к: под старшими лед только  трещал,
а  под Русом ломался, яблоки падали на Чеха с Ляхом, а шишки --
на Руса. Но раньше братья были рядом  --  из  полыньи  вытащат,
яблоками поделятся...
     Небо  быстро  темнело,  высыпали  яркие  звезды, а за ними
споро выступала мелочь, даже не звезды, а так, осколочки, а  то
и  вовсе  звездная пыль. Узенький серпик молодой луны едва-едва
проглянул из черноты.
     Костры взметнулись с новой силой. В огонь  швыряли  охапки
хвороста,  что  запасли  на  три ночи вперед. Под веселый треск
сучьев зазвенели удалые  песни,  земля  задрожала  под  ударами
тяжелых сапог: танцевали зажигательное коло.
     У  капица остались только братья, их бояре и богатыри, два
волхва да самые  любопытные,  жаждущие  узнать,  что  же  решат
братья.
     Рус  вдруг  ощутил  в  ушах звон, голова стала удивительно
легкой, а мир пошатнулся. Перед глазами было темно,  ни  звезд,
ни  костров, и страх как раскаленный нож вонзился в сердце: это
в нем, это его душа расстается с телом!
     Пересилив себя, он тряхнул головой, очищая взор. Тут же со
всех сторон в голову ворвался  гул  голосов,  радостные  крики,
песни,  земля  гремит  и вздрагивает под плещущими коло. Воздух
сухой и горячий, костры  трещат  повсюду,  народ  ликует  после
изнурительного бегства...
     В кольце камней одиноко темнела дубовая колода. После того
как Лех  забрал свой длинный меч, а потом и Чех унес топор, его
палица выглядела совсем сиротливо и нелепо. Рус  стиснул  зубы,
повернулся  спиной  и  шагнул  прочь.  Далеко  в  свете  костра
виднелась верхушка его шатра. Там Ис, ее ласковые руки обнимут,
утешат...
     Он сделал только шаг,  когда  за  плечо  ухватила  сильная
рука.  Обернулся,  на  него в упор смотрела Ис. Ее черные глаза
полыхали гневом. Она убрала руку, и Рус невольно  посмотрел  на
свое плечо, то ли проверяя, не остались ли следы от тоненьких и
непривычно сильных пальцев, то ли не веря, что это она ухватила
с такой силой.
     -- Рус, -- сказала она сдавленным голосом, -- что с тобой?
Куда собрался?
     -- Все, -- ответил он мертвым голосом, -- солнце зашло...
     -- Ну и что?
     -- Солнце   зашло,  --  повторил  он  хрипло.  --  Гадание
закончено.
     -- Но жизнь не кончена, -- возразила она.  --  Вон  взошла
луна! Посмотри, сколько звезд!
     Небо  жутко  и загадочно смотрело мириадами огненных глаз.
Звезд  высыпало,  как  никогда,  много,  холодных  и   горячих,
голубых,  синих, красных, даже зеленых. Все небо усеяли звезды,
Рус ощутил дрожь, ибо все они молча  и  требовательно  смотрели
только на него.
     -- Что я могу? -- сказал он в отчаянии.
     Она  загораживала  дорогу, он попробовал ее отстранить, но
она лишь качнулась, и снова встала на дороге. В  темных  глазах
прыгали  искры,  по лицу плясали блики от костров. Ее губы были
плотно сжаты, как и кулаки.
     -- Что я могу? --  повторил  он  подавленно.  --  Ис,  все
кончено. Все кончено...
     -- Нет,  --  сказала  она  настойчиво.  -- Надо драться до
конца. Надо выжить... А если не хочешь просто выжить, то где же
твой девиз умереть красиво? Сейчас никакой красивой  смерти  не
будет.  При таком ликовании она пройдет незамеченной. Ты должен
что-то делать, Рус!
     Он поднял голову. По всему  полю  полыхали  такие  костры,
словно  скифы вознамерились сжечь все деревья, кусты и траву по
всему белому свету, а пламенем хотели поджечь небеса.  Песни  и
пляски  гремели всюду, то и дело кто-нибудь вскакивал на коня и
уносился от восторга в степь, чтобы не топтать копытами народ.
     Ее тонкие руки повернули  его,  он  сопротивлялся  нехотя,
подталкивали  в  спину.  Он сам ощутил, как шаги его становятся
шире. Когда в оранжево-красном пламени костров  блеснули  белые
камни  ограды, он перемахнул с разбега, пробежал до жертвенного
камня, оглянулся.
     Ис осталась по ту сторону камней.  Женщинам  не  дозволено
входить  в  капище,  но  и на таком расстоянии он чувствовал ее
любовь, ее боль и тревогу. Бледное лицо было повернуто к  нему,
а  ладони  она  в  немой  мольбе  и требовании прижала к груди.
Вместо глаз он видел только  темные  впадины  на  ее  лице,  но
чувствовал, как она следит за каждым его движением.
     Стыд  и  гнев  нахлынули с такой мощью, что голова едва не
взорвалась от прилива крови.  Не  помня  себя  он  подхватил  с
колоды  свою  боевую  палицу,  довольно  лежать  и выпрашивать,
вспрыгнул на камень, подошвы чавкнули в пролитой крови жертв.
     -- Это я, Рус! -- вскрикнул он люто.
     Страшный  нечеловеческий  крик   пронесся   над   долиной,
разметал высокое пламя костров, заставил коней прижать боязливо
уши,  а каждый из людей вздрогнул, ощутив присутствие мощи, что
выше людской. Все видели, как в самой середине капища, стоя  на
жертвенном  камне,  человек  в  звериной  шкуре  вскинул руку с
зажатой в ладони рукоятью палицы. Подсвеченный  снизу  багровым
пламенем  костра, он сам казался богом огня, свирепым и залитым
огненной кровью.
     Разом стихли песни, умолк топот. Все остолбенело  смотрели
на  него,  начали  приближаться, как зачарованные взглядом змеи
жабы. Остановились вокруг белой ограды  из  камней,  Рус  видел
одинаковые бледные лица с пляшущими на них красными бликами.
     -- Я -- Рус! -- повторил он мощно, но в груди были холод и
отчаяние. -- Я ваш сын, боги скифов!.. Есть ли у вас что-то для
меня?  Если  не  будет  знака, то, клянусь, жить мне незачем. Я
брошусь на меч, и это будет жертва, чтобы дорога у братьев была
гладкой. Но если и моя душа не лишняя на свете -- дайте знак!
     В мертвой тиши слышно было, как вдали слабо фыркнул  конь.
В  костре  за  спинами  людей лопнул сучок, и сразу трое мужчин
подпрыгнули, как испуганные дети. Тишина была как натянутая  до
предела тетива, как замерший крик на краю пропасти.
     Подошли  и  встали  у  края  ограды  Чех  и Лех. Мелькнула
серебряная голова Гойтосира,  бледное  лицо  было  гневным.  Он
прошел между камнями, шаг его был упруг, посох глубоко вонзался
в  землю.  Глаза  не отрывались от Руса, что топтался ногами по
ныне священному камню.
     Прямо за оградой, поставив ногу на валун, высился Бугай, в
красном свете огня особенно страшный и огромный. В  трех  шагах
так же могуче возвышалась Моряна, ее глаза, как Бугая, смотрели
с сочувствием. Рядом застыл Буська, кулачки прижал к груди, как
Ис, что стояла неподалеку.
     Лишь  возле  нее  была пустота, женщины все еще избегали к
ней притрагиваться.
     Гойтосир крикнул на ходу:
     -- Слезь!.. Слезай сейчас же!
     -- Я требую знака, -- бросил Рус. В  груди  была  тоска  и
горечь безнадежности. -- Я хочу знать...
     Гойтосир подошел вплотную, ухватил за ногу:
     -- Слезай, пока боги не поразили молнией!
     Рус   вскинул  обе  руки,  потряс  ими,  палица  выглядела
особенно страшной, подсвеченная снизу оранжевым огнем,  крикнул
в  последний  раз  так  страшно,  что  в  горле что-то лопнуло,
хлестнуло болью, стало горячо:
     -- Скиф!.. Я -- сын твой!
     Палица его тыкалась в небо, задевая звезды, и внезапно там
в черноте заблестела звезда,  которой  раньше  не  было.  Блеск
усиливался, на черном небосводе звезда заполыхала так ярко, что
затмевала  все  созвездие,  начала двигаться, все разгораясь, и
вот уже страшная хвостатая звезда несется  через  черное  небо,
пожирает  неподвижные  огоньки,  поглощает  их  блеск,  за  нею
тянется расширяющийся след, призрачный и страшный, только самые
яркие звезды просвечивают, а эта мчится все быстрее и  быстрее,
вот   уже   на  середине  неба,  склоняется  ниже,  ускоряется,
разгораясь до немыслимой яркости -- стали видны бледные, как  у
мертвецов,  лица,  все  смотрели  со  страхом,  --  и  вот  уже
устремилась к черной земле...
     За виднокраем вспыхнуло, черная полоса  на  миг  озарилась
светом.  Потом  погасло,  лишь чуть погодя донесся слабый удар,
толчок, будто звезда ударилась о камни.
     Страшную тишину нарушил чей-то крик:
     -- На север... Она указала на север!
     Гойтосир застыл, посох его без сил уткнулся  в  землю.  За
оградой  все  так  же мертвенно белели испуганные и потрясенные
лица. Только одно сразу вспыхнуло радостью, а сжатые  на  груди
кулачки опустились.
     Рус  спрыгнул  на землю. Его трясло, в горле стало солено,
он сглотнул кровь и понял, что, похоже,  в  ярости  и  отчаянии
порвал внутренние жилы.
     -- Что вещает... -- Он поперхнулся, проглотил боль, упрямо
сказал хриплым сорванным голосом:
     -- Что вещает эта необычная звезда?
     Гойтосир прошептал едва слышно:
     -- Тебе... на север.
     -- Это я знаю. Что предрекает? Ты же сказал, что ждет Чеха
и Леха?
     В   молчании   Гойтосир  попятился.  В  глазах  был  ужас.
Вытянутая рука упала, он боялся прикоснуться к  младшему  брату
Чеха.  Рус, еще не чувствуя беды, пошел к ограде, и народ с той
стороны  уже  шарахнулся  в  стороны,  давая  дорогу  человеку,
который не просил у богов, а требовал.
     Рус  наконец заметил, что от него отступают, словно он уже
проклят богами. Словно от него распространяется смерть.  Словно
хвостатая звезда, означает большую и непоправимую беду.
     -- Что ждет меня? -- закричал он в отчаянии. -- Скажи, что
ждет...  пусть  не меня, а тех несчастных, что рискнут пойти со
мной?
     Все   отодвинулись   еще.   Гойтосир   едва   выдавил   из
перехваченного страхом горла:
     -- Тебе  лучше не спрашивать. Наши боги -- боги солнца. Мы
истолковываем только их волю. А кто указал тебе дорогу?.. Мы не
знаем. И что тебя ждет, никто не скажет. Твой  путь  темен,  от
воли богов не зависит.
     А сбоку раздался простуженный голос волхва Корнила:
     -- От воли богов, которых знаем.
     Гойтосир  раздраженно  дернул плечом. Широкая ладонь упала
на плечо Руса. Голос Чеха сказал тепло:
     -- Мужайся, брат.
     Его почти силой увели бояре, примчался  Лех,  обнял  Руса,
тут  же  исчез, его теперь окружали старшие дружинники, волхвы,
все чего-то требовали, протягивали  руки,  и  Рус  ощутил  себя
совсем одиноким и брошенным.

     Глава 14

     Вернувшись  к  шатру,  он  не  стал даже входить вовнутрь,
опустился на землю у порога. Тут же теплые  руки  охватили  его
плечи. Она прижалась сзади, теплая и нежная, тихой голос шепнул
в самое ухо:
     -- Почему ты устрашился?
     -- Звезда, -- прошептал он.
     -- Ты  единственный  из  братьев...  а может быть, из всех
этих людей, кто любит смотреть  на  звездное  небо.  Ты  знаешь
звезды,  как  большие  и  малые,  яркие  и  тусклые.  Ты можешь
называть их имена и рассказывать о них всю ночь  напролет.  Так
почему же страшишься?
     -- Наши  боги  --  солнечные боги, -- ответил он с упрямой
гордостью. -- А звезды... это  глаза  ночи.  Враждебной,  злой.
Ночью  боги  спят, а чернобоги властвуют над миром. В жизни все
можно изменить... но нельзя менять богов!
     Он сказал твердо,  но  внутри  его  трясло,  он  стискивал
челюсти,  чувствовал, что пальцы Ис улавливают, как вздрагивают
его плечи.
     -- Позови Корнилу, -- посоветовала она тихо.
     -- Зачем? Он волхв солнечных богов.
     -- Я  заметила,  что  Корнило  знает   больше   Гойтосира.
Возможно,  он  знает  и  то,  что  богов меняют тоже. Наш народ
однажды отказался от всех богов во  имя  одного,  Единого.  Ваш
народ, как я слышала...
     Он смутно удивился:
     -- От Корнила?
     -- Нет-нет, -- ответила она поспешно, с испугом, ее сердце
заколотилось  чаще,  он чувствовал, но выспрашивать не стал. --
Я... как-то слышала в детстве. В моем племени что-то помнили...
Когда-то скифы поменяли богиню воды Дану на богиню огня Тибити.
А другая часть скифов вместо Даны взяла Апию, богиню  земли.  И
другие  народы  тоже  меняли  богов.  Просто  жрецы,  у вас это
волхвы,  всегда  делают  вид,  что  боги  всегда  были   только
нынешние.  Это важно для устоев, да и для себя тоже. Чем больше
приносят жертв, тем толще волхвы.  Так  что...  Нет,  я  не  то
говорю,  прости! Но ваше племя, которое стремится жить красиво,
разве может страшиться звезд, которые так красивы?
     Рус пробормотал:
     -- Красивы? Они прекрасны. И в них столько тайны.
     -- А богов люди меняют, -- продолжала она  настойчиво,  --
не  из  прихоти.  И  не просто так. А когда на чаше весов: быть
народу или не быть. И когда старый бог защитить не может... или
не хочет, -- ищут нового.
     Освещенное лунным светом и пламенем костров его лицо  было
все  таким  же  мужественным,  словно высеченным из гранита, но
теперь она знала, сколько страха и смятения таится  под  гордой
оболочкой.  Рус смотрел неотрывно на север. Звезды помаргивали,
подмигивали. Иные исчезали вовсе, но вскоре искрились и мерцали
по-прежнему. Одна звезда неотрывно и упорно  смотрела  кровавым
глазом. В ней чувствовалась недобрая сила.
     -- Звезда  войны,  --  сказал  он  почтительно.  -- Звезда
воинской славы, крови, пожаров!.. Веди нас  в  ночи,  как  днем
ведет  всесокрушающее  солнце...  Ис,  нашими  богами останутся
солнечные боги. Но и с богами ночи мы враждовать...  теперь  не
станем.
     Он  смутно чувствовал, что намечается какой-то поворот, но
выразить в словах не сумел бы  даже  приблизительно.  Это  было
ощущение   зверя,  который  за  десятки  верст  чувствует,  как
бескрайняя степь внезапно перейдет в такое же бескрайнее море.
     -- Пойдем, -- сказал он. -- Я не могу смотреть на веселье,
где я лишний.
     В шатре было пусто и сумрачно.  Ис  зажгла  светильник,  в
воздухе  потек  горьковатый запах масла и душистых трав. Он без
сил и мыслей опустился на ложе. Страстно хотелось  снова  стать
маленьким, укрыться за надежной спиной если не громадного отца,
то хотя бы любого из старших братьев.
     Ис  присела рядом, он по движению ее руки послушно сбросил
волчовку  и  перевернулся  на   живот.   Голос   ее   прозвучал
настойчиво:
     -- Мужчины  все  жаждут получить случай показать тебя. Вот
он! Пользуйся.
     Рус прошептал несчастливо:
     -- Да... но я мечтал получить его чуть позже. Не сейчас. Я
не совсем.. ну, понимаешь ли...
     Она прервала ласково, но он  удивился,  слыша  непривычную
для ее журчащего голоса твердость:
     -- Даже ваши боги дают такой случай только раз в жизни.
     Он ощетинился, сразу ощутив враждебность:
     -- Что ты знаешь про наших богов?
     -- Рус,   все   боги  посылают  человеку  случай  изменить
жизнь... Но одни люди не замечают, другие робеют, отказываются,
третьи готовы бы рискнуть, но попозже... Увы, случай  дважды  в
одну  и  ту  же  дверь не стучится. Либо утром выйдешь из шатра
уверенный и  сильный,  начнешь  отдавать  приказы...  не  важно
какие:  люди  растеряны, подавлены и жаждут сильного пастыря...
пастуха  по-вашему,  который  поведет  к  спасению...  либо  на
безкнязьи  встанет  кто-то  от  костра с воинами. Рус! Мужайся.
Найди в себе силы.
     Он долго лежал молча. Ис  разминала  ему  спину,  терла  и
встряхивала груды мышц, а он все молчал, хмурился, но вдруг она
начала  замечать, как его тело расслабляется, становится мягче.
Спина покраснела, словно бы сердце и печень  наконец  перестали
держать кровь в заточении.
     Она услышала долгий вздох:
     -- Говорят, мужчины в нашем роду взрослеют быстро.
     Ее  тонкие  пальцы скользнули по его мускулистому торсу, а
голос задрожал от сдерживаемого смеха:
     -- Да, я это чувствую.

     Степь гремела песнями, плясками.  Звонко  стучали  конские
копыта.  На  всех  кострах  жарились убитые лани, зайцы, дрофы.
Воздух был наполнен бодрящим запахом гари и горячего пепла.  Из
повозок  вытряхивали  перепрелые  шкуры,  лоскутья  одеял,  все
швырялось в очищающий огонь.
     Сова пировал со  своими  людьми,  когда  неспешно  подошел
Гойтосир.  Постоял,  слушая  песни,  незаметно  подал знак, что
хотел бы переговорить без посторонних  ушей.  Сова  передал  по
кругу бурдюк с вином, похлопал одного по плечу, другого шлепнул
по  спине,  с  трудом выбрался из развеселого хохочущего стада,
наступая на руки и ноги:
     -- Я скоро вернусь. Чтобы к моему возвращению  здесь  было
пусто!
     Хохоча,  заверили, что и бурдюк сгрызут, что-то орали еще,
но Сова уже не слышал, уходил вслед за верховным  волхвом.  Тот
постукивал   посохом,  шагал  медленно,  зорко  посматривал  на
пирующих.  Веселились  даже  женщины  и  дети,  каждый   словно
стряхнул  с  плеч  тяжести  и тревоги. Кое-где с визгом прыгали
через костры, огонь задирал  девкам  подолы,  высвечивал  голые
ноги  до  самых  ягодиц.  Прыгали  и взявшись за руки, скрепляя
союзы и дружбу, прыгали с воплями и песнями, на  углях  пеклись
последние ломти мяса: завтра боги дадут день -- дадут и добычу.
     Сова   чувствовал,   что   старый   волхв  оглядывает  его
придирчиво, нарочито молчит, вызывая на разговор, расспросы, но
смолчал намеренно, только оглянулся на костер со своими людьми:
не пора ли, мол, возвращаться.
     Гойтосир сказал негромко:
     -- Ты окреп и оброс мясом...  Верно  ли  говорят,  что  ты
однажды был воеводой?
     -- Было дело, -- ответил Сова сдержанно.
     -- Гм,  --  проронил  волхв  словно  бы в задумчивости. --
Что-то в тебе есть от вожака... Люди тебя слушаются. Даже наши.
     -- Когда как.
     -- Ладно-ладно. Ты видел, что выпало братьям?
     Сова кивнул.  Гойтосир  помолчал,  оба  смотрели  на  море
костров.  Вся  ночная  долина  расцвечена оранжевыми и красными
огнями. Песни уже несутся отовсюду, и как бы  ни  устали  после
похода,  но  все пляшут, прыгают, веселятся, борются на руках и
поясах.
     -- Что тебе велено сказать, -- проронил Сова, -- говори.
     Гойтосир удивился:
     -- Мне? Велено? Я говорю от себя.  Ты  ведь  тоже  отдаешь
наказы   от  себя,  когда  видишь,  что  так  правильно?  Племя
разделилось, большая часть уходит с Чехом.  С  ним  идут  самые
знающие, матерые, умелые. С ним уходят все волхвы.
     Сова посмотрел в лицо старого волхва:
     -- И что же?
     -- Ты  волен пойти с нами, -- сказал Гойтосир неспешно. --
Сильные да умелые нужны везде.  Мы  здесь  перемешались,  а  на
новых  землях  никто  и  не  вспомнит,  что ты и твои друзья --
беглые из каменоломен. Все мы вольные скифы, все имеем право на
счастье.
     Возле ближайшего костра возникла возня, кто-то  швырнул  в
огонь  целую  вязанку хвороста. Пламя на миг погасло, но вскоре
взметнулось к небу  высокое  и  ревущее.  Светлый  в  ночи  дым
победно  понесся  к  звездам.  Весь небосвод был устлан острыми
немигающими глазами.
     -- Спасибо, -- ответил Сова. -- В самом деле, спасибо.
     -- Сказать, что идешь с нами?
     -- Ты знаешь, что я отвечу.
     Гойтосир кивнул:
     -- Знаю.
     -- Так зачем же?
     -- Чтобы у тебя был выбор.
     Сова покачал головой:
     -- Спасибо, что позвали. Понятно, я с Русом. И, я  уверен,
все беглые.
     Гойтосир  помолчал,  а  когда  заговорил,  в  голосе  было
осуждение:
     -- Обижен? А разве Чех велел неверно? Если ты в самом деле
был воеводой, то как бы поступил?
     Сова подумал, повел плечами:
     -- Ты прав. Я тоже велел бы беглых оставить подыхать. А то
и сам  бы  порубил  их,  ибо   преступившие   закон   --   есть
преступившие,  и  жить им среди людей нездорово. Но кто спорит,
что Чех лучший вождь, чем Рус?.. Однако пойдем за Русом потому,
что теперь можем отплатить ему той же монетой.
     -- Вы  попросту  все  сгинете,  --   сказал   Гойтосир   с
неудовольствием.
     -- Да,  но  сперва  сгинем мы, а Рус... Он успеет увидеть,
что мы платим должок.
     Гойтосир молчал, и Сова понял, что волхв больше ничего  не
спросит.  Даже  убийца  и  насильник,  что вырвет кусок хлеба у
нищего, ревностно блюдет мужской долг чести.  Рус  спас  их  от
смерти, теперь их жизни принадлежат ему. Он нам никогда об этом
не заикнется, иначе он стал бы не мужчиной, но они помнят сами,
ибо  тоже  перестанут  быть мужчинами, если забудут или сделают
вид, что  забыли.  Человек  живет  недолго,  а  честь  или  его
бесчестье  переживают века