наверняка ходил, чтобы предложить свои
услуги, -- на выгодных условиях, конечно.
     -- Интересно, как на все это Баварец посмотрит.
     -- А что Баварец? Баварец для нас все равно что партизан на
допросе: один черт знает, что у него на уме. Ни слова из него не
вытянешь, хоть бы раз с нами посоветовался. Надеюсь, он понимает, что
Артиста трогать нельзя, без него мы слепы как кроты. Наверное, придется
согласиться на его условия: ведь на Филимона надежды больше нет.
     -- Артист так же заинтересован в нас, как и мы в нем. Ему нужен
марафет, нам -- Клиент.
     -- Ну нет, здесь ты не прав. Ему тоже нужен Клиент, и даже больше,
чем нам. Ведь Клиент -- главный поставщик марафета. Без Клиента ему
крышка.
     -- Черт бы побрал этого Артиста вместе с его марафетом! Жаль, не
мое это дело, а то бы я с ним лично поквитался. И за Мартына, и за
камешки.
     -- Успеется. Под него сыскник копает, и если докопается, то с
Артистом поквитается советский уголовный кодекс.
     -- Уголовный кодекс? Ха-ха... Кстати, что в "преисподней" насчет
сыскника балакают?
     -- Самсон что-то такое говорил, что его решили пока не трогать.
Его суета нам только на руку, а время придет -- о нем позаботятся.
Главное -- чтобы он своих не привел.
     -- Артист не зря пасет его, наверняка нашел способ обезвредить
"товарища капитана".
     -- Да, с Артистом шутки плохи. Я не удивлюсь, если он нас сейчас
слышит. Надо было бы все кабинки проверить.
     -- Ну, это еще не поздно.
     У меня внутри все оборвалось, ледяной холод сковал сердце. Если
эти головорезы меня здесь найдут, то церемониться, безусловно, не
будут. Надо выбираться отсюда -- и как можно скорее.
     Долговязый (по-моему, именно он был справа от меня) перекрыл кран
и собрался, по-видимому, покинуть свою кабинку. Я не стал дожидаться,
пока это случится; осторожно, стараясь двигаться бесшумно, приоткрыл
дверь, вышел в предбанник, добрался до одежды (и как только они не
заметили ее!) и принялся одеваться, судорожно пытаясь попасть ногами в
штанины. Когда брюки наконец были на мне и я схватился за рубашку, одна
из кабинок внезапно отворилась и из нее показалось чье-то мокрое тело.
Я не стал выяснять, кому оно принадлежит -- Старостину или его
товарищу; подхватив под мышку полотенце, я метнулся к выходу.
     -- Зараза!.. -- злобно прошипел мне в спину кто-то из них, но я
уже успел вылететь из душевой. "Узнал он меня или нет?" -- в отчаянии
думал я, мчась по пустынному коридору. У лестницы я оглянулся: крупная
голова долговязого алтайца, страшная в своей неподвижности, смотрела
мне вслед, выглядывая из дверей душевой.

     9.

     Когда я вбежал в номер, Щеглов сидел на подоконнике у открытого
окна и отчаянно дымил. Увидев меня, он сделал гигантскую затяжку, от
которой его и без того серое лицо приобрело сиреневый оттенок, и
выкинул недокуренный "бычок" в темноту уже наступившего вечера. С крыши
ручьями лилась талая вода.
     -- Заходи, Максим. Извини, что надымил, но еще немного, и я бы
умер без табака.
     -- Курите, курите, Семен Кондратьевич, -- махнул я рукой, с трудом
переводя дух.
     -- Нет-нет, ни в коем случае, это больше не повторится, -- он
соскользнул с подоконника и пристально посмотрел мне в глаза. -- Вижу,
что-то стряслось. Рассказывай.
     -- От вас ничего не скроешь, -- попытался я улыбнуться и передал
ему подслушанный в душевой разговор.
     -- Прекрасно, -- кивнул он, когда я закончил, -- теперь многое
прояснилось. Спасибо, Максим, ты сделал большое дело. -- Он крепко сжал
мою руку и с силой тряхнул ее. О большей благодарности я и мечтать не
смел. -- М-да... Теперь у нас есть целый набор оригинальных имен:
Артист, Самсон, Баварец, Лекарь, Филимон, Клиент, а также некая группа
бандитов, обитающая в "преисподней". Самая интересная фигура среди них
-- это, безусловно, Артист. Теперь наверняка можно сказать, что
человек, оставивший пустые ампулы в туалете, и Артист -- одно и то же
лицо. Осталась самая малость -- снять с этого лица маску, и тогда
клубок распутается сам собой. Правда, есть еще одна загадочная личность
-- Клиент. Его здесь ждут, ждут с нетерпением, и он должен объявиться,
иначе все это сборище теряет смысл. Вспомни, что говорил тебе Сотников:
некий Клиент скупает камешки, причем торг с ним ведет исключительно
Артист. Кто стоит -- вернее, стоял -- за спиной Артиста, мы знаем: это
так называемые "алтайцы", то есть непосредственные поставщики камешков,
но кого представляет Клиент, нам неизвестно. Думаю, Клиент -- это лишь
подставная фигура, нити от которой тянутся высоко наверх.
     -- А Баварец? Какова роль Баварца в вашей схеме?
     -- Баварец, по всей видимости, возглавляет группу отъявленных
негодяев, -- продолжал Щеглов, -- которые засели в подвале, или
"преисподней", как мы теперь знаем, и ведут гнусный и бесшабашный образ
жизни. Здесь у них что-то вроде притона, откуда они иногда выползают
наружу и оставляют за собой кровавые следы. Они кормятся за счет сделок
между Клиентом и Артистом и в то же время выполняют что-то вроде роли
арбитра при этих сделках... Теперь о тебе, Максим, -- Щеглов
нахмурился. -- Алтайцы наверняка узнали тебя, поэтому будь предельно
осторожен. Я никогда не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится.
Во-от, -- он прошелся по номеру, -- такие, брат, дела. Надо заметить,
что ты провел свои полчаса в душевой с гораздо большим успехом, чем я
здесь, опрашивая свидетелей. Словом, мне не повезло.
     -- Так и не удалось узнать ничего нового? -- спросил я с
сожалением.
     -- Ни-че-го, -- покачал он головой.
     Щеглов достал из кармана очередную папиросу и направился к двери.
     -- Я пойду покурю, -- сообщил он. -- Ладно?
     В этот момент в дверь кто-то робко постучал.
     -- Да-да! -- крикнул Щеглов, весь собравшийся, словно для прыжка.
-- Входите, открыто.
     В номер вошла молоденькая девушка, в которой я не сразу признал
практикантку Катю, работавшую в столовой.
     -- Здравствуйте, мне нужен товарищ из уголовного розыска, --
обратилась она ко мне, теребя в руках косынку.
     -- Я -- товарищ из уголовного розыска, -- шагнул к ней Щеглов. --
Капитан Щеглов, Семен Кондратьевич. Вы хотите мне что-нибудь сообщить?
     -- Может быть, мне не стоило вас беспокоить, товарищ Щеглов, --
застенчиво начала она, краснея, -- но мне показалось, что... что... вас
это может заинтересовать.
     -- Знаете что, Катя, -- вас ведь Катей зовут, не так ли? -- я тут
покурить собрался, давайте выйдем в коридор -- вы мне все расскажете, а
я тем временем покурю. Идет? -- Она кивнула. -- А ты, Максим, --
повернулся он ко мне, -- зайди к Григорию Адамовичу, поинтересуйся его
самочувствием, а то совсем захандрил наш герой.
     Я последовал совету Щеглова и отправился к Мячикову.
     -- Кто там? -- раздался глухой голос в ответ на мой стук.
     -- Это я, Максим! Вы позволите, Григорий Адамович?
     Дверь открылась, и передо мной предстал Мячиков -- бледный,
осунувшийся, с капельками пота на лбу, с дрожащими руками. Видимо,
больной зуб причинял ему немало хлопот.
     За последние часы Мячиков заметно изменился. От его былого
оптимизма, жизнерадостности и вечной, не сходящей с круглой физиономии
ни днем ни ночью улыбки не осталось и следа. Он стал раздражителен,
мрачен, а порой даже груб, но я отлично понимал, что это его состояние
-- результат зубной боли, что в душе он -- добряк, весельчак и
прекрасный собеседник. Зная, каким он был еще сегодня утром, я прощал
ему все и искренне жалел этого человека.
     -- Простите, если я побеспокоил вас, Григорий Адамович, но нас с
Семеном Кондратьевичем очень тревожит состояние вашего здоровья. Как
ваш зуб?
     -- Адская боль, -- промычал Мячиков, качая головой, -- я согласен
вообще не иметь зубов, чем терпеть такую боль.
     -- Я искренне сочувствую вам, -- произнес я, сознавая, что мое
сочувствие для него все равно что мертвому припарка; похоже, он был
того же мнения.
     -- А-а, -- махнул Мячиков рукой и сел на кровать, -- если б ваше
сочувствие могло излечить меня...
     Разговор явно не клеился. Собственные заботы, видимо, настолько
завладели им, что Мячиков даже не поинтересовался ходом расследования и
вообще состоянием дел на данный момент -- для него существовал только
его зуб. Не желая более докучать ему, я покинул номер.
     На часах было половина восьмого.
     В коридоре я столкнулся с Щегловым и практиканткой Катей. Их
беседа подходила к концу.
     -- Спасибо вам, Катя, вы правильно сделали, что пришли ко мне, --
с чувством сказал Щеглов, и по блеску в его глазах я понял, что время
им потрачено не зря. -- Вы нам очень помогли.
     Вернувшись в номер, Щеглов впервые за последние несколько часов
улыбнулся.
     -- Побольше бы таких свидетелей, как эта девушка, -- сказал он,
прохаживаясь от двери к окну и обратно. -- Она одна сообщила мне
больше, чем все предыдущие, вместе взятые.
     Я поинтересовался, в чем же заключается суть ее сообщения, но
Щеглов не стал вдаваться в подробности и лишь уклончиво ответил:
     -- Придет время, я тебе все расскажу, а сейчас запомни одно: из ее
сообщения следует, что Потапова отравили случайно.
     -- Значит, отравления не было и это всего лишь несчастный случай?
-- спросил я.
     -- Нет, -- покачал головой Щеглов, -- отравление было, но Потапов
-- жертва случайная. Яд предназначался другому.
     -- Кому же?
     Щеглов пожал плечами.
     -- Если бы я это знал...
     События последнего дня настолько стремительно сменяли друг друга,
что я не успевал следить за ними, не говоря уж о вдумчивом, неспешном
их анализе. В отличие от моего гениального друга, капитана Щеглова, я
ровным счетом ничего не понимал. Как все запуталось в этом проклятом
доме отдыха, сплелось в замысловатый, загадочный клубок... Какая-то
тайная жизнь протекала за нашими спинами, и меня не покидало смутное
ощущение, что мы с Щегловым оказались как бы вне событий, чем-то вроде
сторонних наблюдателей, которым кроме всего прочего накрепко завязали
глаза и заткнули уши. Я чувствовал себя совершенно беспомощным что-либо
изменить. Но то, что назревает какое-то событие, у меня не вызывало
сомнений.
     -- В смерти Потапова есть и доля моей вины, -- нахмурился Щеглов,
думая о чем-то своем. -- Ни в чем не повинный человек убит буквально на
моих глазах, а я не только не смог предотвратить убийство -- я даже
помыслить не смел о чем-либо подобном.
     -- Вы не правы, Семен Кондратьевич, -- возразил я. -- Вашей вины
здесь нет. Потапов убит, и только убийца в ответе за его смерть.
     -- Курить охота, -- вздохнул Щеглов. -- Пойду на лестницу, покурю,
а ты меня здесь подожди. В восемь выход в эфир, попытаюсь еще раз
связаться со своими. Боюсь, в прошлый раз передача не состоялась.
Наверное, с рацией что-то.
     Он ушел, а я вдруг подумал, что, если Щеглову не удастся вызвать
опергруппу, нам с ним вдвоем (на больного Мячикова теперь надежды не
было) придется противостоять во много раз превосходящим силам
бандитской шайки. Силы были настолько неравны, что бандиты,
по-видимому, не воспринимали нас всерьез, -- потому-то они и не трогали
Щеглова, предоставляя ему возможность копаться в их грязном белье.
Пусть, мол, суетится, все равно вреда от него не больше, чем от мухи:
жужжит, у самого носа вьется, чуть ли не в рот лезет, а ужалить не
может.
     Из-под двери вылетел сложенный в несколько раз листок бумаги. Я
удивленно вскинул брови, вышел в коридор, но никого не увидел: коридор
был пуст, и лишь в холле маячила фигура Фомы, да с лестницы тянуло
табачным дымком. Я вернулся в номер, аккуратно прикрыл дверь и
развернул загадочный листок. Это была записка с весьма странным
содержанием: "М. Чудакову. Ждите меня с 22.00 до 23.00 на лестничной
площадке третьего этажа. У меня есть для вас очень важные сведения.
Боюсь, за мной следят. Если не приду, не ищите меня. Д-р Сотников".
     Не успел еще смысл послания дойти до моего сознания, как дверь
отворилась, и в номер вошел Щеглов.
     -- Письмо? -- спросил он, сразу же заметив в моих руках записку.
-- От кого же?
     Я молча протянул ему листок. Он бегло пробежал его глазами,
нахмурил брови, потер подбородок и произнес:
     -- Странно, я почему-то думал, что доктор еще не очухался. Кто
передал?
     Я рассказал ему, каким образом записка попала ко мне, и в свою
очередь спросил, не заметил ли он кого-нибудь в коридоре, когда курил.
Щеглов покачал головой и ответил, что кроме лохматого молодого человека
ни в холле, ни на лестнице, ни в коридоре не было ни души.
     -- Фома, -- сказал я.
     -- Вот именно, Фома. Но Фома болтался в холле все то время, пока я
курил, и никуда не отлучался. Записку передал не Фома, это факт.
     Я вынужден был согласиться. А Щеглов снова принялся мерить комнату
широкими, уверенными шагами.
     -- Что ж, тем лучше, это для нас большая удача. -- Он посмотрел
мне в глаза, и от его взгляда мне стало тепло на душе. -- Я не вправе
настаивать, Максим, но было бы просто великолепно, если бы ты
переговорил с доктором.
     -- О чем речь! -- воскликнул я, воодушевляясь от чувства своей
полезности такому человеку, как капитан Щеглов. -- Разумеется, я пойду
на встречу с ним.
     -- Смотри в оба, Максим, -- предостерегающе произнес Щеглов и
положил руку на мое плечо. -- Это может быть ловушка. Я буду начеку,
если что -- зови на помощь, не стесняйся... Только бы он пришел!..
     Где-то пропикало восемь. Щеглов достал рацию и начал колдовать над
ней. Спустя минут десять он с ожесточением отбросил ее и мрачно
произнес:
     -- Чертова техника!
     -- Что случилось? -- с тревогой спросил я.
     -- Случилось? Хм... Случилось то, что нас с тобой только двое
против целой банды головорезов. Рация безнадежно испорчена.
     -- Испорчена? -- Я боялся поверить в самое худшее.
     -- Вот именно. Боюсь, что без вмешательства злой воли здесь не
обошлось. Наверняка это дело рук Артиста. Помнишь, о чем говорили
алтайцы в душевой? -- Я кивнул. -- Вот они меня и обезвредили.
Проклятие!..
     Удар был нанесен в самое сердце. Нас обезвредили в буквальном
смысле этого слова, положили на обе лопатки, перекрыли кислород -- и
тем самым обезопасили себя. Недаром твердит народная мудрость, что один
в поле не воин. И хотя к Щеглову это относится в меньшей степени, чем к
кому бы то ни было другому, -- его гений стоит десятка самых светлых
голов, -- все же в открытой схватке с двумя дюжинами головорезов он
вряд ли выстоит. На меня же -- и это я вынужден признать -- надежды
было мало.
     -- Я должен пробраться к своим, -- сказал он решительно, и я
понял, что возражать ему бессмысленно. Глаза его сверкнули металлом, он
приблизился ко мне вплотную и вцепился в мою руку. -- Иного выхода нет.
Но пойду я не сегодня, а завтра утром. Боюсь, ночью здесь будет слишком
жарко.
     Время тянулось бесконечно медленно. Мы молча ждали десяти, то и
дело поглядывая на часы, а за стеной маялся Мячиков, изнывая от зубной
боли и не находя себе места. Сквозь тонкую перегородку отчетливо были
слышны его торопливые шаги и невнятное бормотание, порой переходящее в
стоны или даже брань. Да, не повезло нашему добряку Мячикову, сдал в
самый ответственный момент, когда его участие в ожидаемых событиях было
бы как нельзя более кстати. Что ж, зубы болят тогда, когда им
заблагорассудится...

     10.

     Без трех десять я был в холле. Холл был пуст, если не считать
Фомы, который неподвижно стоял у окна и смотрел сквозь пыльное стекло в
ночной мрак. Пальцы его методично выбивали дробь по подоконнику, а сам
он издавал какие-то звуки, напоминающие то ли мычание, то ли
мурлыканье. Я не стал отрывать его от этого важного занятия и сунулся
было на лестницу, но лестничная площадка оказалась занятой: две женщины
из числа "отдыхающих" собирали тряпками воду с кафельного пола и
выжимали ее в ведра. Эта процедура теперь выполнялась систематически, в
течение всего дня женщины сменяли друг друга, работая парами, и, хотя
устранить причину течи они были не в силах, лестница у них всегда
блестела и сверкала чистотой. Подозрительно покосившись в мою сторону и
убедившись, что опасности для их жизни я не представляю, они тут же
забыли обо мне и продолжили прерванный разговор:
     -- Ваш тоже в столовую не пошел?
     -- Какое там! Он и так-то ходил со скрипом, а теперь его туда и
силком не затянешь. Боится.
     -- Еще бы не бояться! Такая страсть приключилась. Жить-то всем
охота.
     -- По-моему, на ужин вообще никто не пошел.
     -- Ужин! Да какой может быть ужин, когда все повара разбежались.
Готовить-то некому.
     -- Да неужто разбежались?
     -- Точно говорю. Сама видала, как они куда-то вниз помчались.
Говорят, у них там притон.
     -- Ой, да что ж это теперь будет?
     -- А то и будет, что перережут нас всех ночью, как собак, и следов
потом никто не найдет.
     -- Да что же это такое делается!
     -- А вы как думали? У них это запросто. Народ сейчас злой пошел,
ни на что не смотрит, чуть что -- в морду норовит, да еще тебя же и
обхамит. Нет, я не удивлюсь, если нас всех... ну, словом, готовьтесь к
худшему.
     -- Куда ж милиция смотрит?
     -- Ха! Милиция! Да милицию саму охранять надо. Уж я-то знаю.
     На лестнице показался долговязый Старостин. У меня внутри все
оборвалось, когда его багровая физиономия вдруг выплыла из дверного
проема, ведущего в холл. Я еле сдержался, чтобы не убежать. Он прошел
мимо меня, дыхнув в лицо спиртным перегаром и ощерив свою пасть с
редкими желтыми зубами в гнусной ухмылке. "Быстро бегаешь, щенок!" --
услышал я у самого своего уха и инстинктивно отшатнулся, но он
ограничился одним лишь замечанием и не тронул меня. Я судорожно перевел
дух и вытер пот со лба влажной ладонью. Женщины ушли вслед за алтайцем,
болтая на ходу.
     Здание словно вымерло. Люди попрятались по своим номерам,
предчувствие чего-то ужасного и неотвратимого носилось в воздухе.
Желающих поужинать в столовой не нашлось -- после инцидента с
отравлением у людей возник панический ужас перед стряпней местной
кухни; они предпочитали скорее умереть с голоду, чем корчиться в
судорогах с посиневшими лицами и вывалившимися языками. А из разговора
двух женщин я понял, что всем давно уже известно о существовании
"преисподней", ее обитателях и их далеко не мирных намерениях.
     Я сел на ступеньку, выбрав место посуше, и задумался.
     Артист... Это имя, вернее -- прозвище, скрывающее неуловимого и
коварного преступника, способного на самые жестокие и отчаянные деяния,
не давало покоя ни мне, ни Щеглову. Кто он, этот страшный тип? Судя по
уже имеющимся сведениям, среди обслуживающего персонала он скрываться
не мог -- весь персонал без исключения, включая даже несчастных
уборщиц, так или иначе был связан с преступниками, а Артист, как
известно, опасался их не менее, чем органов правопорядка, на что у
него, надо полагать, были веские основания. Значит, его нужно искать
среди обитателей третьего этажа, то есть среди нас. За спинами
"отдыхающих" он чувствовал себя в безопасности -- до поры до времени,
конечно, ибо, если возникнет необходимость, Баварец со своими
головорезами выйдет из "преисподней" и устроит здесь нечто вроде второй
Варфоломеевской ночи, превратив всех нас в пленников или заложников, а
с Артистом рассчитается по-своему, одному ему известным способом. Но
вот вопрос, который не давал мне покоя: почему Баварец не сделал это до
сих пор? Или Артист пока что недосягаем для него? Я не верил, что
Баварца сдерживает от этого шага присутствие трех десятков "отдыхающих"
или грозная фигура капитана угрозыска, -- нет, я был далек от этой
мысли. Если бы Баварец захотел, он в два счета смел бы все препятствия,
вставшие на его пути, -- по крайней мере, силы для этого у него были.
Доктор Сотников упомянул, что в "преисподней" скрывается около двух
десятков вооруженных бандитов. Нет, Баварец чего-то ждал, это не
вызывало у меня сомнений, и ждал он, по-мое