть не может;  отлично  знаешь,  чем  дышит  каждый  порядочный
человек, если он действительно наш, и выражаешь  именно  эти  чувства.  Но
индустриальная поэзия -  такой  литературный  жанр,  где  нужно  открывать
новые, неизведанные области. А знаете, кто но этой части наш, американский
гений? Вы даже имени его не слыхали, и я не слыхал, но его творчество надо
сохранить  для  будущих  поколений,  чтобы  они  могли   судить   о   силе
американской мысли наших дней, об ее оригинальности. Я говорю о  человеке,
который пишет рекламы табака "Принц Альберт". Нет, вы только послушайте:

   "Сплошная радость и восторг - П.А. в хорошей трубке! Скажи,  слыхал  ли
ты, как хвастают шоферы: рвануть с пяти на пятьдесят  единым  духом,  дать
газу, чтобы небу стало жарко! Да, в этом что-то есть, не спорю, но,  между
нами, милый друг, проверь-ка сам любым спидометром, как быстро с уныния от
скверных табаков на скорость высшую блаженства переключишься ты,  усевшись
с трубкой, где тлеет вкусный и душистый "Принц Альберт".
   "Принц Альберт" попадает в точку, он словно весело поет своим  чудесным
ароматом: "Давай еще!" Всегда прохладный и душистый! Нет, никогда  куренье
никому не доставляло такой бодрящей, крепкой радости мужской!
   Закуривай, дружок! Берись за трубку сразу -