Владимир МИХАЙЛОВ

                        НОЧЬ ЧЕРНОГО ХРУСТАЛЯ



    - Доктор Рикс! Срочно - город! ОДА!
    Женщина выхватила из кармана халата плоскую  коробочку  коммутива.
Нажала кнопку.
    - Доктор Рикс? - Голос в коробочке  казался  сплющенным.  -  Снова
ОДА! Девочка, роды проходили нормально...
    Женщина опустила веки - может быть, чтобы никто  не  увидел  в  ее
глазах отчаяния. Но голос ее в наступившей мгновенно тишине  прозвучал
спокойно, почти безмятежно, как если бы ей сообщили - ну, что лампочка
в прихожей перегорела, например; только свободная  рука  непроизвольно
сжалась в кулак:
    - Что предприняли?
    - Сразу же, по инструкции, дали кислород. Затем...
    Она слушала еще несколько секунд.
    - Пока дышит нормально. Однако...
    Она перебила:
    - Готовьте к перевозке. Сейчас к вам вылетит вертолет.
    - Доктор, хотелось бы... Видите  ли,  ее  отец  -  Растабелл.  Она
знала, кто такой Растабелл.
    - Не волнуйтесь, все будет отлично.
    Рука с коммутивом медленно опустилась, бессильно повисла, но  лишь
на секунду.
    - Доктор  Карлуски,  разрешите...  Он  кивнул  узким,  морщинистым
лицом.
    - Разумеется, доктор  Рикс.  Я  уверен  -  это  вчерашний  выброс;
следовало ожидать...
    На несколько мгновение выдержка изменила ей:
    - Шесть  наших  обращений  к   этому   их   правительству,   шесть
успокоительных ответов - и все на бумаге, только на бумаге... В  конце
концов, это же их дети, а не мои.
    - Ну, что вы, - сказал доктор Карлуски, стянув морщины в улыбку. -
Правительства всегда бездетны. Хорошо, что у нас еще есть гермобоксы.
    - Еще три, - ответила она уже в дверях. - Что  будет  потом  -  не
знаю...
    - А кто знает? - сказал ей вслед доктор Карлуски.


    Что будет потом, не знал никто. Ни здесь, в Международном  Научном
центре ООН, располагавшемся в уютном уголке Европы, в Намурии,  -  ни,
пожалуй, во всем мире.
    Правда, не было уже той растерянности,  что  сопутствовала  первым
подобным случаям - сперва  вовсе  непостижимым,  потому  что  младенцы
рождались вроде бы совершенно здоровыми, были они  доношены,  выходили
правильно, не было ни удушения пуповиной и никаких других бед из числа
тех, что подстерегают еще не родившегося. Вскрытия показали, что  дети
были совершенно нормальными - только их крохотные легкие выглядели как
бы сожженными если не кислотой, то удушливым  газом;  а  ведь  ничего,
кроме воздуха, каким все дышат, не содержалось в родильных залах.  Все
дышат, а эти вдруг не захотели: один, другой, третий, четвертый  -  и,
как говорится, пошло-поехало. Не  только  в  Намурии,  хотя  небольшая
страна эта сказалась одной из первых, и не  только  в  Европе;  другая
закономерность,  правда,   прослеживалась:   чем   ближе   к   большим
промышленным районам, тем чаще такие случаи  происходили,  потому  что
тем меньше оставалось в этих местах  того,  чем  можно  дышать.  Отказ
дышать в атмосфере; вот что такое ОДА.
    И в самом деле: можно ли было  называть  старым  и  легким  словом
"воздух" нынешнюю смесь кислорода и азоте со всеми теми  неисчислимыми
добавками,  какими  обильно  обогащала  ее   цивилизация:   продуктами
сгорания твердого, жидкого  и  газообразного  топлива  в  цилиндрах  и
камерах автомобилей, тепловозов, теплоходов, самолетов, энергостанций,
заводов и фабрик, ракет; отходами промышленности -  химической  прежде
всего, но не только, продуктами сжигания мусора; тончайшей  цементной,
фосфатной,  другой   всякой   пылью;   отбросами   горнодобывающей   и
горнообрабатывающей промышленности - да  что  перечислять,  тут  впору
заводить Черную книгу, чтобы на множестве ее страниц всерьез  заняться
поименованием всего того,  чем  мы  за  десятилетия  усовершенствовали
наивно-примитивную стихию, а здесь немеете для этого; добавим  только,
что уже не воздухом, конечно, была  эта  смесь  -  скорее  уж  следует
назвать ее "Аэрозоль-ХХ" - по номеру нашего благодатного столетия и по
ее физической сущности. Не будем говорить здесь и о том, что  не  одна
только атмосфера  подверглась  подобному  обогащению,  но  и  мзда,  и
поверхность земли, и недра ее, да и  ближний  космос,  пожалуй,  тоже;
попытаемся лишь назвать этот процесс приспособления природы к человеку
самым пригодным для этого словом вместо существующего бодрого  термина
"техническая цивилизация"; словом этим будет война и не просто  война,
а гражданская. Потому что  только  на  войне  убийства  происходят  не
исподтишка, но явно, и почитаются не за преступление, а за  подвига  -
не так ли поступает цивилизация с природой? И не подвигом  считали  мы
разве  все  достижения  вышепоименованной?  Подвигом,  несомненно;   и
гордились, и подвигали на дальнейшее в том же  духе.  Итак,  война.  А
почему гражданская? Потому что в гражданской  войне  народ  уничтожает
сам себя, для народа гражданская война - форма самоубийства или,  если
уж не до смерти, то самокалечения во всяком случае.
    Не вчера это уже стало ясным. И не вчера впервые были  произнесены
власть  предержащими  во  всех  концах  планеты  правильные  и  весьма
достойные слова  относительно  пресечения,  недопущения,  исправления,
восстановления. Так клянется алкоголик: вот сегодня  еще  выпью,  а  с
завтрашнего дня - завяжу! Так обещает сам в себе запутавшийся человек:
с понедельника начну новую  жизнь.  Сколько  завтрашних  дней  прошло,
сколько понедельников.
    Ты еще дышишь, человек? Ну живуч, прямо сказать.
    Кто как, впрочем. Кому сейчас, скажем,  семьдесят  -  тем  дышится
легче. Было время адаптироваться: родились-то они тогда, когда  дышать
было куда проще. Конечно, двести, или две тысячи, или  двадцать  тысяч
лет назад воздух был еще чище. Но даже семьдесят лет назад над  полями
и в лесах еще держалась благодать, с неба не лились еще желтые, а то и
радиоактивные дожди, а поля и грядки  удобрялись  более  по  старинке,
навозцем.  Так  что  хоть  в   детстве   подышали   вволю,   а   потом
приспосабливались понемножку. Тридцатилетние, особенно горожане -  уже
другой коленкор: вдыхали аэрозоль с младых ногтей, хотя не  столь  еще
густой, как нынче. Ну, а теперь и вовсе не осталось  мест  населенных,
куда  не  проникли  бы  механизмы  и  химикаты.   И   вот   в   разгар
научно-технической   революции,   грозившейся   привести   благодарное
человечество  к  полному  познанию  всего  на  свете  и   безмятежному
благоденствию, детишки как-то уж и вовсе хлипкими стали входить в  сей
мир,  юдоль  не   слез,   но   небезвредных   отбросов.   Естественные
компенсаторы и фильтры первыми не выдержали нагрузки, тем  более,  что
их оставалось все меньше; они  были  природными  богатствами,  которые
человек транжирил вместо того, чтобы разумно жить на проценты.  И  вот
наконец и он, наиболее приспособляющаяся (за исключением разве  крысы,
клопа или таракана) часть  природы,  исчерпал,  похоже,  свои  резервы
адаптации и выносливости. Так что к тому дню, с которого началось наше
повествование, на всех материках уже не на  сотни,  а,  по  статистике
Всемирной   Организации   Здравоохранения,   на   тысячи   шел    счет
представителям разумного вида, при рождении  требовавшим  для  дыхания
первобытно-чистого воздуха - или  вовсе  отказывавшимся  жить.  То  ли
мутантами они были, то ли спираль развития вышла на такую вертикаль  -
но так получилось.
    Сперва,  как  уже  сказано,  растерялись.  Но   теперь   научились
крохотных бунтовщиков сберегать: помещали в герметические боксы,  куда
подавалась приемлемая для младенцев дыхательная смесь, с ароматом хвои
даже. Кормить их  тоже  приходилось  с  самого  начала  искусственными
составами из натуральных (по  возможности)  продуктов.  И  дети  жили,
словно драгоценные экспонаты музеев - за броневыми стеклами.  Старшему
из них во всем мире шел сейчас четвертый  год.  Самая  младшая  -  вот
только что родилась, при нас, можно сказать.
    Что  будет  потом  -  это,  конечно,  не   только   доктора   Рикс
интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом)
несколько даже вызывающе одетую  женщину,  но  и  людей  не  столь  уж
молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и
высочайшие уровни в мировой иерархии. Но  как-то  всегда  оказывалось,
что "сегодня" было важнее, чем "потом". Мир все усложнялся, но  дышать
не становилось легче. Что же касается людей,  общества,  человечества,
то с ним было, как с ядерным реактором: работает, и  взорваться  вроде
бы не должен. Но - может.


    - Вызывает клиника Научного центра. Вертолет прибыл?
    - Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но
господин Растабелл очень встревожен. Он...
    - Успокойте его.
    - Доктор Рикс, а не  могли  бы  вы  лично  поговорить  с  ним?  Вы
специалист, да и американская медицина...
    - Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.
    - И еще одна просьба, доктор: если...
    Пол  под  ее  ногами  ощутимо  дрогнул;  звякнули  инструменты   в
стеклянных шкафчиках, колыхнулась вода  в  стеклянном  сифоне,  листок
бумаги спланировал  со  стола,  и  закачалась  подвешенная  к  абажуру
настольной  лампы  куколка:   фантастический   астронавт-десантник   с
бластером наизготовку.
    Физики стали слишком много  позволять  себе,  -  мельком  подумала
женщина. - Совершенно не считаются с тем, что у нас - дети.
    - Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите?  Но  телефон
молчал.


    - А теперь, доктор, вопрос на засыпку...
    - Честное слово, Гектор, у  меня  не  осталось  ни  секунды.  Надо
проверить, как новенькая дышит в боксе, затем...
    - Что ж, я могу брать интервью не только на бегу,  но  и  стоя  на
голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но  что  ожидает  их
потом? Герметичные дома,  конторы,  цеха,  города?  Или  вы  надеетесь
научить их дышать той гадостью, какой дышим мы?
    - Это задача для ученых. Я всего лишь врач.
    - Их становится все больше.  Не  опасаетесь  ли  вы,  что  в  один
прекрасный   день   общество   возмутится   -    с    непредсказуемыми
последствиями?
    - Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело - убедить власти  в  том,
что надо срочно  принимать  меры  не  на  словах,  а  на  деле,  иначе
человечеству грозит гибель в недалеком будущем.
    - Какие меры вы считаете необходимыми?
    - Любые, которые могут привести к очищению среды.
    - Вы верите в возможность таких мер?
    - Я оптимистка. Ну, все, на этом - наилучшие пожелания.
    - А у меня еще  целая  связка  вопросов.  Чем  вы  заняты  сегодня
вечером? Что, если я навещу вас дома, в городе? Ваш муж ревнив?
    Она усмехнулась.
    - Вечером я приглашена на вечеринку - тут рядом, в Сайенс-вилледж.
    - И пойдете?
    - Почему бы и нет? А вообще, на возникающие вопросы человек должен
находить ответы сам.
    - Браво, это я использую. Что же, раз  так  -  мчусь  в  город,  к
Растабеллу. Думаю, они вот-вот начнут атаковать правительство  всерьез
- теперь, когда он пострадал, так сказать, лично. Но сперва  забегу  к
вашим сейсмикам: они, кажется, что-то такое засекли.
    - Был какой-то странный толчок. Но землетрясений тут не бывает...


    Вот поют, - подумал Милов, - ну прямо соловьи...
    Во тьме вспыхнула искра; мгновенный взвизг резанул по слуху, потом
глухо  загудело  -  словно  в  глубочайший  колокол   ударили:   ухнул
неимоверным басом, покачался из стороны в сторону и стал затухать.  Но
Милов успел уже нырнуть в дыру - вход в пещерный лабиринт.
    Собственно,  и  не  пещеры  это  были,   скорее   катакомбы,   тут
естественные пустоты, характерные для таких геологических структур,  с
обширными залами (в одном из них даже  подземное  озерцо  плескалось),
которые соединялись  вымытыми  некогда  водой  ходами  и  рукотворными
коридорами, в прошлом -  горными  выработками.  В  седой  древности  в
пещерах жили, во время Второй войны их использовало  Сопротивление,  а
после  нее,  хотя  и  не  сразу,  проложили  несколько  маршрутов  для
туристов; маршруты эти оборудовали электрическим освещением, но стоило
отклониться от нахоженной трассы - и человек  попадал  в  первозданную
мглу. Входов в катакомбы имелось  несколько,  все  они  были  снабжены
прочными дверями - сперва деревянными, потом их заменили пластинами из
котельного железа: чтобы предотвратить несчастные случаи, какие  время
от времени приключались с "дикими" туристами и с детьми. Одна из  этих
дверей сейчас оказалась, на  счастье  Милова,  приотворенной,  и  пули
пришлись по ней.
    Рикошет, - подумал он, переводя дыхание и напряженно  вслушиваясь.
- Плохо стреляют, - а странно, они должны уметь профессионально, и  по
звуку в том числе; но и так ничего, чуть левее - тут бы мне  и  конец.
Конечно, найдись среди них хоть один порешительнее - выпрыгнул  бы  за
мной, и длинной очередью вдоль хода, и все... Если они меня опознали -
человек я заметный, их могли предупредить, - то преследовать они  вряд
ли сунутся, репутация у меня достойная; но уж постараются и  живым  не
выпустить, залягут, как кот у норки: наверняка ведь думают, что я этих
ходов не знаю, а если и знаю, то лишь официальные маршруты. Плохо  они
обо мне думают, плохо...
    Он спешил уйти подальше,  прикидывая  на  ходу,  как  побыстрее  и
побезопаснее выбраться отсюда, чтобы попасть наконец в Научный  центр,
найти там одного человека и выжать из него все,  что  можно,  а  потом
найти другого, уже в городе, и с ним сделать то  же  самое.  Несколько
раз Милов свернул почти наугад: надо было сойти  с  туристской  тропы.
Сейчас ход расширился, двигаться можно было почти бегом, лишь  немного
пригибаясь. Воздух  был  сырой  и  затхлый  -  значит,  другого  входа
поблизости не было. Хорошо: никто не успеет забежать и устроить засаду
впереди. Подумав так, Милов усмехнулся и еще ускорил шаг. И, словно  в
отместку за ухмылку, кто-то или что-то долбануло его по  лбу  с  такой
жестокой силой, что он  не  устоял  на  ногах  -  рухнул  и,  кажется,
отключился.
    Ненадолго, впрочем. Милов пришел в  себя  то  ли  от  невыносимой,
дергающей и стучащей боли в виске,  но,  может  быть,  и  от  слабого,
осторожного шороха, что послышался. Милов с силой  притиснул  висок  к
холодному,мокрому песку, чтобы умерить боль. Никуда не  деться;  звуки
были звуками шагов, и они приближались осторожно, но упорно.
    Значит, решились все-таки пакостники, - подумал он  с  неожиданным
спокойствием, - пошли на добивание... Ну,  о  такой  непроглядности  в
меня еще попасть  надо.  Правда,  и  мне  по  звуку  трудно  будет  их
упредить: здесь многократное отражение. Ладно, пусть они начинают, а я
тогда - по вспышкам...
    Шаги приближались  все  медленнее,  охотники,  видимо,  не  хотели
рисковать. Что же они - даже фонариками не запаслись, дурачье, неужели
думали, что я по туристским ходам побегу? - с некоторым пренебрежением
подумал Милов. - А ведь готовились, наверное,  всерьез...  Или  просто
боятся?.. - Тут шаги и вовсе замерли. Милов старался дышать как  можно
реже, тише, отбойный молоток  в  черепе  перестал  частить.  Потом  он
услышал  совсем  рядом   едва   различимый   шепот   очень   удивился:
разговаривали по-английски, а не по-намурски и не по-фромски - то были
два местных языка.
    "Нет, мне  помнится,  тут  пройти  можно,  надо  только  опасаться
сталактитов, они тут мощные, их не вырубали, это дикий ход".
    Странный акцент, - подумал Милов.  -  Местный,  надо  полагать.  В
местных языках я - с грехом пополам...  Так  вот,  значит,  на  что  я
налетел; надо было идти поосторожнее, как это я оплошал... О  чем  это
они там?
    "Жаль, мне бы хоть фонарик захватить, но кто мог знать?"
    "Как тихо... Может быть, мне почудилось, и никто не стонал?"
    Второй-явно из Штатов, - решил Милов.
    "Нет, не почудилось, я хорошо слышал стон". Это был уже не  шепот,
а негромкий голос, и Милов едва не  присвистнул  от  удивления:  голос
принадлежал женщине.
    Нет, - подумал Милов, - это не мои друзья-приятели. Это  случайный
народ. Любовники, может быть - искали уединения  и  заблудились.  Пора
объявиться - не то они, от  безвыходности,  начнут  делать  что-нибудь
нескромное...
    Он подтянул ноги к  животу,  изготовленный  было  к  бою  пистолет
водворил на место. Бесшумно привстал  -  и  снова  ткнулся  головой  в
сталактит, в самое острие, и невольно зашипел.
    - Кто там? - вскрикнула женщина  испуганно.  Сразу  же  зашуршало:
мужчина шагнул вперед, дыхание его сделалось шумным.  Он  мог  сейчас,
пожалуй, и напасть, не рассуждая - просто чтобы подавить страх в  себе
самом.
    - Эй, приятель, - по-английски  окликнул  его  Милов  -  негромко,
словно сидел за столиком в кафе и мимо прошел официант.  -  Осторожно,
не запачкайте об меня обувь.
    Тот снова остановился.
    - Что вы тут делаете? - через мгновение осторожно спросил он.
    - Принимаю  солнечные  ванны,  -  ответил  Милов,  чувствуя,   как
возвращается уверенность. - Предупреждаю: я занял лучшее  Место  и  не
собираюсь уступить его просто так.
    Тот  усмехнулся  -  просто  потому,  что  того  требовало  чувство
собственного достоинства.
    - Меня радует ваш юмор, - ответил  он.  -  Но  не  окажете  ли  вы
любезность говорить серьезно? Тут собственно, нет ничего смешного...
    - Кончайте болтовню - неприязненно сказала женщина; судя по  звуку
ее голоса,  она  отступила  шага  на  три-четыре  -  на  случай,  если
завяжется схватка, наверное. - Не знаю,  может  быть,  пещеры  -  ваше
постоянное обиталище, но нам не хотелось бы медлить.
    - Вы совершенно правы, - согласился Милов; он тянул  время,  чтобы
совсем уже оправиться от Можно простудиться. Да и  воздух,  откровенно
должен сказать, снаружи он тоже не заслуживает  доброго  слова.  Дайте
нам пройти! - потребовала женщина.
    - Обождите секунду, - примирительно сказал Милов,  -  я  попытаюсь
встать.
    - Вам плохо? Или вы ранены? - спросила женщина и шагнула вперед.
    Стойте там! - на всякий случай задержал ее Милов.
    Она обиженно хмыкнула, но остановилась, говоря:
    - Надеюсь, ваш утренний туалет не затянется? Кофе в постель  здесь
не подают. Может быть, конечно, дома у вас горничная... Вы из поселка?
    - Дома у меня  гарем,  -  сказал  Милов  и,  упираясь  ладонями  в
шершавые стенки хода, стал подниматься.
    - Боюсь, что господин  не  из  поселка,  -  сказал  мужчина  своей
спутнице так, словно Милов был далеко и не слышал их.  -  Я  там  знаю
всех - и персонал тоже. - Он повысил голос. - Не могли бы вы  сказать,
кто вы и как оказались здесь?
    Милов ощупал пальцами голову.
    - Ничего, - вслух сказал он самому себе. - Кажется,  обошлось  без
телесных повреждений, связанных с длительным расстройством здоровья.
    - А может быть, он из этих, которые напали  на  поселок?  Поджидал
нас? - предположил мужчина. Видимо, темнота  придавала  ему  смелости;
вообще-то, судя по манере говорить, он не принадлежал к забиякам.
    - Встали? - нетерпеливо спросила женщина. - Поздравляю. А  теперь,
пожалуйста, пропустите нас, если вам не нужна помощь.
    - Боюсь, она потребуется вам, - ответил Милов. - Если не ошибаюсь,
вы хотите воспользоваться ближним выходом? Не советую: там ждут  меня,
но могут открыть огонь, даже не спросив, кто идет. Нервные люди.
    - Вы - контрабандист? - нерешительно спросил мужчина.  -  Извините
за такое предположение, - тут же заспешил он.
    - Нет,  -  сказал  Милов,   -   все   не   столь   романтично.   Я
турист-одиночка, много слышал об этих пещерах,  но  возле  входа  меня
хотели ограбить и, кажется, даже убить. Оставалось лишь улизнуть сюда,
где потемнее.
    - Это необычно, - задумчиво проговорил мужчина. - О  грабителях  у
нас давным-давно не слыхивали. Знаете, - оживился он,  -  скорее,  это
были... ну, те самые, что в поселке. Вы не знаете разве, что произошло
вечером, в Сайенс-вилледж?
    - Никогда не быв