- ради него. - И я указал на Вентнора.


     Она перевела дыхание.
     - Вы правы... конечно, - неуверенно ответила она. - Только  я...  мне
казалось, я с этим справлюсь. Но вы должны знать: я помечена.
     Я перехватил быстрый взгляд Дрейка;  в  нем  то  же  опасение  за  ее
душевное здоровье.
     - Да, - сказала она спокойнее.  -  Что-то  новое  и  чуждое  в  самом
сердце, в сознании, в душе. Оно пришло ко мне от Норалы, когда  мы  летели
на кубе, и он... он поставил на мне свою печать... когда я была...  -  она
покраснела, - в его объятиях.
     Мы смотрели на нее, а она недоверчиво продолжала:
     - Что-то заставляло меня забыть вас  двоих...  и  Мартина...  и  весь
знакомый мне мир. Оторвать меня от вас... от всех... перенести в  какое-то
неведомое спокойствие, в упорядоченный  экстаз  вечной  тишины.  И  я  так
хотела подчиниться этому зову, помоги мне Господь!
     - Я почувствовала это впервые,  -  продолжала  она,  -  когда  Норала
положила руку мне на плечо. Это ощущение плыло со  мной,  окутывало  меня,
как... как вуаль, с головы  до  ног.  Это  спокойствие  и  мир,  и  в  нем
глубочайшее счастье, счастье бесконечной и абсолютной свободы.
     - Мне казалось, что я на  пороге  неведомых  экстазов...  а  вся  моя
прошлая жизнь - только сон: и вы все, и даже Мартин - сновидения  во  сне.
Вы не были... реальны... и вы... не имели никакого значения.
     - Гипноз, - сказал Дрейк, когда она смолкла.
     - Нет, - она покачала головой. - Нет, это нечто большее. Это ощущение
- ощущение чуда - все усиливалось. Я вся была полна им. Ничего не помню  о
нашем полете, ничего не видела... и только однажды сквозь  окутавший  меня
туман донеслось предупреждение, что Мартин в  опасности,  и  я  прорвалась
сквозь эту завесу и увидела, как он схватил Норалу, а в глазах ее смерть.
     - Я  спасла  его...  и  снова  забыла.  А  потом,  увидев  прекрасное
пламенное  Существо...  я  не  испытала  ни  страха,  ни  ужаса...  только
сильнейшее... радостное... предчувствие, как будто... как будто...  -  Она
смолкла, опустила голову  и,  так  и  оставив  предложение  незаконченным,
прошептала: - И когда... оно... подняло меня, было такое чувство, будто  я
наконец вырвалась из черного океана отчаяния и увидела солнце рая.
     - Руфь! -  воскликнул  Дрейк;  в  голосе  его  слышалась  боль;  Руфь
сморщилась.
     - Подождите, - сказала она, поднимая маленькую дрожащую  руку.  -  Вы
сами спросили... и теперь должны выслушать.
     Она молчала; а когда снова заговорила, в голосе  ее  звучал  странный
низкий ритм, глаза ее сверкали.
     - Я была свободна... свободна от  всех  человеческих  пут:  страха  и
печали, любви и ненависти; свободна даже от надежды: к чему надежда,  если
все, чего я хочу, принадлежит мне? Я была частицей  вечности  и  в  то  же
время полностью сознавала, что я - это я.
     - Как будто я превратилась в отражение сияющей звезды на  поверхности
тихого лесного пруда; стала легким  ветерком,  овевающим  горные  вершины;
туманом, окутывающим спокойную долину;  сверкающим  лучом  зари  высоко  в
небе.
     - И музыка - странная, удивительная, ужасная - но мне она не казалась
ужасной, я сама была ее частью. Мощные  аккорды,  великие  темы,  подобные
звездным роям, гармония - голос закона вечности, преобразованного в звуки.
И все это... бесстрастно... но... восхитительно.
     - От Существа, которое держало меня, от его огней исходила  жизненная
сила, поток нечеловеческой энергии, в котором я купалась.  Как  будто  эта
энергия...  заново  собирала  меня,  приближала  к  первоисточнику  жизни,
сливала меня с ним.
     - Я чувствовала, как меня касаются легкие щупальца, ласкают меня... и
тут  послышались  выстрелы.  Пробуждение  было...  ужасным,  я  с   трудом
возвращалась. Увидела Мартина... он лежал, пораженный. И  разорвала  чары,
отбросила их.
     - И, о Уолтер, Дик...  как  это  было  больно...  как  больно!  В  то
мгновение я будто отказалась  от  мира,  в  котором  нет  беспорядка,  нет
печали, сомнений, от ритмичного, гармоничного мира света и музыки, ушла  в
мир, подобный... черной грязной кухне.
     - И это ощущение во мне, - голос ее стал  высоким,  в  нем  слышались
истерические нотки. - Оно во мне, оно шепчет, шепчет... пытается  оторвать
меня от вас,  от  Мартина,  от  всего  человеческого;  призывает  сдаться,
отказаться от своей человечности.
     - Его печать! - всхлипнула она. -  Чужое  сознание,  запечатанное  во
мне, оно пытается подчинить во мне человека, подавить мою волю...  и  если
сдамся, оно даст мне свободу, невероятную свободу... но я тогда  перестану
быть человеком и стану... чудовищем.
     И она закрыла лицо дрожащими руками.
     - Если бы я смогла уснуть, - причитала она. - Но я боюсь  спать.  Мне
кажется, я никогда больше не смогу спать. Ведь если усну, то не знаю,  кем
проснусь.
     Я поймал взгляд Дрейка; он кивнул.  Тогда  я  порылся  в  медицинской
сумке и достал нужный раствор.
     Налил  немного  в  чашку  и  поднес  к  ее  губам.  Как  ребенок,  не
раздумывая, она послушалась и выпила.
     - Но я не сдамся. - Взгляд  ее  был  трагичным.  -  Никогда!  Я  могу
победить! Вы ведь верите мне?
     - Победить? - Дрейк опустился рядом с ней, прижал ее  к  себе.  -  Вы
храбрая девушка! Я знаю, конечно, вы победите. И помните:  девять  десятых
того, что вы нам рассказали, просто результат переутомления и  напряженных
нервов. Вы победите... мы все победим. Не сомневайтесь.
     - Я не сомневаюсь, - ответила она. - Я это знаю... но будет трудно...
но я буду... буду...



                               15. ДОМ НОРАЛЫ

     Она закрыла  глаза,  тело  ее  расслабилось,  средство  подействовало
быстро. Мы положили ее рядом  с  Вентнором  на  груду  шелков,  укрыли  их
складкой, потом молча взглянули друг на друга, и я  подумал,  такое  ли  у
меня мрачное и изможденное лицо, как у него.
     - Похоже, нам стоит посовещаться, -  сказал  он  наконец  коротко.  -
Надеюсь, вы не хотите спать.
     - Нет, - так  же  коротко  ответил  я;  такая  манера  спрашивать  не
успокаивала нервы. - И даже если бы хотел, вряд ли взвалил бы на  вас  все
проблемы и отправился спать.
     - Ради Бога, не разыгрывайте примадонну! - выпалил он. - Я  не  хотел
вас обидеть.
     - Простите, Дик. Мы оба немного нервничаем. -  Он  кивнул,  сжал  мою
руку.
     - Было бы не так плохо, если бы все  четверо  были  бы  в  нормальном
состоянии. Но Вентнор отключился, и один Бог знает насколько. А Руфь...  у
нее все наши неприятности  и  еще  вдобавок  свои.  Мне  кажется...  -  он
помолчал в нерешительности... - мне кажется, что она не  преувеличивала  в
своем рассказе. Может, наоборот, преуменьшила.
     -  Мне  тоже,  -  мрачно  согласился  я.  -  И  для  меня  это  самое
отвратительное в нашей ситуации - и причина не совсем в Руфи, - добавил я.
     - Отвратительно! - повторил он. - Немыслимо, все это немыслимо. И тем
не менее оно существует! И Вентнор - как он пришел в себя, что он говорил.
Как будто заблудившаяся душа обрела голос.
     - Был ли это бред, Гудвин? Или -  если  можно  так  выразиться  -  он
вступил в контакт с этими существами, узнал  их  цель?  Правда  ли  в  его
словах?
     - Спросите себя сами, - ответил я. - Да вы знаете,  что  это  правда.
Разве вам и до его слов не приходили в голову такие мысли? Мне  приходили.
Его слова - лишь интерпретация, синтез фактов.  Мне  не  хватало  смелости
сделать это самому.
     - Мне тоже, - кивнул он. - Но он пошел дальше. А что он имел в  виду,
говоря о Хранителе конусов и о том, что эти существа подчиняются  тому  же
закону, что и мы? И почему велел нам возвращаться в город? Откуда  он  мог
знать?
     - В этом-то  как  раз  ничего  необъяснимого  нет,  -  ответил  я.  -
Сверхъестественная способность к восприятию благодаря тому,  что  отрезаны
остальные, естественные каналы. В этом  нет  ничего  необычного.  В  самой
привычной форме мы находим это в чувствительности слепых. И  вы,  наверно,
видели эксперименты с гипнозом, когда достигается тот же результат.
     - Действуя вполне объяснимым способом, мозг  приобретает  возможность
реагировать на то, что в  нормальном  состоянии  не  замечается;  способен
проникнуть восприятием в сферы более широкие, чем в нормальном  состоянии.
Есть  такие  болезни,  при  которых  человек  глохнет,   но   зато   может
воспринимать колебания, намного выше и ниже обычного уровня  человеческого
восприятия.
     - Знаю, - сказал он.  -  Меня  не  нужно  убеждать.  Но  мы  все  это
воспринимаем  теоретически  -  а  когда  сталкиваемся  сами  на  практике,
начинаем сомневаться.
     - Многие ли  христиане,  по-вашему,  не  сомневаются,  что  Спаситель
воскрес их мертвых, но если бы увидели это сегодня, стали бы настаивать на
медицинском осмотре,  помещении  в  клинку?  Я  не  богохульствую,  просто
констатирую факты.
     Неожиданно он встал и  подошел  к  занавесу,  через  который  исчезла
Норала.
     - Дик! -  воскликнул  я,  торопливо  идя  за  ним.  -  Куда  вы?  Что
собираетесь делать?
     -  Иду  за  Норалой,  -  ответил  он.  -  Хочу  поговорить  с  ней  и
разобраться.
     - Дрейк! - в ужасе воскликнул я, - не повторяйте ошибки Вентнора. Так
мы ничего не добьемся. Не нужно, прошу вас, не нужно.
     - Вы ошибаетесь, - упрямо  ответил  он.  -  Я  до  нее  доберусь.  Ей
придется говорить.
     Он протянул руку к занавесу.  Но  не  успел  его  коснуться,  как  он
раскрылся. Показался черный евнух. Он стоял неподвижно,  разглядывая  нас;
на его черном лице горело пламя ненависти. Я протиснулся между  Дрейком  и
им.
     - Где твоя хозяйка, Юрук? - спросил я.
     - Богиня ушла, - мрачно ответил он.
     - Ушла? - Я не мог ему поверить: Норала  мимо  нас  не  проходила.  -
Куда?
     - Кто может спрашивать у богини? Она  приходит  и  уходит,  когда  ей
вздумается.
     Я перевел все это Дику.
     - Он должен мне показать, - сказал Дик. - Не бойтесь,  Гудвин,  я  не
стану распускать язык. Но мне нужно с ней поговорить. Правда, нужно.


     Что ж,  подумал  я,  в  его  действиях  много  разумного.  Совершенно
очевидное  решение  -  если,  конечно,  мы  не  признаем   Норалу   чем-то
сверхъестественным;  а  я  не  мог  признать  этого.   Она   распоряжается
неведомыми силами, она в контакте  с  металлическими  существами,  на  ней
печать их разума, описанная Руфью,  -  все  это  да.  Но  она  по-прежнему
женщина, я был в  этом  уверен.  И,  конечно,  Дрейк  не  повторит  ошибки
Вентнора.
     - Юрук, - сказал я, - мы думаем, ты  лжешь.  Мы  хотим  поговорить  с
твоей хозяйкой. Отведи нас к ней.
     - Я уже сказал вам, что она ушла отсюда, - ответил он. - Если вы  мне
не верите, мне все равно. Я не могу отвести вас к ней, потому что не знаю,
где она. Вы хотите, чтобы я провел вас по ее дому?
     - Да.
     - Богиня приказала мне подчиняться вам. - Он сардонически поклонился.
- Идите за мной.
     Поиски наши были коротки. Мы вошли в то,  что  за  неимением  лучшего
описания я назову центральным залом. Он  круглый  и  весь  покрыт  грудами
толстых небольших ковров; их цвета смягчились от времени.
     Стены из того же подобия лунного камня, что и то помещение, в которое
мы вошли через внешнюю дверь. Они поднимались вверх, к куполу, хрустальным
цилиндрическим конусом. В стенах четыре двери, такие  же,  как  та,  через
которую мы вошли. Мы по очереди заглянули в каждую дверь.
     Все помещения оказались равными по размеру и форме,  они  расходились
радиально от центрального зала. В каждом внешняя стена купола образовывала
стену и потолок. Боковые стены  -  полупрозрачные  перегородки;  в  каждой
комнате стена, примыкающая к центральному залу, - дугообразная.
     Первое помещение оказались абсолютно пустым. Во втором мы  увидели  с
полдесятка наборов лат, множество коротких обоюдоострых  мечей  и  длинных
копий. Третье, я решил, логово Юрука;  внутри  медная  жаровня,  стойка  с
копьями и огромный лук; рядом прислонен полный стрел колчан.  В  четвертой
комнате много больших и маленьких сундуков, деревянных  и  бронзовых;  все
прочно закрыты.
     Пятая, несомненно, служила спальней  Норалы.  На  полу  толстый  слой
древних ковров. Рядом в домашнем беспорядке много пар сандалий.  На  одном
сундуке груда гребней, поясов и  лент,  украшенных  драгоценными  камнями,
алыми, синими, желтыми.
     На все это мы едва взглянули. Искали Норалу. И не нашли ни следа. Она
ушла, как и уверял нас евнух; невидимо мелькнула мимо  Руфи,  может  быть,
когда та не отрывала взгляда от брата; а  может,  в  доме  есть  еще  один
тайный выход.
     Юрук опустил занавесы и вернулся в первую комнату, мы  за  ним.  Двое
остававшиеся в ней не пошевелились. Мы подтащили седельные мешки и уселись
на них.
     Черный евнух присел в  десяти  шагах,  лицом  к  нам;  подбородок  он
опустил на колени, глядя на нас немигающими, лишенными  всякого  выражения
глазами.  Потом  его  удивительно   длинные   руки   медленно   двинулись,
неторопливо, размеренно  он  описывал  ими  круги  и  дуги,  касаясь  пола
когтями. Казалось, эти руки  наделены  собственной  волей,  независимы  от
остального тела.
     Теперь я видел только его кисти, ритмично двигающиеся взад и  вперед,
так медленно, так усыпляюще - взад и вперед... - с этих черных рук  стекал
сон, они гипнотизировали...
     Гипнотизировали! Я сбросил сонливость. Быстро  взглянул  на  Дика,  у
того голова повисла, кивала, кивала ритмично, в такт движению черных  рук.
Я вскочил на ноги, дрожа от  незнакомого  чувства  гнева,  сунул  пистолет
прямо в сморщенное лицо.
     - Будь проклят! - крикнул я. - Прекрати! Прекрати и повернись  к  нам
спиной.
     Мышцы руки сжались, когти напряглись, готовые  схватить  меня;  глаза
затянулись пленкой ненависти.
     Он не мог знать, что эта за трубка, которой я ему угрожаю, но  ощутил
угрозу. Обхватив руками колени, повернулся ко мне спиной.
     - В чем дело? - сонно спросил Дрейк.
     - Он пытался загипнотизировать нас, - коротко ответил я. - И это  ему
почти удалось.
     - Да. - Дрейк совершенно пришел в себя. - Я смотрел на  его  руки,  и
мне все больше хотелось спать... мне кажется, лучше связать  Юрука.  -  Он
встал.
     - Нет, - удержал его я. - Пока мы настороже, он  нам  не  опасен.  Не
хочу применять насилие. Подождите, может, это понадобится позже.
     - Хорошо, - мрачно кивнул он. - Но говорю вам, доктор, когда наступит
время, я буду действовать решительно. В этом пауке  что-то  такое,  отчего
мне хочется раздавить его... медленно.
     - У меня нет угрызений совести - когда это полезно, - так  же  мрачно
ответил я.
     Мы снова опустились на седельные мешки; Дрейк достал  черную  трубку,
печально посмотрел на нее, потом вопросительно на меня.
     - Все мое было на убежавшем пони, - ответил я на его немой вопрос.
     - И мое на моем пони, - вздохнул он. - И во время бега в развалинах я
потерял свой кисет.
     Он снова вздохнул и сжал трубку зубами.
     - Конечно, - наконец сказал он, - если Вентнор прав... в  этом  своем
бестелесном анализе... есть от чего прийти в ужас.
     - От этого и еще от многого другого, - согласился я.
     - Он сказал "металл", - размышлял Дрейк. - Металлические  существа  с
кристаллическим мозгом и с молниями вместо крови. Вы принимаете это?
     - Насколько я мог заметить, да, -  ответил  я.  -  Металлические,  но
подвижные. Неорганические, но со свойствами, которые мы до сих пор считали
возможными только у органического вещества. Кристаллические,  конечно,  по
строению и очень сложные. Магнитно-электрические силы составляют часть  их
жизни, как  энергия  мозга  и  нервных  тканей  -  часть  жизни  человека.
Одушевленные,  подвижные,  разумные  комбинации  металла  с  электрической
энергией.
     Дрейк сказал:
     - Мы видели, как шар превратился в диск, а  две  пирамиды  в  звезды.
Значит, их верхняя... оболочка способна изменяться. Думая об этом,  я  все
время вспоминаю броненосца.
     - Возможно... - у меня появилась новая мысль... - возможно, под  этой
металлической оболочкой есть органическое тело, что-то мягкое, животное...
как  в  панцире   черепахи,   в   перламутровой   раковине   устрицы   или
ракообразного..
     - Нет, - прервал он, - если там  есть  тело,  оно  должно  находиться
между  внешней  оболочкой  и  центром.  Потому   что   в   центре   что-то
кристаллическое, очень твердое, непроницаемое...
     - Гудвин, Вентнор попал в цель. Я видел,  как  ударила  пуля.  Но  не
отскочила, просто упала вниз. Как муха, ударившаяся о камень... и существо
даже не почувствовало этого удара, как камень не почувствует  столкновения
с мухой.


     - Дрейк, - сказал я, - я считаю все-таки, что  эти  существа  состоят
исключительно из металла,  они  неорганические,  в  какой-то  невероятной,
неведомой нам форме. Будем действовать, исходя из этого.
     - Вы правы, - согласился он, - но я хотел, чтобы  вы  первым  сказали
это. Разве это так невероятно, Гудвин? Как вы определите разум, сознание?
     - Общепринято определение Геккеля. Все способное  воспринять  стимул,
реагировать под воздействием этого стимула и запомнить свою реакцию, может
быть названо разумным, сознательным существом. Пропасть между тем, что  мы
называем органическим и неорганическим, постоянно сокращается. Вы  знакомы
с замечательными экспериментами Лилля с различными металлами?
     - Очень поверхностно.
     - Лилль доказал, что под воздействием электричества и других факторов
металлы проявляют почти те же свойства, что нервы и  мышцы  человека.  Они
устают, отдыхают, а после отдыха  становятся  заметно  сильнее;  и  у  них
бывает несварение,  и  они  проявляют  явные  свойства  памяти.  Он  также
обнаружил, что они могут заболеть и умереть.
     - Лилль заключает, что  существует  металлическое  сознание.  Ле  Бон
первым доказал, что металл чувствительнее человека, что его  неподвижность
только видимая (Ле Бон. Эволюция  материи,  глава  одиннадцатая.  -  Прим.
автора).
     -  Возьмите  брусок  магнитного  железа,  кажущийся  таким  серым   и
безжизненным,  и  подвергните  его  воздействию   магнитного   поля.   Что
произойдет?  Железо  состоит  из  молекул,  которые  в  обычном  состоянии
повернуты во всех направлениях, совершенно беспорядочно.  Но  когда  через
него проходит ток, в этой  внешне  неподвижной  массе  происходят  большие
изменения. Все крошечные частицы поворачиваются своим  северным  концом  в
направлении движения тока.
     - И тогда сам брусок становится магнитом,  окруженным  и  наполненным
магнитной энергией. Внешне  он  остался  неподвижным;  в  действительности
произошло большое передвижение.
     - Но это бессознательное движение, - возразил я.
     - Откуда вы знаете? - спросил он. - Если прав Жак Леб [Профессор  Жак
Леб из Рокфеллеровского института,  Нью-Йорк.  "Механистическая  концепция
жизни"], это сознательное движение молекул,  не  менее  сознательное,  чем
наши движения. Между ними нет никакой разницы.
     - Все наши движение - не что иное, как невольная и неизбежная реакция
на определенные стимулы. Если Леб прав, тогда я лютик на  поле.  Ведь  Леб
всего лишь восстановил провидение, одну из древнейших идей человечества, и
сформулировал ее в терминах тропизма. Омар Хайам, химически возрожденный в
Рокфеллеровском институте. Тем не  менее  те,  кто  признает  его  теории,
утверждают,  что  нет  разницы  между   их   собственными   импульсами   и
перемещением молекул в магнитном поле.
     - И все же, Гудвин, железо соответствует трем критериям Геккеля:  оно
воспринимает стимулы, отвечает на них определенными действиями и сохраняет
память об этом; когда  ток  перестает  идти,  у  железа  меняется  степень
деформации при  растяжении,  проводимость  и  другие  свойства;  они  были
изменены током; но с течением времени  воспоминание  об  этом  воздействии
сглаживается. Точно так же ведет себя