Майкл Муркок

Волк
Странный сад Фелипе Саджиттариуса
Бегство от заката
Золотая ладья
Развалины
Гора
Обитатель времени

МИССИЯ В АСНО
НАПАДЕНИЕ ОРДЫ
МОРСКИЕ ВОЛКИ
МОРЕ ДЕМОНОВ
СОДЖАН И ТАИНСТВЕННАЯ РАВНИНА
СЫНОВЬЯ БОГА-ЗМЕЯ
КЛАМ-ХИЩНИК
ОСАДА НУТАРА
ДОЧЬ КОРОЛЯ-ВОИНА
ЗАКЛЮЧЕННЫЕ В КАМНЕ
СОДЖАН И РЕНС КАРГО С БЕРСНОЛА
ЧУДОВИЩНЫЕ ОХОТНИКИ НОРДЖА
ПУТЕШЕСТВИЕ ДЕКА
МЯТЕЖ В ХАТНОРЕ
ПУРПУРНАЯ ГАЛЕРА
СОДЖАН НА МОРЕ


   Майкл Муркок
   Волк


   Перевод К. Королева


   Кому ты принадлежишь, друг городок? Кто твой хозяин? Ты
привольно раскинулся в неглубокой долине, отгородясь от мира
сосновым бором. Твои улицы все в рытвинах и ухабах,
надгробные памятники на твоих кладбищах холодно посверкивают
в лучах солнца. Ты живешь сам по себе, однако долго так
продолжаться не может. Я стою на твоей тихой центральной
площади, смотрю на низенькие домишки и выглядываю твоего
хозяина. В моем мозгу, где-то на грани сознания, клубится
мрак.
   Я останавливаю мужчину. На его лошадином лице выделяются
обращенные уголками вниз чувственные губы. Он стоит, слегка
покачиваясь, и молча глядит на меня задумчивыми серыми
глазами.
   - Кому принадлежит этот город? - спрашиваю его я.
   - Людям, - отвечает он. - Жителям.
   Я разражаюсь хохотом, но он остается серьезным и даже не
улыбается.
   - Ну ты и шутник! Кому принадлежит город на самом деле?
   Он пожимает плечами и поворачивается, чтобы уйти. Я
повышаю голос:
   - Кому принадлежит город?! Кому он принадлежит, друг?
   Он что, рассердился на меня?
   Ну и пусть; в конце концов, человек без настроения - уже
не человек. У человека должно быть хоть какое-то
настроение, даже когда он спит. С презрительной усмешкой
гляжу я в спину тому, кто отказывается улыбаться. Твердым,
решительным шагом он идет по металлическому с деревянным
настилом мосту, перекинутому через тихую речку, что густо
поросла кувшинками. Поблескивает на солнце вода.
   В моей руке холодная серебристая фляжка с жидким огнем.
Я крепко стискиваю ее. Я подношу ее ко рту и впитываю в
себя огонь, позволяя ему поглотить меня. Мы с огнем ласково
уничтожаем друг друга.
   В моем желудке полыхает пламя, мои ноги подкашиваются.
   Не оставляй меня, любимая, не лишай меня пробуждающего
желание аромата твоих волос. Не лишай меня твоих насмешек,
таких неискренних на стонущей утренней заре; не лишай
соленого дождя, который струится по моему холодному лицу.
   Я снова усмехаюсь и повторяю слова того мужчины:
   - Люди, жители! Ха-ха-ха!
   Но некому услышать мой смех, разве что кто-то прячется за
шторами, которыми задернуты окна всех домов белого городка.
   Где ты, любимая, - где теперь твое ядовитое тело, где
ощущение твоих ногтей, вонзающихся в мою плоть?
   Едкая дымка застилает мне глаза. Городок словно начинает
таять. Я медленно падаю на булыжник мостовой, и боль
проникает в мой организм через саднящее лицо.
   Почему мы не можем найти покоя в ложной божественности
другой половины рода человеческого? Почему женщины нам его
не дают?
   С моих глаз спадает пелена; я гляжу в бескрайнее голубое
небо. Вдруг я слышу встревоженные возгласы и вижу
прелестное личико. Она вопросительно смотрит на меня, в ее
взгляде - множество вопросов, ни на один из которых я не
способен ответить, и это меня смущает и раздражает. Однако,
переборов гнев, я улыбаюсь и цинично замечаю:
   - Не получилось, а?
   Девушка качает головой, продолжая что-то говорить. У нее
кроваво-красные губы и узкое изящных очертаний лицо.
   - Кто... Кто вы? Почему... Что с вами случилось?
   - Это нескромный вопрос, милая, - отвечаю я
покровительственно. - Но, так и быть, я прощаю тебя.
   - Спасибо, - говорит она. - Вы не хотите подняться?
Разумеется, хочу, и не только подняться, но упоминать об
этом пока рано.
   - Я ищу свою подругу. Она должна быть где-то здесь, -
говорю я. - Может, ты видела ее? Она до отвала наелась
моей жизнью, она до дна выпила мою душу. Ее нетрудно
узнать.
   - Нет, я не...
   - Если тебе случится заметить ее, будь добра, дай мне
знать. Я, пожалуй, задержусь тут ненадолго. Мне пришелся
по нраву ваш городок.
   Меня как будто осенило:
   - А может, он принадлежит тебе?
   - Нет.
   - Прости, если мой вопрос привел тебя в замешательство.
Лично я был бы счастлив, владея таким городом. Как
по-твоему, он продается?
   - Вам лучше встать, иначе вас могут арестовать.
Поднимайтесь, ну, пожалуйста.
   Есть что-то неприятное в том, как упорно жители
отказываются назвать мне владельца своего городка. Конечно,
я не собираюсь его покупать, но спрашивал я не просто так, а
надеясь вызнать имя хозяина. Быть может, я недооценил ее?
Не хочется о том думать.
   - Вы словно мертвая птица с перебитыми крыльями, -
улыбаясь, говорит девушка.
   Я отталкиваю ее руку и поднимаюсь сам.
   - Куда идем?
   Она хмурится, потом говорит:
   - Наверно, ко мне домой.

   Мы отправляемся в путь; она идет впереди. Я показываю
вверх:
   - Гляди, вон облако в форме облака!
   Она улыбается, и я чувствую себя таким довольным, что мне
хочется даже поблагодарить ее.
   Мы подходим к ее дому, чья зеленая дверь открывается
прямо на улицу. На окнах красные и желтые занавески; белая
краска, которой выкрашен дом, кое-где начала шелушиться.
   Девушка достает ключ, вставляет его в большой черный
железный замок, широко распахивает дверь и грациозным жестом
приглашает меня войти. Наклонив голову, я вступаю в
сумрачный холл. В нем пахнет лавандой. Стены отделаны
старинными дубовыми и латунными полированными панелями;
повсюду, куда ни посмотри, предметы конской упряжи и
подсвечники без свечей. Справа уходит во мрак лестница, ее
ступеньки покрыты темно-красным ковром.
   На высоких полках расставлены вазы с папоротниками; еще
несколько ваз примостилось на подоконнике у двери.
   - Если хотите привести себя в порядок, у меня есть
бритва, - говорит девушка.
   К счастью для нее, я настроен достаточно самокритично,
чтобы понять, что мне в самом деле не помешает побриться. Я
благодарю ее. Мы поднимаемся по лестнице; широкая юбка
девушки колышется в такт ее шагам.
   Я вхожу в маленькую ванную. Там пахнет духами и
дезинфицирующими средствами. Девушка включает свет. На
улице небо наливается синевой; солнце уже село. Девушка
доказывает мне бритву, мыло, полотенце. Она поворачивает
кран, и вода начинает течь в ее подставленную ладонь.
   - Еще горячая, - говорит она, выходит и закрывает за
собой дверь.
   Я устал и потому бреюсь кое-как. Повинуясь внезапной
мысли, мою руки и дергаю дверь, чтобы проверить, не заперта
ли она. Дверь открывается в освещенный коридор.
   - Эй! - окликаю я. Девушка выглядывает из-за другой
двери в дальнем конце коридора. - Я побрился.
   - Идите вниз, в гостиную, - говорит она. - Я сейчас
спущусь.
   Я ухмыляюсь, давая ей понять, что догадался, - под
платьем на ней ничего нет. Все они таковы. Одежда да
волосы - вот чем они берут.
   Где же она? Она должна быть где-то здесь, ее след привел
меня в этот городок. От нее можно ждать всего; ей ничего не
стоит спрятаться под личиной моей новой знакомой. Я сломаю
ей другую руку, наслаждаясь хрустом костей, и меня не
поймают. Она высосала из меня жизнь, а мне потом предъявили
обвинение, будто я сломал ей пальцы. Я всего лишь пытался
забрать кольцо, которое когда-то ей подарил. Но у нее на
пальцах было столько колец, что я запутался.
   Она превратила меня в волка с острыми клыками.
   Я спускаюсь по лестнице, ступая нарочито тяжело, чтобы
ступеньки скрипели и стонали под моими ногами. Я вижу
гостиную и прохожу туда. Глубокие кожаные кресла, снова
дубовые и латунные панели, снова папоротники в дымчатых
фиолетово-красных вазах. Камин, в котором не горит огонь.
Мягкий многоцветный ковер. Небольшое пианино с черно-белыми
клавишами; над ним - картина в раме.
   Накрытый на двоих стол под белой скатертью. Два стула
рядом.
   Я стою, повернувшись спиной к камину, и слушаю, как
стучат по лестнице ее туфли на острых каблучках.
   - Добрый вечер, - говорю я вежливо, когда она входит в
комнату. На ней темно- голубое бархатное платье в обтяжку;
в ушах и на шее поблескивают рубины. На пальцах ее рук
переливаются кольца. Я вздрагиваю, но овладеваю собой.
   - Садитесь, пожалуйста, - все тем же грациозным взмахом
руки она указывает на кожаное кресло с желтой подушкой. -
Вам лучше?
   Я полон подозрений и потому не отвечаю. Откуда мне
знать, что она имеет в виду?
   - Пойду принесу обед, - говорит она. - Потерпите
немножко, ладно?
   Я снова победил ее. При таком раскладе ей меня не
одолеть.
   Я жадно поглощаю непривычную на вид и на вкус еду и
только потом соображаю, что она могла быть отравлена.
Дожидаясь кофе, я философски заключаю, что теперь уже все
равно. Я понюхаю кофе; если от него будет исходить горький
аромат миндаля, значит, он отравлен. Я пытаюсь вспомнить,
пахло ли какое-либо из съеденных мною кушаний миндалем. Как
будто нет. Я чувствую себя спокойнее.
   Девушка приносит кофе в большом коричневом глиняном
кофейнике. Она садится и наливает дымящийся напиток мне в
кружку. Он благоухает на всю комнату, и, к моему
облегчению, в его аромате нет и намека на горький запах
миндаля. Правда, откровенно говоря, я не знаю, как на самом
деле пахнет миндаль.
   - Если хотите, можете остаться переночевать. У меня есть
свободная комната.
   - Спасибо, - отвечаю я, многозначительно прищуривая
глаза, но девушка отворачивается и протягивает изящную руку
к кофейнику.
   - Спасибо, - повторяю я. Она не отвечает. Какую она
ведет игру? Девушка набирает воздух, собираясь, видимо,
что-то сказать, бросает на меня быстрый взгляд и плотнее
сжимает губы. Посмеиваясь, я откидываюсь на спинку кресла,
обхватив обеими руками свою чашку с кофе.
   - Есть волки и есть овцы, - говорю я, заводя обычный
разговор. - Как по-твоему, кто ты?
   - Никто, - говорит она.
   - Значит, ты овца, - заключаю я. - Волки знают, что они
такое и что им надо делать. Я волк.
   - Неужели? - спрашивает она, явно поскучнев от моей
философии, явно не понимая ее. - Вам лучше пойти спать. Вы
утомлены.
   - Если ты так настаиваешь, - с готовностью соглашаюсь я.
   Она, проводив меня в комнату, окно которой выходит на
неосвещенную улицу, желает мне доброй ночи. Закрыв дверь, я
настороженно прислушиваюсь, ожидая скрежета ключа в замке,
но ничего такого не происходит. Мебели в комнате немного:
высокая старомодная кровать, пустой книжный шкаф и резной
деревянный стул. Рядом с кроватью - обычная лампа с
парчовой шторкой, на которой между двумя складками
проступают изображения цветов. Я ощупываю стул, и меня
пробирает дрожь наслаждения. Я стягиваю с кровати пикейное
покрывало и осматриваю чистые свежие простыни. В изголовье
лежат две мягкие белые подушки. Я сбрасываю с себя костюм,
стаскиваю ботинки и носки и остаюсь в одном исподнем. Я
выключаю свет и, все еще слегка дрожа, забираюсь под одеяло.
Несмотря на ранний час, я скоро засну. Я уверен, что
пробужусь на рассвете.
   Утром я открываю глаза: бледный солнечный свет проникает
в комнату через щель между занавесками. Я пытаюсь снова
заснуть, но у меня ничего не получается. Я откидываю
одеяло, так что оно наполовину сползает с кровати, и встаю.
Я подхожу к окну и выглядываю на улицу.
   Немыслимо! По мостовой, поводя носом, бежит большой
жирный заяц. Следом, натужно ревя, ползет грузовик, но заяц
бежит, никуда не сворачивая. Я ощущаю напряжение и восторг.
Я открываю дверь и бегу по коридору к комнате девушки. Я
врываюсь внутрь. Она спит, положив одну руку на край
кровати. Одеяло сползло с нее, обнажив бледно-розовые
плечи. Я сильно хватаю ее за плечо, с таким расчетом, чтобы
разбудить. Вскрикнув, она садится на постели. Она дрожит.
   - Скорее! - говорю я. - Выгляни в окно. По улице бежит
заяц!
   - Уходите. Я хочу спать, - отвечает она, - не мешайте
мне спать.
   - Нет. Ты должна увидеть этого громадного зайца! Как он
очутился в городе?
   Девушка поднимается и идет следом за мной в мою комнату.
Я бросаюсь к окну и с облегчением убеждаюсь, что заяц никуда
не делся.
   - Смотри! - Девушка подходит к окну, и я показываю ей на
животное. Она изумлена.
   - Бедняжка, - шепчет она. - Надо помочь ему.
   - Помочь? - поражаюсь я. - Зачем? Я убью его, и у нас
будет чем позавтракать. Девушка вздрагивает.
   - Как можно быть таким жестоким?
   Заяц исчезает из виду, завернув за угол. Я разъярен; все
мои нервы взвинчены.
   - Удрал!
   - Но ведь все в порядке, правда? - говорит она
успокаивающе. Моя ярость ищет выхода. Я начинаю плакать от
разочарования. Она кладет руку мне на плечо.
   - Что случилось? Я стряхиваю ее руку, но потом,
передумав, обнимаю девушку и рыдаю у нее на груди. Она
гладит меня по спине, и мне становится легче.
   - Позволь мне лечь с тобой в постель, - прошу я.
   - Нет, - отвечает она тихо. - Вам нужно отдохнуть.
   - Позволь мне спать с тобой, - умоляю я. Она вырывается
из моих объятий и отступает к двери.
   - Нет! Отдыхайте.
   Я иду за ней. Кровь стучит мне в виски, тело напряжено
до предела.
   - Ты кое-что мне задолжала, - говорю я злобно, - как и
все остальные.
   - Уходите! - в ее голосе слышатся угроза, отчаяние и
страх. Я выхожу за ней в коридор. Она бежит к своей
комнате, но я догоняю ее. Я догоняю ее у самой двери. Она
кричит. Я вцепляюсь ей в руку. Я медленно выгибаю назад
пальцы ее ладони, другой рукой зажимая ей рот, чтобы
заглушить крик. Под бледно-розовой плотью хрустят кости.
Они ломаются не все сразу, а друг за дружкой.
   - Вы превратили меня в волка, - рычу я. - А потому -
смерть овцам!
   Мои зубы впиваются в ее шею, мой нос ощущает аромат ее
горла. Я прокусываю кожу, и в мой рот устремляется кровь.
   Убивая девушку, я плачу.
   Зачем она выпила из меня душу через те раны, которые сама
нанесла? Зачем сделала меня волком? Или он сидел во мне с
рождения, а боль, которую она мне причинила, лишь выпустила
его на волю?
   Но она мертва.
   Я забыл. Я искал ее в этом милом городке.
   И другая - она тоже теперь мертва.
   Пускай же моя доля - убивать, убивать, убивать -
поглощает меня, пока я, в конце концов, не превращусь в
рычащую частичку, безобидную для окружающих, невообразимо
малую и тем довольную.
   О, Господи Боже, моя проклятая любовь...



   Майкл Муркок
   Странный сад Фелипе Саджиттариуса


   Перевод Л. Кузнецовой


   Было тихо и тепло. Яркое солнце сияло в голубом небе над
развалинами Берлина. Я карабкался по кучам поросшего
бурьяном кирпича и обломкам бетона, направляясь расследовать
убийство неизвестного, которое произошло в саду шефа полиции
Бисмарка.
   Меня зовут Минос Аквилинас, я - старший метатемпоральный
следователь Европы, и я знал, что эта работенка будет не из
легких.
   Не просите меня назвать место или дату. Я не интересуюсь
такими вещами, они меня только пугают. Я полагаюсь на
инстинкт - выигрываю или проигрываю.
   Я получил всю имеющуюся у них информацию. Уже
произведено вскрытие. Ничего необычного - кроме того, что у
убитого были одноразовые бумажные легкие. Это могло пролить
некоторый свет на его происхождение. Насколько мне было
известно, до сих пор бумажными легкими пользовались в Риме.
А что мог делать римлянин в Берлине? Почему его убили в
саду шефа полиции Бисмарка? Мне было сказано, что его
задушили. Задушить человека с бумажными легкими нетрудно,
здесь много времени не требуется. Гораздо труднее ответить
на вопрос, кто и почему это сделал.
   От развалин до дома идти пришлось довольно далеко.
Вокруг были одни камни, и лишь иногда попадались столбики -
все, что осталось от рейхстага, Бранденбургских ворот, музея
Брехта и других не менее известных мест. Остановившись, я
прислонился к единственной уцелевшей стене дома, снял пиджак
и ослабил узел галстука, потом вытер лоб и шею носовым
платком и закурил.
   В тени стены было не так жарко, и когда я собрался
продолжить путь, мне было уже полегче. Вскарабкавшись на
большую кучу кирпича, поросшего голубыми цветочками, я
увидел сверху дом Бисмарка. Дом, построенный из тяжелого
мрамора с черными прожилками в столь популярном смешанном
стиле, представлял собой нечто среднее между дворцом
Валгалла и чертогами Олимпа. Перед ним раскинулась ровная
зеленая лужайка, а за ним - сад, окруженный такой высокой
стеной, что я, хотя и смотрел сверху, мог разглядеть только
листья деревьев. Толстые коринфские колонны у входа венчал
фасад с барельефами, на которых мужи в рогатых шлемах с
одинаковой легкостью расправлялись с драконами и друг с
другом.
   Я спустился к лужайке, пересек ее и, поднявшись по
ступеням, очутился у парадных дверей. Это были большие,
тяжелые двери, мне они показались бронзовыми, так много
накладок украшало их. На накладках красовались безбородые
всадники в каких-то изысканных доспехах, вооруженные
двуручными мечами. В руках у некоторых были копья и
топорики. Я позвонил.
   Ждать пришлось довольно долго, и я успел внимательно
рассмотреть весь декор. Наконец дверь распахнулась, и
старик в костюме полувоенного образца, с трудом державшийся
прямо, вопросительно взглянул на меня, приподняв белую
бровь.
   Я назвал свое имя, и он проводил меня в холодный темный
зал, заполненный разного рода оружием, тем самым, что я
видел в руках воинов на барельефах. Он открыл правую
створку двери и попросил меня подождать здесь. Комната, где
я оказался, была заполнена кожей и железом: оружие на
стенах и кожаная мебель на ковре.
   Толстые бархатные портьеры были отдернуты, и я, встав у
окна, посмотрел на безмолвные руины. Выкурив еще одну
сигару, я воткнул окурок в цветочный горшок и снова надел
пиджак.
   Старик вернулся и повел меня через зал, потом мы
поднялись на один пролет широкой лестницы и вошли в
огромную, уже не столь захламленную комнату, где и находился
тот, к кому я пришел.
   Он стоял посреди ковра. На нем был затейливо украшенный
шлем с шишаком на макушке, темно-синий мундир со знаками
различия, золотые с черным эполеты и начищенные до блеска
сапоги со стальными шпорами. На вид ему было лет семьдесят,
и выглядел он очень крепким. У него были кустистые седые
брови и большие тщательно расчесанные усы. Когда я вошел,
он прокричал что-то и вытянул вперед Руку, указывая на меня.
   - Герр Аквилинас. Я - Отто фон Бисмарк, начальник
берлинской полиции.
   Я пожал протянутую руку. Если говорить точнее, он пожал
мою, встряхнув меня всего.
   - Хорошенькое дело, - заметил я. - Убийство происходит в
саду человека, который призван убийства предотвращать.
   Вероятно, у него были парализованы или повреждены мышцы
лица, потому что, даже когда он говорил, они почти не
шевелились, в остальное же время лицо оставалось совершенно
неподвижным.
   - Именно так, - сказал он. - Мы, конечно, не хотели вас
вызывать. Но, насколько я понимаю, это ваша специальность.
   - Возможно. Тело еще здесь?
   - В кухне. Там производили вскрытие. У него были
бумажные легкие, вы знаете?
   - Знаю. Итак, если я правильно понял, вы ночью ничего не
слышали...
   - О, нет, я слышал - лаяли мои волкодавы. Один из слуг
пошел посмотреть, в чем дело, но ничего не обнаружил.
   - Вы можете назвать время.
   - Время?
   - Когда это было?
   - Около двух ночи.
   - Когда нашли тело?
   - Около десяти - его обнаружил садовник в винограднике.
   - Хорошо. Давайте взглянем на тело, а потом поговорим с
садовником.
   Он повел меня на кухню. Одно из окон было открыто. Оно
выходило в роскошный сад, поросший высоким кустарником самых
разных оттенков. Из сада тянуло пьянящим ароматом. У меня
закружилась голова. Я повернулся и увидел накрытое
простыней тело, лежащее на выскобленном кухонном столе,
покрытом простыней.
   Я отдернул простыню. Передо мной лежало обнаженное тело,
старое, но сильное, очень смуглое. Большая голова, густые
черные усы, сразу бросающиеся в глаза. Трудно было
представить, каким было это тело раньше, когда принадлежало
живому человеку. На горле были видн